Все вроде бы в порядке. Обоим великим людям (в отличие от многих идиотов журналистов, Бисмарк вполне искренне считал своего императора великим), вообще говоря, осталась еще масса неподъемной работы – но заниматься ей через несколько лет будут уже другие. А ведь так много осталось сделать. Уговорить этого медведя на договор «перестраховки» – очень важно оторвать русских от Франции. Сделать все, чтобы занять Великобританию внутренними проблемами – ирландцами и шотландцами на острове, бурами в Африке, да мало ли еще кем. Франция, Австрия, Италия, Испания, Балканы… А главное – решить вопрос с наследником Его Величества. Конечно, по вполне достоверным докладам врачей, кронпринцу Фридриху осталось совсем немного, но даже это «немного» может растянуться на несколько лет. Что способен такой болван за несколько лет сделать… о-о-о-о-о, можно перечислять долго и с некоторыми вкраплениями русского – уж бывшему ли послу в Петербурге не знать таких выразительных вкраплений.

– Ваше Величество! – вежливый кивок.

– Проходи, Отто, – ответил слегка дребезжащий голос не по-стариковски подтянутого человека. – Уж извини старика, что потревожил. Хочу посоветоваться с тобой, знаешь ли. Как любитель живописи с любителем живописи…

Вот тут едва ли не впервые за всю жизнь «железный канцлер» оказался по-настоящему ошарашен. В чем в чем, а в пристрастии к живописи будущий герцог Лауэнбург не был замечен самыми проницательными разведками мира. Да и Его Величество… впрочем, иные батальные картины император вполне даже ценил.

И одна такая стояла сейчас прямо перед ним, всего-то в паре-тройке метров. Не дожидаясь официального разрешения – боги Валгаллы, не первое десятилетие изволим здесь появляться, канцлер присел в заботливо установленное недалеко от кайзера кресло. И пригляделся к картине.

Так… поле боя, усеянное телами в форме старой прусской армии времен войны с Наполеоном. Попадаются и другие, но тоже знакомые мундиры – ну как же – русские! Надо думать, не то Прейсиш-Эйлау, не то Фридланд. И скорее, все же Фридланд – вон он, проклятый корсиканец, уставился куда-то с такой рожей, словно живую квакшу лимоном заел.

А уставился он на тяжело раненного офицера. Русский кавалерист, конечно, – правда, не определить, кавалергард, драгун или гусар, больно уж много крови, да мундир изорван. Надо думать, художник и сам не слишком хорошо разобрался в этой понятной любому пруссаку азбуке. И немецкая девушка, склонившаяся над русским, – вытирает ему кровь, со страхом глядит на погибших пруссаков. Эх, не знает художник наших девушек – это какие-нибудь саксонки или гессен-дармштадтки будут ужасаться, а пруссачка, перевязав самые опасные раны, деловито метнется к следующему…

– Отто, мне кажется, – старческий голос сбил канцлера с размышлений, – что ты слегка… задумался. Да, этот русский художник хорош. Надо будет потом послать ему какую-нибудь висюльку с бриллиантами, будет полезно. Вдруг да и сподобится на что-то похожее. Итак, как тебе битва под Дрезденом?

Ага, все же не Фридланд. Дрезден. Ну что ж, тоже неплохое было дельце, жаль, что лягушатник все же выиграл. Ничего, ничего, пусть себе, вот глядит он и не знает, что уже скоро будет гнить на своем острове. Кхем, а почему это он глядит на кого-то знакомого? Доннервэттер… все же старею.

– Ты прав, Отто, – теперь голос Его Императорского Величества, первоклассного физиогномиста, приобрел некоторую хитринку, – перед нами – принцесса Виктория фон Гогенцоллерн, наша милая Моретта. Правда, в одеянии простолюдинки, ну да утереть кровь доблестному воину, павшему за Пруссию, и принцессе не зазорно. А не присмотришься ли к помянутому павшему воину?

Лицо-то знакомое, но вот откуда? Проклятая память, сейчас бы лет двадцать долой, да во времена Садовы… А, проклятье, вот откуда! Черт, так ведь и удар может случиться!

– Цесаревич (у Бисмарка впервые получилось выговорить русские «ц» и «ч» настолько чисто) Николай… русский наследник престола…

– Да, Отто, да, – теперь голос императора звучал слегка устало. Видно было, что его при виде картины тоже чуть не хватил удар, и, хотя старика уже ОТПУСТИЛО, все же ручаться не стоило. – Всего лишь картина, всего лишь. Сиди спокойно, – поняв намерение канцлера куда-то мчаться, срочно выяснять, вставлять фитили и объявлять выговоры, отмахнулся император. – Картину написал русский… хм… Сурикофф. Это, как мне пояснили, их лучший живописец, академик чего-то там, награжденный чем-то – в общем, неважно. Картина написана по личной просьбе наследника. Понимаешь, Отто?

