— Тебе сломали, — поправил Лефлер.

— Когда болит спина, — заметил мужчина с бачками, — даже на бабу не влезешь. Кто тебе больше нравится, Юнитасх или Старр?

— Оба играют здорово. — Сравнивать игроков мне представлялось дурацким занятием.

— Мне Юнитас больше нравится, — сказал Лефлер.

Я дал знак бармену и спросил остальных, не хотят ли оним ещё. У всех были полные стаканы, поэтому я заказал пиво только себе.

— «Куэрз»? — Новый бармен сменил коротко стриженного.

— Нет. — Я хотел заказать «Будвайзер», но передумдал. — «Дерлз».

— У нас его нет, — ответил бармен. — Может, «Куэрз»?

— Нет, тогда «Будвайзер». — Я почувствовал укол ностальгии. Легенда Среднего Запада угасала, и вместе с ней наступил конец монополии техасского пива. Всё это печально.

— Как вам нравятся мои брюки? — внезапно произнесс Луи. Он вышел на середину нашего полукруга и повернулся, демонстрируя их. Такие брюки, сшитые из хлопчатобумажной полосатой ткани, были в моде в Ист-Лэнсинге в конце пятидесятых.

— Здесь, в универмаге Джека, они стоят сорок пять» долларов, — продолжал он. — А когда мне приходится бывать в Гонконге, я покупаю их за пятнадцать долларов.

— Когда будешь там в следующий раз, купи мне две пары, — проявил интерес мужчина с бачками.

— Две пары?

— Одну пару, чтобы накласть на неё, а другую, чтобы прикрыть сверху.

Смех. В чувстве здорового бизнесменского юмора, подумал я, им не откажешь.

— Я встретил Конрада в «Уиндвуд Хиллз» в прошлое воскресенье, — сменил тему мужчина с бачками. «Уиндвуд Хиллз» был самым богатым клубом Далласа. Он открылся недавно. Конрад Р. Хантер был одним из основателей. — Он пробовал новые клюшки для гольфа, ожидая партнёров.

— Да, мы играли с ним в прошлый уикэнд, — сказал Луи. — С нами был Чарли Стаффорд. Он завёл старика Кона на пятой лунке, и тот загнал свой мяч в воду.

Взрыв хохота.

Я извинился и вышел. Стоя перед чёрным писсуаром с позолоченной арматурой, я разглядывал роскошный, как дворец, сортир, с кранами, покрытыми накладным золотом, огромными дверями Ручной работы и настенными панелями из ореха.

Сзади ко мне неслышно подкрался крохотный чернокожий и стал энергично смахивать щёткой пылинки с моих плеч. Не обращая на него внимания, я продолжал осмотр туалета. «Да, — думал я, — в галерею ходить не надо». Прямо над писсуаром на ореховой панели было нацарапано: «Конрад Хантер — козёл!»

Было уже пятнадцать минут восьмого, когда я выехал на шоссе, направляясь к Джоанне. По радио передавали последние известия. Один из жителей Далласа был признан невиновным в убийстве шестнадцатилетнего юноши, забравшегося в его гараж за инструментами, — он дважды выстрелил юноше в голову и ушёл, оставив труп. Начальник городской полиции предупредил, что в тех районах, где преступность особенно высока, полиция будет применять оружие «более активно». За последние 24 часа в городе было совершено двенадцать вооружённых ограблений.

Я проехал мимо «Норд Даллас Тауэрз». Окна десятого этажа были освещены. Там просматривали фильмы о нью-йоркской команде и разрабатывали стратегию игры, готовясь к воскресенью.

В кабинете Клинтона Фута горел свет. Главный менеджер тоже работал допоздна. Я вспомнил разговор в его кабинете. В конце марта пришло письмо (на бланке, начинающемся словами «Уважаемый игрок!»), извещающее меня о том, что срок моего контракта истёк и клуб намеревается его продлить. Я тоже ответил на бланке и тут же был вызван по телефону в «Норд Даллас Тауэрз». Кабинет Клинтона, пахнущий свежей краской, был расположен на углу здания. Одна стена была завешена огромной фотографией билета на финал Суперкубка. Мебель была из нержавеющей стали. На кофейном столике лежал полный набор футбольных программ за прошлый год.

Когда секретарша впустила меня в кабинет, Клинтон говорил по телефону. Жестом он пригласил меня сесть, продолжая разговор.

