Говорит Алессандро спокойно и легко, будто случай забавный рассказывает, но я чувствую, какую громадную значимость вкладывает он в свои слова. Его приветливость обезоруживает, его готовность к общению очаровывает. По правде говоря, я так и не понял до конца, чем он все-таки занимается и кто он такой. Мне еще никогда не приходилось встречаться с судьей. Сомневаюсь, что в Англии такая возможность вообще представится, однако если бы довелось познакомиться с каким-нибудь английским прокурором, то, уверен, на Алессандро он не походил бы. Возможно, говоря на чужом языке, Алессандро вынужден выражать свои мысли упрощенно, но в его последних фразах я уловил какое-то особое очарование человеком, даже таким, который убивает, и глубокую нравственную потребность понять, отчего совершается столь мрачное деяние, как умышленное убийство. Решение Алессандро взяться за такую работенку, очевидно, было принято никак не из желания заслужить лавры блестящего обличителя гангстеров и не под воздействием привлекательности громких преступлений в сравнении с менее серьезными правонарушениями. Полагаю, он за нее взялся потому, что в таком большом городе, как Неаполь, существует социальный императив, в соответствии с которым человек его склада выбирает подобное поприще. Алессандро явно рассматривает свое занятие как отправление гражданского долга, подкрепленного чем-то вроде политической нравственности. Возможно даже, что законная сторона правонарушения для него дело вторичное. Хочется спросить его об этом, но Луиза говорит:

— Процессы Алессандро легендарны. Каждый из них длится вдвое дольше, чем у любого другого судьи.

Муж ее смеется, понимая, что его уверенность в выборе позиции нам не поколебать добродушным подначиванием.

— В Италии не так, как в британской юстиции, — объясняет он. — Судья старается следовать объективной реальности, а не тому, что происходит в зале суда. — При этих словах Алессандро вычерчивает рамку в воздухе. — В ходе заседания зачастую складывается неверное представление о случившемся. Если мне, судье, что-то неясно, я могу остановить процесс и назначить более тщательное расследование. Я должен быть удовлетворен. — Он смеется. — А когда я удовлетворен, я счастлив.

И, взявшись за нож с вилкой, Алессандро принимается за еду.

Наступает моя очередь рассказать о себе. Луиза спрашивает меня о работе, новом назначении. Догадываюсь, что ей все еще хочется, чтобы я произвел приятное впечатление на ее мужа. Рвения у меня маловато, но я стараюсь, надеясь вызвать у Алессандро интерес, поскольку моя служба определенным образом связана с личностными последствиями социально-экономических тягот. В конце концов, пристрастие к алкоголю и наркотикам и беспризорность суть проблемы политические, если верить, что капиталистическое общество искусственно сохраняет класс обездоленных, во что Алессандро, принимая во внимание его левые взгляды, должен бы верить… Но интерес собеседника не пробуждается. Я вижу, что он хочет что-то спросить, и боюсь, вопрос окажется таким же нелицеприятным, как и мой, насчет того, почему он стал судьей. А боюсь я потому, что ответ мой окажется не столь убедительным. Если быть честным до конца, я понимаю, что не в силах произвести адекватного впечатления, и это меня угнетает. Не очень-то приятно проигрывать в сравнении с Алессандро. Только я ошибаюсь. Он задает совершенно неожиданный вопрос, да так, что застает меня врасплох.

Откинувшись на спинку стула, Алессандро беспечно произносит, как будто безо всякой на то причины или особого намерения:

— Скажите, Джим, а почему вас интересуют пагубные привычки?

Я удивлен, потому что вопрос этот, так сказать, из адвокатской практики. Задан он был, может, и беспечно, зато сформулирован осознанно. Пагубные привычки Алессандро не интересуют, ему интересен я. А у меня нет настроения особо откровенничать. Ощущение такое, будто я игрушка в его руках.

Отвечаю честно как могу:

— Я быстро ко всему привыкаю, это верно. Да только интересует меня не это. Вернее, интересовало. С некоторых пор моя работа меня больше не увлекает. Конечно, раньше я был увлечен — в то время когда мы впервые встретились с Луизой. Зато теперь я чувствую, будто некто, нуждающийся в помощи, высосал из меня все соки. Я не могу придумать ничего нового и не верю ничему, что говорю.

Алессандро резко спрашивает:

— Тогда зачем же продолжать? Зачем вы трудитесь там, где не находите радости? — Как ловко он перевоплотился из адвоката в психолога!

