— Ну будет тебе, Брай, — сказала Берил и поудобнее устроилась, расправив под собой свои фиолетовые оборки.

Фильм начался с того, что два подростка и пожилая дама прощально махали руками на крыльце дома в псевдостиле эпохи короля Якова [103]со встроенным гара­жом и с окнами в освинцованных переплетах.

— Наши мальчики и моя мать, — прокомментиро­вала Берил.

Затем крупным планом долго и неподвижно по­казывали вывеску «Аэропорт востока Центральной Англии», потом изображение задергалось, и под акком­панемент до боли пронзительного воя Берил в красно-желтом платье и золотых браслетах стала подниматься по крутому приставному трапу в винтомоторный само­лет. Наверху она внезапно остановилась и разверну­лась, чтобы помахать в камеру, отчего все пассажиры за ней, резко прервав движение, ткнулись лицами в зады стоящих выше. По ступенькам запрыгал и скатился на летное поле апельсин. Затем последовал размытый и накренившийся вид предместий западного Лондона, снятый через иллюминатор, а потом — панорама наби­того людьми зала отлета четвертого терминала Хитроу. Камера «наехала» на двух служащих в форме компании «Тревелуйаз»: один — высокий, средних лет — держался прямо, второй — молодой, худощавый — хмурился в объектив. Узнав этих людей, скучавшие прежде зрите­ли оживились и принялись отпускать замечания.

— Ой, я его помню! — воскликнула Сью. — Того, что постарше. Он был так любезен.

— А молодой — нет, — сказала Сесили. — И у него была жуткая перхоть.

Эта сцена сменилась длинной перспективой одно­го из нескончаемых крытых переходов Хитроу — пас­сажиры, снятые со спины, потоком текли к пронуме­рованным выходам. На середине пути появилось ма­ленькое передвижное средство на колесах, похожее на мототележку — на таких на поле для гольфа подвозят игроков, — и двигавшееся против течения, и вдруг, под аккомпанемент криков и смеха окружающих, Бернард узнал себя, бородатого и мрачного, и своего отца, ух­мылявшегося и весело махавшего с заднего сиденья. На секунду они заполнили экран, а затем исчезли из кадра. Это было поразительное и вызвавшее замеша­тельство видение, как обрывок прерванного сна или сцена из жизни, вспыхнувшая в сознании тонущего. Каким положительным и унылым он выглядел! Как плохо был одет, какая у него была запущенная, неубе­дительная борода.

Они снова появились, он и его отец, вместе с осталь­ными членами тревелуайзовской группы, которые встретили себя экранных — сидевших в зале ожидания рядом с выходом на посадку, выстроившихся в очереди в туалеты во время перелета до Лос-Анджелеса и прохо­дивших через процедуру цветочной встречи в аэропор­ту Гонолулу — смехом и радостными выкриками.

— Эй, — подала голос Линда Ханама. — Очень слав­но. Могу я получить копию? Мы бы использовали это как учебное пособие.

Дальше пошли съемки, в основном посвященные Эверторпам, начиная с вызывающей некоторую не­ловкость сцены, в которой Берил вставала с кровати в номере гостиницы, одетая в прозрачную ночную ру­башку. Зрители заулюлюкали и восхищенно засвисте­ли. Берил дотянулась и ущипнула мужа за поясницу.

— Ты никогда не говорил мне, что в этой ночнушке все видно, — упрекнула она.

— Эй, Брайан, собираешься заняться эротическим кино? — поинтересовался Сидней.

— В нашем отеле на канале для взрослых и такого не показывают, — сказал Расс Харви. — Совсем не по­казывают.

— Но ты больше не будешь его смотреть, не так ли, дорогой? — спросила Сесили, и в голосе ее проскольз­нула лишь едва заметная нотка раздражения.

— Конечно нет, лапочка. — Расс обнял жену за та­лию и поцеловал в кончик носа.

