— Тебе нравится, как я хожу?
— Очень. Очень. Затем я иду за тобой следом, когда ты собираешь дикую черную смородину, и мы опять встречаемся совершенно случайно. Случайность тут самое главное.
— И я скромно опускаю глаза.
— Совершенно верно.
— Ибо если я погляжу прямо в это красивое лицо, я пропала.
— Ни одна девственница из племени Осаге не сумела бы устоять.
— А я девственница?
— Сегодня ночью — да. Сегодня наша первая ночь.
Да, сегодня, когда они занимались любовью, она почувствовала себя точно так же> как тогда, когда он в первый раз дотронулся до нее.
— И я ощутила то же самое.
— Я люблю тебя, Скай. Люблю так, как счел бы невозможным. — Поцелуй не дал ей возможности ответить.
Пальцы его затерялись в золоте ее волос. Он забирал их в руки, сколько мог ухватить, сжимал в кулаке, как золотоискатель — первую добычу.
— Я люблю, когда волосы у тебя распущены. Не так, как у тебя было, когда ты ходила на симфонический концерт. Ты выглядела тогда по-другому…
Она резко оторвала голову и подперла ее ладонями.
— А откуда ты знаешь, что я ходила на симфонический концерт и как я тогда выглядела?
— Видел фотографию в газете.
Волк накручивал ее локон на палец. Он вовсе не хотел, чтобы она знала, что он видел ее фотографию в разделе светской хроники газеты «Пост диспэтч». Он попал в ловушку. Расставленную его же собственным длинным языком. Черт!
— Волк, я знаю Уолтера Морганфорда с двенадцатилетнего возраста. У него была пара билетов на симфонический концерт, середина четвертого ряда, и я пошла.
— Ты страстная женщина, Скай. Год без мужчины — это очень долго. — Он поглядел ей прямо в глаза. — Неважно, с кем ты была и что случилось. Важно лишь то, что ты здесь.
— Волк…
— Не надо. Объяснять ничего не требуется.
Она дотронулась до его щеки, обняла ее ладонью, наслаждаясь тем, как реагировала на нее умиротворенная кожа точеного подбородка.
— Была всего-навсего середина четвертого ряда, обед в «Биво-Милл» и проводы до дома. Никаких объятий. Никакого прощального поцелуя, даже в щечку.
В груди у него встал ком, мешающий дыханию, притоку воздуха в легкие, в чем он отчаянно нуждался. Она не была ни с кем. Эти влажные сексуальные губы не касались никого, кроме него.
— Спасибо тебе за это. — Он стиснул ее в объятиях. — Что до меня, то у меня тоже никого не было. Никого, кроме тебя.
Мысли в голове у Скай рассыпались, как хрупкий известняк. Они жили врозь наполненные отчаянием двенадцать месяцев. Дневные часы она умудрялась заполнять журнальной работой. Но оставались ночи. Он хотя бы имеет понятие, что такое ночи? Ночи, переполненные одиночеством.
— Прошло столько ночей!
— Я знаю. — Голос его стал хриплым. — Но они уже прошли. Мы больше никогда не расстанемся. Никогда.
— Никогда. — Она устроилась в прочном кольце его рук. В священном круге, существующем только для мужа и жены, подумала она, прежде, чем ее сморил сон.
Еще задолго до того, как Скай раскрыла глаза, она почувствовала, что он смотрит на нее. Он лежал рядом, обхватив руками ее голову, точно подушку.
— Пора вставать? — спросила она, все еще пытаясь сфокусировать свой взгляд на его красивом лице. Картина прояснилась: просто черты его лица смазывал неверный свет, а глаза его еще не отошли ото сна. По щекам текли полосы желтой и синей краски. На груди голубое и канареечно-желтое дали в смеси зеленую краску леса.
Большим пальцем он прошелся по своей обнаженной груди.
— У тебя великий дар. Прямо настоящий Рембрандт! — Потянувшись к ней, он отогнул угол одеяла. Взял в ладонь ее грудь и нежно задержал в руке.
— Развратная парочка! — проговорила она, разглядывая собственные груди. На сосочках и коже безошибочно отпечаталась его синяя рука.
— Я тебя пометил. — И он провел большим пальцем по всей окружности груди. — Вот здесь. — И погладил синий сосочек. — И здесь. — Он опустил уголок рубашки в остатки воды, которую они пили вечером.