— Быть может, я сам вызываю у себя такое же отвращение, как и моя работа. Поэтому мне все равно, чем заниматься. — Я сухо кашлянул и сделал большой глоток вина.

— Вы очень честны, Джим, и, думаю, в ваших словах есть правда. — Получается, умудренный годами и жизнью человек дает советы молодому и несмышленому.

Этот человек одним тонким вопросом выявил нечто очень существенное в моем состоянии, чего сам я разглядеть не сумел. Причем, вероятно, он считает меня пусть и недалеким, но все же вполне заслуживающим его внимания и интереса. Я оглянулся на Луизу.

— Раздражает, правда? — говорит она задорно.

— Очень, — улыбаюсь в ответ.

Алессандро тоже улыбается. Не иначе, он доволен, что мы выбрались поужинать и все прошло хорошо. Достав из внутреннего кармана пиджака, висевшего на спинке стула, бумажник и ручку, он раскрывает бумажник и вытаскивает визитную карточку. Переворачивает ее и пишет на обороте, затем вручает мне:

— Наш адрес.

— Спасибо.

— А ваш? — говорит Алессандро, протягивая мне авторучку, как видно, весьма дорогую.

Ищу, на чем бы записать. Атессандро вытаскивает еще одну визитку и протягивает мне, повернув обратной стороной. Я записываю свой адрес.

— Мы будем в Лондоне в ноябре. Заглянем к вам?

— Сделайте одолжение, — говорю я, несколько удивленный его рвением. — Буду рад вам в любое время.

— А если вы опять выберетесь в Неаполь, то остановитесь у нас.

«Опять выберетесь»? Ну да: я же завтра уезжаю. Мне до сих пор кажется, что это первый день моего отпуска.

— Может быть, летом, — продолжает Алессандро.

Луиза, все это время сидевшая молча, вдруг подает голос:

— После окончания процесса мы отправляемся в Китай.

— Ого! — восклицаю я.

— Жутко интересно. Правда, приезжай опять поскорее. Алесс так много работает. Мне нужен единомышленник.

Я как будто слегка пьян. Слишком пьян, чтобы не увидеть в этой просьбе всего лишь любезность. И потом, не могу же я домогаться жены человека, который только что покорил меня. Чего я хочу, так это быть уверенным, что они любящая пара. Хочу, чтобы оба они одинаково искренне ждали следующей встречи, разделили со мной чувство возникшей связи, теплоты… уф, я пьянее, чем думал.

За «лимончелло», местным ликером, разговор идет на общие темы. Алессандро то участвует в беседе, то рассеянно следит за ходом футбольного матча. Мы с Луизой вспоминаем немногих общих знакомых. Порой Алессандро хохочет вместе с нами. Не убежден, что он всегда понимает, над чем мы смеемся. И пусть это всего лишь подчеркивает, как трудно иностранцу понимать чужой язык, однако кажется, будто Алессандро с течением нашего разговора становится все отстраненнее. Видно, Луиза чувствует то же самое и ей немного неловко.

Ужин закончен. Алессандро настаивает на своем праве оплатить счет и оставляет на столе кучу банкнот, похоже, нимало не интересуясь, во сколько в действительности обошлась наша трапеза. Он признается, что устал, и широко зевает. Оказывается, завтра им необходимо навестить его мать. Луиза при этом закатывает глаза. Алессандро произносит:

— В Италии мама — превыше всего! — И по его смеху я понимаю, что для него эти слова — лучшая шутка за день.

Возле машины я узнаю, что мое обиталище всего в трех кварталах отсюда, и все же они предлагают меня подвезти. Исполненный отваги, я выбираю прогулку пешком. На прощание протягиваю Алессандро руку, но он, напомнив, что мы находимся в Италии, обнимает меня. Его коротко стриженная борода трется о мою щеку, что вызывает детское воспоминание об отце. Поцелуй Луизы, в свою очередь, напоминает мне только о Луизе, и на долю секунды десятилетие, разделившее нашу прежнюю любовь и настоящее, рассыпается в прах, открывая путь постоянному, непреодолимому желанию. Удерживая Луизу, я делаю глубокий вдох, стараясь различить за запахом духов тончайший аромат ее тела. Наконец я ее отпускаю — я опьянен ею, как и всем выпитым вином. Алессандро зевает и, судя по всему, не замечает моей вольности, а Луиза лишь спрашивает, все ли со мной в порядке и отыщу ли я обратную дорогу. Успокаиваю ее, и мы расстаемся, еще и еще раз пообещав друг другу поскорее встретиться вновь.