Над чем бы Тициан ни работал в те дни, когда горечь утраты была велика, его не оставляла мысль об осиротевших детях, лишенных материнского тепла. В последний раз в родительском доме у него особое беспокойство вызвал старший Помпонио, который рос неслухом и лежебокой. Он постоянно капризничал и все чего-то требовал, не зная, чем заняться. Отправляя Федерико Гонзага очередной выполненный заказ, он узнал от его стряпчего Брагино, что в небольшом приходе Медоле близ Мантуи появилась вакансия каноника с неплохим пансионом. Вот куда бы следовало пристроить бездельника Помпонио, не желающего ничему учиться. Сутана прелата ему подошла бы, тем паче что в роду Вечеллио было немало священнослужителей. В письме герцогу Тициан изложил свою настоятельную просьбу закрепить освободившееся место в Медоле за старшим сыном.

Надо было окончательно определиться и с переездом на новое место. Он уже приступил к поискам нового жилища. Но с этим делом Тициану пришлось повременить, так как последовал срочный заказ от дожа Гритти, который пожелал за собственный счет украсить большой обетной картиной дворцовый зал Коллегии, где обычно принимают иностранных послов с верительными грамотами и решают важные государственные дела. Дож призвал к себе Тициана и дал четкие пояснения, какой хотел бы видеть свою картину, вручив заодно солидный аванс. Оставаясь пока еще должником правительства республики и зная властный характер заказчика, не терпящего возражений, Тициан не осмелился прекословить, хотя у него не лежало сердце к явно парадной помпезности заказа, да и голова была занята совсем другим. Мысли о детях, оставленных на попечение престарелых родителей, не давали ему покоя.

К счастью, не пришлось долго уговаривать Франческо, чтобы он съездил на родину за детьми и сестрой Орсой. Брат всегда с радостью покидал утомлявшую его Венецию, чтобы лишний раз повидать близких. Навестивший Тициана в мастерской де Франчески объяснил политическую подоплеку самого заказа. В последнее время во влиятельных кругах и даже среди тех, кому дож обязан своим избранием, стали раздаваться голоса недовольства авторитарной политикой Гритти и благоприятствованием весьма сомнительной коммерции его побочных сыновей в Турции, незаконно пользующихся налоговыми поблажками и прочими немалыми привилегиями, о чем стало известно дотошным чиновникам из налоговой канцелярии. Как подчеркнул канцлер де Франчески, дожу Гритти крайне необходимо с помощью искусства лучшего художника Венеции показать недовольным патрициям свое превосходство и особое положение, занимаемое им на венецианском политическом Олимпе, чтобы пресечь все досужие разговоры.

Санудо в своем «Дневнике» 6 октября 1531 года дает подробное описание обетной картины в зале Коллегии, которая, как и некоторые другие работы Тициана во Дворце дожей, погибла при пожаре в 1577 году. Сегодня благодаря свидетельству Санудо и сохранившимся копиям и рисункам можно составить представление о самом полотне, написанию которого властный дож придавал столь большое значение. Как отмечено в «Дневнике», Тициан полностью оправдал надежды авторитарного правителя республики, чьим расположением и доверием так дорожил.

К сожалению, автор «Дневника» не оставил данных о габаритах полотна, но они были значительны, судя по залу, где картина была установлена, и по ее парадной представительности. На картине святой Марк с Евангелием в руке представляет коленопреклоненного дожа Гритти сидящей высоко на троне Богоматери с младенцем в окружении трех святых и ангелов. На этом записи обрываются — вскоре Санудо не стало, что было большой потерей для искусствознания. Хотя записи всезнающего Санудо лишены блеска и полета фантазии, свойственной другим биографам, в них подкупают простота и искренность изложения и, главное, фактологическая точность, которой порой недостает Вазари и Дольче. Его дело летописца художественной жизни Венеции продолжил сын архитектора Сансовино — даровитый Франческо Сансовино, автор исторических хроник, содержащих немало ценных сведений о венецианском искусстве, под названием Venetia(1581).