Она закрыла глаза, чувствуя, как мокрая ткань гуляет по ее щекам. Она разрешила ему действовать по-своему, помыть ей лицо, но когда почувствовала, что он лезет ей в волосы, решила его остановить.
— Оставь красное, — прошептала она. А вдруг он не хочет, чтобы кто-нибудь увидел этот красный пробор? Вдруг ему неловко в связи со столь смелым проявлением любви?
Он вопросительно поглядел на нее.
— Тебе неважно, если кто-нибудь увидит эту краску?
— Да, если неважно и тебе.
Он улыбнулся.
— А краску на теле?
Она ухватила его за запястье, прикладывая мокрый кончик рубашки к его лицу.
— Давай оставим краску на теле до тех пор, пока мы не приедем в Огасту.
И когда она смыла с его лица последние остатки желтого и синего, он уложил ее на спину, прикрыв ее тело своим телом.
— И когда мы приедем в Огасту…
— То встанем под душ и…
— И что? — спросил он, обнимая ее и пальцами раздвигая нежные лепестки самого потаенного из ее укромных уголков.
— Ты само совершенство. Ты знаешь об этом? Розовое совершенство. Теплое. Влажное. И…
Рука ее пробежала по всей длине его дикой плоти. Хватаясь и поглаживая ее твердый жар.
Слова им больше были не нужны. Как не нужно было ничего, кроме них самих.
Когда Скай вышла из типи, среди детей пошел шепоток. Она потрогала щеку, размышляя, не осталось ли на ее лице несмытой краски. Волк стоял позади, как полуденная тень.
— Ты разбила себе голову, Утреннее Небо? — спросила Салли.
— Нет. Утреннее Небо в полном порядке, — заявил Волк.
— Но ее голова, она выглядит так, будто она…
— Это красная краска, Салли. — Волк взял Салли за руку, и все трое пошли к стоявшим в ряд Осаге, державшим в руках тарелки в ожидании завтрака.
— У племени Осаге муж раскрашивает красным свою любимую, — небрежно, как бы между делом бросил Волк.
Но в пожатии руки Скай не было ничего небрежного. Пожатие усиливалось, подчеркивая, что она услышала признание в любви.
Шепоток стал заметнее, когда Скай и Волк заняли свое место в очереди за завтраком. Мужчины понимающе подмигивали Волку, качая головами.
Скай чувствовала себя так, словно у нее на лбу было вытатуировано: «Вчера ночью мы бесились до предела». Щеки у нее пылали. Рука непроизвольно коснулась груди, и Скай была рада тому, что остальная раскраска была скрыта под рубашкой.
— Приятно видеть, что все еще помнят о старинных обычаях, — проговорила Тита, накладывая в тарелку Волка омлет с ветчиной. — И другим мужчинам стоило бы оказать таким образом честь своим женам. Верно, дамы?
— Верно! — крикнули женщины, толкая своих мужей локтями в бок.
Скай переполняла гордость. Гордость тем, что она оставила кричащий знак любви Волка посреди волос. Гордость тем, что они нашли друг друга.
— Спасибо, Тита.
— Значит, ты снова до безумия влюбилась в Волка, — заявила Тита. — Так и должно было случиться. Так сказала об этом Ночная Птица.
Скай почти поверила в силу любовного снадобья Ночной Птицы.
— Нечего отрицать очевидное, ведь все написано у вас на лицах, — продолжала Тита. — Забирай завтрак и иди к нему. Пусть радость Ночной Птицы будет полной. Пусть племя видит, как в ваших глазах светится любовь, Утреннее Небо. Любовь, которая объединяет тебя с Крадущимся За Добычей Волком.
Скай заняла свое место рядом с Волком. И когда он взял со своей тарелки полоску ветчины и положил ей в рот, она услышала взвизг восторга со стороны Салли.
— В один прекрасный день мой муж будет кормить меня из своей миски, и это увидят все Осаге. — Салли дернула Скай за джинсы. — Расскажешь нам историю о Крадущемся За Добычей Волке на пау-вау будущего года? Да, Утреннее Небо? — Салли дернула Скай за джинсы еще сильнее.
— Будущего года? — Тяжесть легла на сердце Скай. Как можно думать о пау-вау следующего года, когда ей все еще предстояло рассказать Вулфу про записную книжку? Но тут она успокоилась. Она успеет еще все рассказать, когда они приедут в Огасту. Вдруг Скай насторожилась. А что скажет Вулф, когда она сообщит ему о журнальном материале, для которого она делает наброски?