— Нет. Нет. Ни в коем случае. — Он постукивал по полу ногой. Клинтон проводил в кабинете много времени и часто прибегал к допингу, которым снабжал его врач клуба. То, как часто стучала его нога, было верным признаком, что таблетки действовали. — Нет. Нет. — Он бросил трубку и взял со стола лист бумаги. Это было моё письмо на бланке.

— Перед тем как перейдём к делу, скажи, зачем ты прислал этот дурацкий бланк?

Напечатанный на ротаторе бланк начинался словами «Уважаемый менеджер!»

— Вы прислали мне бланк. Можно было просто позвонить по телефону. — Слишком у меня много дел, чтобы думать об этакой ерунде. — Он смял моё письмо и бросил в корзину.

Я не предполагал, что бланк так его рассердит. И уж никак не хотелось пропускать мяч в свои ворота накануне важных для меня переговоров.

Переговоры с Клинтоном всегда были исключительно трудными по трём причинам. Во-первых, ему принадлежала часть акций клуба, и он получал процент от прибыли. То есть часть денег, сэкономленных Клинтоном на работе игроков, поступала в его карман. Во-вторых, Клинтон никогда не говорил игрокам правду по поводу их положения в клубе — он считал, что игроку не нужно знать больше, чем требуется для успешной игры в ближайшем матче. И в-третьих, Клинтон был непревзойдённым мастером наводить тень на плетень.

Переговоры об условиях контракта были неприятным и бесчестным делом. В них не было правил, ход переговоров разительно менялся в зависимости от того, с кем они велись.

— Ну что ж, Фил, — Клинтон смотрел на записи в блокноте. Затем он положил его на стол и посмотрел мне прямо в глаза. Человек, славящийся умением извлекать миллионные прибыли чуть ли не из воздуха, собирался надуть дурака на несколько жалких тысяч. — Сколько ты хочешь получить?

— Видите ли, Клинтон… — У меня сел голос, я беспокойно заёрзал в кресле. Откашлявшись, я начал снова: — Видите ли, в прошлом сезоне я был в стартовом составе. Мы заняли первое место в лиге, я сделал тридцать перехватов, так что…

— Из них только два закончились прорывами в зачётную зону. — Я был уверен, что он не забудет об этом. Его глаза были прикованы к блокноту.

— Совершенно верно, — ответил я, — но двадцать из тридцати привели к пасам, завершившимся заносами в зону, поэтому…

— Я вижу, ты потратил немало времени, чтобы вызубрить статистику своих успехов. — С отвращением он взглянул на меня и вернулся к блокноту. Что-то записал. Я слышал стук его ступни по полу. Казалось, удары стали сильней. — Итак… — Клинтон всегда говорил твёрдым размеренным голосом, каждое слово у него было тщательно отобрано и чётко произнесено. — Сколько же ты хочешь?

Я хотел двадцать пять тысяч долларов. В обзоре, составленном по поручению Ассоциации профессиональных футболистов, говорилось, что средний заработок крайнего форварда, входящего в стартовый состав, был двадцать пять тысяч в год. Я начну с этой цифры, сброшу пять тысяч на счёт моей недостаточной популярности и скупости Клинтона, и мы сойдёмся на двадцати тысячах. Мне это казалось справедливым. Билли Гилл получал двадцать четыре пятьсот, а я доказал, ещё до травмы, что играю лучше.

— Двадцать пять тысяч.

Клинтон рассмеялся мне прямо в лицо.

— Исключено.

— Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, — он провёл пальцем по полям своего блокнота, палец остановился на чём-то, и губы Клинтона вытянулись в кривой безобразной ухмылке, — что ты не стоишь этого.

Что-то было здесь не чисто. Я попробовал собраться с мыслями. Гриффит Ли, негр из Грэмблинга — только он был реальным претендентом на моё место в стартовом составе. Однако в стартовом составе уже были Делма Хадл в полузащите и Фримэн Вашингтон во второй защитной линии Вряд ли тренер решится ввести ещё одного негра — разве что выдающегося, А Гриффит Ли явно не подходил под это определение. Значит, опасность исходила не отсюда.

— Вы платили этом молокососу из Нью-Мехико тридцать пять тысяч, а он даже не попал в команду. — Я знал, что это было плохим доводом.

— Заработки других игроков не имеют к тебе никакого отношения. — Нога застучала ещё громче. Господи, неужели врач сунул ему пятнадцатимиллиграммовую таблетку! Вот тогда мне действительно не повезло. Я раздумал ссылаться на Гилла, получающего двадцать четыре пятьсот. — Да и не можем мы платить тебе двадцать пять тысяч. На жалованье игроков выделяется определённая сумма, и я не имею права выходить за её пределы.