— Мне казалось, что мы рано едем.

— Я еду. Ты возвращаешься назад, в свой журнал. — Он открыл ящик со столовым серебром и вынул оттуда нож. — Поскольку у нас осталось всего четыре ломтика хлеба, я займусь приведением в порядок тостов.

— Сколько яиц? — спросила она.

— Поразмыслив, я решил, что тебе лучше было бы накрыть на стол, а мне готовить. — Он отдал ей нож, а сам взял картонку с яйцами и понес ее к плите.

— Договорились. — Она вынула две кружки из буфета. — Кофе?

— Вне всяких сомнений.

— Все еще пьешь черный?

Он кивнул. Она не забыла.

— Омлет или всмятку?

— Как угодно.

Он знал, что ей больше нравится омлет, и потому он взялся за сбивалку. Она включила свет, и он обернулся, чтобы получше рассмотреть ее.

Даже при резком люминесцентном освещении она выглядела гладенькой и сверкающей, как осеннее яблочко. Естественный розовый цвет щек был на полтона светлее насыщенного розового цвета «водолазки», заправленной в джинсы, но больше всего его потрясли ее волосы. Ниспадающие и чуть вьющиеся мягкими золотистыми завитками, они как бы притягивали к себе свет, а каждая прядь стократно его усиливала.

Пальцы его жаждали дотронуться до этого драгоценного золота и погладить его. Но он к ней не прикоснется. Возможно, сейчас они наедине последний раз до того момента, как развод вступит в законную силу. Мечту о примирении следует отставить в сторону. Он не сможет заставить ее полюбить вновь. Теперь он это понял. Она должна прийти к нему по собственной воле.

Значит, это прощание.

Он ощутил на пальцах что-то липкое, и когда он поглядел на руку, то увидел, что раздавил вынутое из упаковки яйцо. Он обернулся, спрятал яйцо назад, в картонку, и взял новое.

Через сорок пять минут последнюю из сухих тарелок они ставили в буфет.

— Я нашла термос, — сказала Скай. — Давай нальем туда остатки кофе.

— Да? — Он, наконец, решился. Нечего откладывать неизбежное. Она с ним не поедет.

— Я поставила свой чемодан у парадного входа рядом с твоими сапогами. А ты, случайно, не собирался улизнуть, не попрощавшись?

Он закрыл дверцу буфета и стал наблюдать за тем, как она заливает кофе в термос.

— А я помню, как ты по утрам в субботу удирала из постели.

— Но сегодня же четверг.

Через кухонное окно стали литься мощным потоком солнечные лучи.

— Ну, мне уже пора выезжать. Спасибо за термос, но его заберешь с собою ты. Когда вернешься в журнал, то обрадуешься, что он с тобой. Кофе у тебя в офисе отвратительный.

Она закрыла кухонную дверь своим телом.

— Чего ты боишься?

— Боюсь?

— Вот именно. — Она поглядела на него в упор. — Почему ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой? Только не говори, что думаешь, будто я спешу вернуться и заняться журналом.

— Ты хочешь правду?

— Да, — заявила она.

— Когда я сказал, что пау-вау — дело семейное, я знал, что говорил. В течение трех дней мы придерживаемся старинных порядков и правил. Принятых у племени Осаге.

— Ты имеешь в виду перья и типи?

Он кивнул.

— Удобств будет маловато.

— Значит, правда заключается в том, что ты полагаешь, я не смогу вести походного образа жизни в лесу?

— Пау-вау — это не туристический поход, Скай. Это духовное путешествие в глубь времен. Путешествие, связанное с прошлым племени Осаге.

Она упрямо вздернула подбородок. Этот упрямый вид ему был очень хорошо знаком.

— Знаешь что, Логан? Ты думаешь, я расплывусь, как масло на горячем тосте, если мне придется несколько дней пожить походной жизнью. Но знаешь, что больше всего меня бесит? То, что ты сноб. Задравший нос предубежденный сноб.

Она повернулась и направилась в коридор.

Он догнал ее в три прыжка, схватил за руку и повернул лицом к себе.

— Черт, подожди одну-единственную минуту и послушай. Никому, даже тебе, не позволено обзывать меня и уйти безнаказанным.

— Тогда докажи, что я неправа.

