Изнывая от жары, он с трудом добрался до Болоньи. Но девицы Корнелии во дворце Пеполи не оказалось. Как рассказала графиня Изабелла Пеполи, узнав о предстоящем визите художника для написания ее портрета, девица страшно перепугалась. В последнее время Корнелия чувствовала странное недомогание и сильно спала с лица. Чтобы не предстать дурнушкой перед живописцем, она сбежала, укрывшись где-то у родственников в деревне. Вот тебе раз! Что же теперь делать? Пришлось Тициану возвращаться не солоно хлебавши, и по пути он решил завернуть в Мантую. При подъезде город был почти неразличим из-за стоявшего над ним серого марева озерных и болотных испарений, и дышать было просто нечем.

Тициан поведал герцогу о своей неудаче. Но у того, на счастье, оказалась небольшая литография с профилем Корнелии, и герцог постарался подробно описать внешний облик девицы, припомнив даже, с какой стороны у нее на щеке ямочка и под каким ухом родинка. Видать, ему не раз приходилось пользоваться ее услугами, а затем уже уступить прелестную Корнелию вконец потерявшему голову от любви и пылкому не по возрасту испанскому гранду.

Тициан тоже вспомнил Корнелию, которую видел на приемах в Болонье в свите графини Пеполи, где она выделялась своей броской красотой. Довольно быстро им был написан полупрофильный портрет с учетом тех милых подробностей, на которые указал ему герцог. Тот был вне себя от радости — поручение исполнено, и Федерико Гонзага сможет теперь ублажить влиятельного канцлера мадридского двора, с которым он связывал какие-то свои далекоидущие планы. Изабеллы д'Эсте в тот раз не было в Мантуе, она укрылась от зноя в одном из загородных имений. Расставание было дружеским, и герцог сделал еще один заказ.

Так надолго он никогда не оставлял Чечилию одну и торопился изо всех сил, меняя лошадей и возниц, пока не добрался до Местре. Хотя гребцы усиленно работали веслами, после быстрой езды на лошадях плавное скольжение по Большому каналу казалось нестерпимо медленным, и он то и дело подгонял гребцов. Едва он переступил порог дома, в нос ударил сильный запах камфоры и других лекарств. По лицу встретившего его Франческо Тициан понял, что с Чечилией стряслась беда. Не слушая брата, он бросился по лестнице наверх в спальню, где увидел постель в окружении белых халатов. Растолкав всех, Тициан с трудом узнал Чечилию — настолько она изменилась. Но, услышав его зовущий голос, она открыла глаза и виновато улыбнулась.

Отведя его в сторону, врач рассказал, что роды прошли удачно, девочка родилась крупная, а вот у матери началось сильное кровотечение, которое никак не удается остановить. Прошла бессонная тревожная ночь, и до слуха Тициана доносился иногда громкий плач новорожденной из соседней комнаты. На следующий день, 5 августа под вечер, не приходя в сознание, Чечилия отошла с миром.

Трудно представить, что тогда творилось с Тицианом. Все вокруг померкло и вконец потеряло бы для него смысл, если бы не девочка, крохотное невинное создание, подаренное ему на прощание Чечилией. Ее нет, но жизнь продолжается. Символично, что похороны и крещение прошли почти одновременно. Новорожденную нарекли Лавинией — имя заранее было выбрано им вместе с покойной женой.

Эти сумбурные дни Тициан провел как во сне. Словно призрак, он что-то делал и шел туда, куда ему тихо подсказывали люди вокруг, чуть ли не ведя его за руку. Когда он понемногу начал приходить в себя, уезжавшие домой родственники захотели забрать с собой его Лавинию. Он резко возражал, прижав к груди теплый запеленутый комочек, но ему терпеливо, как малому ребенку, объяснили, что его дочке будет лучше у бабушки с дедом. Оставаться одному дома было невыносимо, и он отправился в мастерскую, где не был с самого дня отъезда в Болонью. Первое, что бросилось ему в глаза, — это готовая к отправке «Мадонна с кроликом», обещанная им мантуанскому герцогу. Из его груди вырвался стон — перед ним, как живая, предстала Чечилия, и он упал перед ней на колени. Осторожно подняв его, Джироламо Денте отвел мастера в сторону, пытаясь отвлечь внимание разговором о письмах, полученных недавно из Вероны и Урбино. Этот малый Джироламо умен не по годам. Он прав — троих детей надо вырастить и вывести в люди, а потому пора приниматься за дело. Когда Тициан снова подошел к месту, где стояла «Мадонна с кроликом», картины там уже не было.