На экране Берил накинула пеньюар и неторопливо направилась к балкону, притворно зевая. На шум улич­ного движения, доносившегося из открытых француз­ских окон, внезапно наложился резкий вой санитарной сирены. Было слышно, как Брайан Эверторп крикнул: «Снято!» Берил прервала свою неспешную прогулку и нахмурилась в объектив. Потом она снова оказалась в кровати и еще раз изобразила пробуждение.

— Пришлось снимать два дубля — из-за «скорой», — пояснил Брайан Эверторп. — Первый я, конечно, вы­режу при окончательном монтаже.

— В какой день это было? — спросил Бернард.

— Наутро после прилета.

Бернард почувствовал, как на затылке у него заше­велились волосы.

Затем последовало очень подробное освещение эс­традного представления на пляже во время луау в бух­те Заката — темпераментное исполнение хулы и вы­ступление глотателей огня на сцене перед огромным числом зрителей, сидевших рядами, которые, каза­лось, уходили за горизонт. Потом появилось размытое, но безошибочно узнаваемое изображение Бернарда, поздно вечером пожимающего руку Сью у гостиницы «Кокосовая роща Вайкики».

— Ну-ка, ну-ка! — толкнул Бернарда в бок Сид­ней. — Да вы темная лошадка.

— Вы не знали, что мы вас видели, а? — спросил Брайан Эверторп.

— Не обращайте внимания, Бернард, — сказала Сью. — Он просто провожал меня до дома, — объясни­ла она компании, — как и подобает джентльмену. — Сью легкомысленно взмахнула рукой, забыв, что дер­жит стакан, и выплеснула часть май-тай себе на пла­тье. — Ну вот! А, ладно, завтра возвращаемся домой.

Потом фильм опять сделался скучным, когда пошел отчет о странствиях Эверторпов по Оаху. Поскольку снимал все время Брайан, в большинстве сцен от Берил требовалось обозначить интересные для широкого зрителя объекты — она позировала на фоне пляжей, зданий и пальм, самодовольно улыбалась в объектив или увлеченно вглядывалась в даль. Словно почувство­вав, что публика снова заерзала, Берил сама попросила Брайана «немножко ускорить» просмотр, и он доволь­но неохотно нажал на пульте кнопку быстрой перемот­ки. Это, несомненно, оживило фильм. В Перл-Харборе военный катер промчался по волнам к «Аризоне» со скоростью торпеды, выплюнул кучку туристов, кото­рые на несколько секунд заполонили мемориал, а за­тем всосал их назад и в мгновенье ока вернул на берег. В парке «Мир океана» касатки взмывали вверх, разры­вая водную гладь, как ракеты «Поларис». Побережье Оаху и его складчатые вулканические горы слились в одно пятно. Центр полинезийской культуры взорвался лихорадочной этнической активностью: плетение, резьба по дереву, воинственные танцы, гребля на ка­ноэ, поклонение языческим божествам, танцы и драма.

Кадр сменился — на экране появился песчаный пляж, и Брайан Эверторп снова переключил видеомаг­нитофон на нормальную скорость. Очевидно, он по­просил снимать кого-то другого, ибо здесь они оба с Берил растянулись у кромки воды в купальных костю­мах. Эверторп на экране подмигнул в камеру и, перекатившись, лег на супругу. Зрители снова разразились гиканьем и свистом.

— Вам это ничего не напоминает? — спросил он их, а тем временем на песок накатила волна и разбилась о сплетенные тела Эверторпов.

— Берт Ланкастер [104]и Дебора Керр [105], — раздался с другого конца комнаты голос с австралийским акцен­том. — «Отныне и во веки веков» [106].

— Точно! — воскликнул Брайан. — И это тот самый пляж, где снимали ту сцену.

пробормотал Бернард.

— Что это было, старина? — спросил Шелдрейк.

Бернард не знал, с чего вдруг Шелдрейк решил об­ращаться к нему в такой несколько снисходительной манере, если только это не было следствием подобост­растия Майкла Мина или обожающих взглядов Ди, ко­торые она устремляла на Шелдрейка всякий раз, когда он открывал рот.

— Это то же самое стихотворение, — сказал Бер­нард. — «Новости для Дельфийского оракула».