Он ничего не ответил. Она расставила ему западню при помощи его же собственных слов. «Ну, и что же ты собираешься делать, человек из племени Осаге? Оставлять за ней последнее слово? Ты сказал, что пау-вау — дело сугубо семейное. Но она ведь твоя жена, пусть даже только на бумаге». И он отпустил ее руку. Он предупредил ее, как нелегко будет на пау-вау, и все равно она настаивает на поездке с ним. Возможно, ее все-таки стоит взять с собой.

— Представь себе, как тебе будет весело, если я должна буду брать свои слова назад за завтраком, обедом и ужином, Логан.

— Представляю. И предвкушаю. Перспектива весьма соблазнительна.

— Значит, я могу ехать?

Он прошел мимо и схватился за чемодан, стоящий у парадной двери. Пушистые розовые комнатные туфли проследовали за ним.

— Хочу, чтобы ты запомнила одно, Скай.

— Что же?

— А то, что ты сама на это напросилась.

Он бросил чемодан на диван и раскрыл его.

— Минутку. Что ты делаешь?

— Никаких чемоданов.

— Почему?

— На моем «Харлее» для них нет места.

Глаза у нее широко раскрылись.

— А я-то думала, что мы поедем на грузовике.

— Ошибка. — Откинув крышку, он стал перебирать аккуратно сложенные штанишки и лифчики, большинство из которых он узнавал наощупь. Даже с закрытыми глазами он мог сказать точно, что за белье он берет в руки. Ведь покупал все это он сам.

Он поглядел на белую ночную рубашку. Они прозвали ее «кентерберийским ночным нарядом», как только Логан купил ее в магазине «Викториаз-сикрет». Он взял пальцами кружевной рукав и стал его разминать. Он знал эту ткань и помнил прикосновение летящего хлопка и пышного шейного кружева. Когда они в последний раз занимались любовью, на Скай была именно эта рубашка. Более традиционную ночную одежду она стала носить на шестом месяце беременности. И у нее не было ни малейшего понятия о том, что творила с ним эта ночная одежда.

Зато тело его помнило и отреагировало надлежащим образом. А когда чисто мужская реакция прекратилась, на ее место пришла иная, когда он вспомнил, сколько дней и ночей они провели врозь. Исчезло возбуждение, осталась боль. Боль, которая отдавалась внутри все сильнее и острее, точно ему в живот кто-то всадил охотничий нож с широким лезвием.

И он заставил кулак разжаться.

Проверять ее чемодан было не самой умной мыслью, пришедшей ему в голову, просто он мог быстрее, чем она, отобрать вещи. Когда он добрался до кружевных штанишек и парного к ним лифчика, то остановился.

— Это берем.

И кинул ей в руки.

— Мало.

— Но мы едем только до вечера воскресенья.

— На три дня?

— Верно. На пятницу, субботу и воскресенье. Будем общаться с природой. Но, по правде говоря, ты права. Нам надо взять что-нибудь еще. На вот, возьми на смену. — И он кинул ей узенькие хлопчатобумажные трусики, белый лифчик и запасную пару носков.

— Где твоя косметичка? — спросил он.

— Наверху.

Размашистым шагом он пробежался по лестнице вверх и вниз и пристроился на нижней площадке. Раскрыл «молнию» сумки и стал быстро просматривать ее содержимое.

— Зубная щетка. Паста. Щетка для волос. — Он по очереди называл каждую из вещей, которую передавал ей. — Дезодорант.

Она поймала дезодорант одной рукой.

— Вы та-ак любе-езны!

— А раз уж я такой хороший парень… — Он показал пластиковую бутылочку увлажнителя кожи и кинул ей. — То разрешаю взять и это.

— А дальше что? — саркастически спросила она.

Он натянул носки и сапоги.

— Обувай сапоги и влезай в кожаную куртку.

— А можно мне взять смену одежды?

— Бери спортивную майку «Сен-Луи кардинал», если хочешь.

— И больше ничего?

— Это все, что поместится в седельные сумки. Одна сторона твоя, другая, куда пойдет и термос — моя. — Он ждал, что она запротестует и откажется. Скай же не сделала ничего подобного. Надела носки и натянула один сапог.

— А что у тебя в матерчатой сумке? — спросила она, прихлопнув левой ногой, чтобы сапог сел, как следует.