Император любил такие, с позволения сказать, «экзамены». Этот был из самых простых – чего уж тут сложного, это вам не с Горчаковым и Александром II беседовать, только-только начав русский учить.

– Хм… либо наша Виктория и впрямь произвела на парня впечатление (признаться, не припомню, где они могли видеться). Либо пьяный медведь решил вылезти из-под каблука датской стервы. И совсем замечательно – если наследник недвусмысленно намекает, что папа не вечен, а он-то готов дружить. Ну а милая Виктория – это так, требуемый для дружбы аванс.

– Браво, Отто, – картинно попытался свести ладоши император. И не стал сводить – не в опере, право. – Браво! Именно эти варианты я и обдумывал. Признаюсь тебе, в третий не слишком верю – уж слишком это хорошо. В первый… да, это самый скверный случай, но и из него пройдохи вроде нас с тобой должны что-то выжать, а? – Невероятно! Его Императорское Величество изволили пошутить! Да даже в памятный день 1871 года… хотя нет, тогда-то император был после церемонии весел, как французский паяц.

– И Ваше Величество…

– Отто, мы не у китайского императора, не разводи церемоний, – отмахнулся кайзер. – Да, я думаю, что кто-то подкинул нашему русскому другу хорошую идею. Или он сам додумался – сильно подозреваю, что этот так называемый миротворец куда умнее, чем кажется.

– Ваше Величество, – тут же перехватил инициативу канцлер. В конце-то концов, именно он занимался государственными делами, а кайзер… кайзер жестом умудренного художника иногда вносил правку. Муху там нарисовать на лбу персонажа картины. Или встретиться и переговорить с монархами соседних держав лично – есть вопросы, которые канцлеры и министры просто не посмеют ставить перед ПЕРСОНАМИ. – Я немедленно… проинструктирую вашего внука. Ведь, если что, не к кронцпринцу же пойдет русский наследник? А наш юноша, пожалуй что, будет только рад принять участие. Любовные интриги, письма, шпаги и кони, уносящиеся в ночь. Ну и, конечно же…

– Ты правильно понял, Отто. – Император прикрыл глаза и откинулся на спинку мягкого кресла. Господи, и это человек, который лет десять назад мог по четыре часа выдерживать в седле отнюдь не смирной деревенской кобылы! – У нас мало времени. Мы должны уйти, оставив Николая женатым на немецкой принцессе. И оставив его лучшим другом нашего Вилли. Ступай, Отто. Делай, что сочтешь необходимым, вряд ли я должен знать это в деталях… А я пока посижу, подремлю, подумаю, какой должна быть речь.

– Речь, Ваше Величество? – Вообще-то канцлер уже все понял, но лишний раз польстить кайзеру не помешает. Мол, какое Его Величество проницательное и мудрое.

– Ну да, Отто, неужели не ясно? Эту картину, разумеется, я в первый раз увижу уже во время визита – никто же не знает, что Его Проницательное и Мудрое Величество столько внимания уделяет мелочам. – Бисмарк чуть вздрогнул. Нет, но какие способности к физиогномике… – Старый пердун кайзер, полюбовавшись на присланное ему в подарок творение… этого, как его… в общем – академика, прослезится и разразится длинной речью о братстве оружия, об общей истории, о давних традициях дружбы и добрососедства. И вот после нее наш русский юноша должен сразу попасть в дружеские объятья Вилли. И если он после этого не разговорится – право же, Отто, можешь отвесить мне пинка под зад. Со всей силы, уж как водится между старыми вояками…

А сперва брать в атаманцы не хотели. Мелковат, говорят. Да уж батюшка уломал. Двух телок отдал и шесть овец. И то сказать: братья в гвардии, а я что ж? Так и стал я, Егор Шелихов, казаком лейб-гвардии атаманского полка. Сперва, ясно дело, учили. Ой как учили. Мало не было. Да мне такая наука впрок. Целый год ходил как по струночке, зато потом… Потом – караул в покоях цесаревича. Сперва, конечно, дальний, ну а потом уже и в самые покои попал. Люблю я это дело: стоишь на часах, мундир на тебе – с иголочки, шашка – подвысь, когда кто из царской семьи или генерал какой пройдет. Остальное время – неподвижно, вроде как и не ты тут, а болван деревянный. А мимо тебя ну точно мураши все снуют, торопятся куда-то. Девки молодые – красавицы, нашим станичным не чета, тоже спешат, перемигиваются, пересмеиваются. Офицеры торопятся – у цесаревича не забалуешь. Я-то знаю… Пришел он как-то к нам в полк, посмотрел, как лозу рубят, как джигитуют, а потом и спрашивает: есть, мол, кто, донскому бою[8] обученный? Ну, казаки мнутся, молчат. И то сказать – диво: откуда енто Его Высочество про наш бой наслышан? А он серьезно так: мол, если есть такие молодцы, то, мол, не покажут ли? Ну, меня тут ноги и вынесли. Знаю, стал быть, умею.