Видимо, подбором святых на картине руководил заказчик, так как присутствие каждого из них связано с деяниями самого Гритти. Например, день поминовения святого Бернардина совпал с днем избрания Гритти дожем; святая Марина поминается 7 июля, когда Гритти удалось разбить врага и снять почти годовую осаду Падуи. А вот, скажем, святой Альвизе, то есть Алоизий, оказался на картине только потому, что он тезка богатейшего патриция Альвизе Пизани, за сына которого выдана недавно одна из любимых внучек Гритти.

Тициану до дворцовых игр не было никакого дела, но он постарался выполнить все пожелания дожа. Позднее в зале Коллегии после пожара на этом месте появится одноименная картина его бывшего ученика и соперника Тинторетто, но в ней уже нет того типично тициановского ликования колорита и праздничного звучания, которым когда-то восхищались очевидцы. В этом и сегодня можно легко убедиться, если сравнить картину Тинторетто с тициановским алтарем Пезаро во Фрари, столь же радостно звучащим, как и безжалостно погубленное огнем тициановское полотно во Дворце дожей.

Тициан не мог больше находиться в доме на Ка' Трон и все чаще оставался на ночлег в мастерской. Он вдруг почувствовал, что устал от Венеции с ее празднествами, процессиями, регатами, а тем паче от самих венецианцев, шумных и нестерпимо болтливых, от которых некуда было скрыться. А это вечное мелькание гондол под окнами мастерской и песни с факелами по ночам! Но как же так? Ведь им самим приложено столько сил, чтобы утвердиться в этом обворожительном городе с его колдовскими чарами, который каждого, кто в нем оказывается, засасывает в свою праздничную круговерть и уже не отпускает до конца жизни.

В поисках нового жилища он все чаще удалялся от центральных обжитых районов, пока не остановился однажды на окраине в квартале Бири-Гранде перед двухэтажным строением с мезонином, широкой террасой наверху и ведущей к ней наружной каменной лестницей. Дом одиноко стоял на берегу лагуны с примыкающим к нему заросшим садом. Неподалеку отсюда, в приходе Сан-Канчано, он когда-то в молодости расписывал парадный вход дворца Морозини. Вот он этот дворец, но фреска над входом еле различима, как и на других домах. После шумного успеха их совместных с Джорджоне росписей в самой Венеции и по округе распространилась мода расписывать наружные стены домов, принадлежащих простым людям, сценами и орнаментами, повторяющими отдельные мотивы фресок Немецкого подворья. До сих пор еще радуют глаз своим праздничным разноцветьем дома на острове Бурано, где традиционно живут рыбаки, жены которых славятся как искуснейшие кружевницы.

Его поразили первозданная тишина и безлюдье этих мест. Только горластые чайки устраивают в лагуне свои игрища. Узнав, что дом с садом сдается в аренду, он решил осмотреть его. В просторных помещениях первого этажа с их высокими потолками и частью окон на северную сторону можно разместить мастерскую и хранилище. А на втором этаже с мезонином предостаточно места для жилья и других хозяйских нужд. Тициана особенно привлек открывающийся сверху вид на просторную лагуну и остров Сан-Микеле, охраняемый, точно стражами, темными остроконечными кипарисами — там его Чечилия нашла последнее пристанище. Видны и закопченные печные трубы стеклодувов на Мурано, а в ясные погожие дни хорошо просматриваются материк и заснеженные вершины Доломитовых Альп.

Как записано в «Расчетной книге», 1 сентября 1531 года дом был арендован у синьора Молина, зятя патриция Полани, за 40 дукатов в год, но при условии, что производимые новым постояльцем работы по ремонту, благоустройству или переоборудованию здания не должны превышать по цене ста дукатов. Позднее Тицианом был прикуплен соседний участок земли для расширения уже имеющегося сада.

Пока не наступило ненастье, в сентябре был осуществлен переезд в новый дом на Бири, для чего наняли четырехвесельную пеату — крупную баржу с командой грузчиков — и несколько гондол. Упаковкой домашнего скарба в баулы и сундуки руководил сам Тициан. Когда помогавшие со сборами соседские женщины вместе со знакомой Фаустиной, дочерью булочника, вынули из платяного шкафа нехитрые наряды Чечилии, он, почувствовав комок в горле, попросил их распорядиться этим добром по своему усмотрению. Упаковка и погрузка в мастерской всего скарба вместе с картинами, картонами, красками и мольбертами была поручена Джироламо Денте.