С того момента минуло сорок дней — дней невыносимой боли и отчаяния, когда все валилось из рук и было желание биться лбом об стену. Только теперь пришло осознание того, как тихо и незаметно Чечилия создавала вокруг него нужную обстановку спокойствия, любви, уюта, теплоты, что так помогало ему в работе. Его дома не раздражало ничто, даже дети. Они росли под неусыпным ее оком, а ему приходилось лишь по воскресным дням немного поиграть с ними. Но дальше оставаться в этом доме он не мог. Дом осиротел и стал холоден, уныл и неприветлив. Здесь на каждом шагу приходилось натыкаться на воспоминания, вызывающие то слезы, то раскаяние за однажды оброненное резкое слово или невнимание к какой-то просьбе жены. Ведь она так редко чего-то у него просила!

Жизнь продолжалась, и работа в мастерской шла неплохо. Франческо пришлось вскоре нанять новых подмастерьев. Он хотел было привлечь какую-нибудь женщину, чтобы следить за порядком, но Тициан воспротивился, не желая никого видеть в доме на Ка' Трон, где все еще витал дух Чечилии. Следует заметить, что многие венецианцы не знали о трагедии великого мастера, настолько быстро и незаметно прошли похороны. Некоторые люди даже не подозревали, что Тициан был женат. Его редко можно было видеть вместе с Чечилией. Во время освящения «Ассунты» она притаилась, сидя с автором на монашеских хорах, а венчание, как уже было сказано, прошло тихо на дому в присутствии лишь родственников и близких друзей.

В мастерской побывал новый мантуанский посол Аньелло с поручением от герцога выдать художнику сто золотых дукатов. Выполнив приказание, но, как явствует из «Расчетной книги», прикарманив двенадцать дукатов, нечистый на руку дипломат отписал затем своему хозяину: «…наш маэстро Тициан настолько подавлен смертью жены, что не может работать и не хочет никого видеть». В те дни Тициан не пожелал встретиться даже с Аретино, чье шумное жизнелюбие и беспрерывные разговоры о самом себе были бы ему обременительны. А выслушивать слова сочувствия было слишком больно, что, видимо, понял тактичный Сансовино, решивший воздержаться пока от встреч с несчастным другом, которого постигло великое горе.

Памятуя о мантуанских заказах матери и сына, Тициан взялся за написание двух картин, которые соответствовали его тогдашнему состоянию духа. Это «Обретение стигматов святым Франциском» (Трапани, музей Пеполи) и «Покаяние святого Иеронима» (Париж, Лувр). На обеих картинах главное — ночной пейзаж, живо напоминающий то, что уже было с таким блеском выражено в «Убиении святого Петра Мученика».

Личность блаженного Иеронима (IV–V века), почитаемого Церковью богослова и знатока античной культуры, оставившего большое рукописное наследие, не могла не заинтересовать тогда Тициана. В одной из работ, посвященной жизни и творчеству ученого мужа, можно прочитать, что «стиль Иеронима — враг его, который, несмотря на призывы подвижника к посту и молитве, выдает в нем невольный восторг перед земною, грешной красотой, в чем есть что-то трогательное, как и во всей этой борьбе вкуса и воли». Далее автор исследования болгарский историк Диесперов, отмечая высокий эстетический вкус Иеронима, пишет, что многие его письма и сочинения, полные художественных образов, сравнений, яркой выразительности и тонкой наблюдательности, порой «живо напоминают собой некоторые новеллы итальянского Возрождения». [72]

В отличие от блаженного Иеронима, мирно сидящего в тиши кабинета, написанного Карпаччо (Венеция, Скуола Сан-Джорджо дельи Скьявони), работа зрелого Тициана отражает его мастерство, высокую культуру и не скрываемый художником восторг перед земной телесной красотой, нисколько не затеняя глубокой религиозности. При написании «Покаяния святого Иеронима» он тоже каялся и выразил боль понесенной утраты как кару за свои вольные и невольные прегрешения. На его картине старец в каком-то порыве отчаяния собирается биться головой о камень и обращает воспаленный взор к висящему на дереве распятию. Как и положено в сюжете с Иеронимом, рядом помещены прирученный им лев и вожделенная его греховной гордыней красная кардинальская шляпа. Изображение отшельника дано против слепящего лунного сияния, и главное здесь — цвет и светотеневые переходы.