— Тебе понравится, что для нас придумано.

— Вот и езжай! Езжай с Барти! Очень хорошо.

Шофер был неумолим. Он схватил меня за локоть.

— Прошу тебя. Ты должен мне помочь! Пожалуйста, ну?

— Нет! Иди к черту! Не поеду!

— Что за выражения?

Это была Лотта. Я удивился, увидев ее в такой час наверху лестницы. Она стянула на себе просторную ночную рубашку. Волосы у нее были распущены.

— Ричард, надень пиджак. Сегодня ты не будешь сидеть дома!

— Еще как буду! Я знаю, почему ты меня выгоняешь. Не хочешь, чтобы я был с друзьями. Ты их стыдишься. Не отпирайся. Эдди прав. У тебя предрассудки.

Спрыгнула с лестницы? Пролетела по воздуху? Не знаю, но не успел я моргнуть, она, как по волшебству, очутилась рядом. И в следующий миг дала мне пощечину.

— Ничего, миссис Лотта. Ничего. Мальчик поедет с Артуром. Правда?

— Да, — сказал я. — Поеду.

Артур придумал, чтобы мы провели день на пляже — ну, не совсем на пляже, объяснил он, когда мы свернули с Сансета, а поудить рыбу с пирса в Санта-Монике. В домике напротив карусели, где уже стояла очередь дошколят с родителями, мы взяли напрокат снасти. Там играл оркестр — трубили трубы, барабанили барабаны, пищали скрипки — и всё без живых музыкантов, как будто это был оркестр из диснеевского фильма.

Артур повел нас туда, где собрались рыболовы. Их удочки опирались на перила, в ногах стояли корзины и ведерки. Мы были единственными детьми, зато я увидел несколько негров. Один из них опустил рыбину в ведро с водой — сунул, словно хотел утопить. Другой, в жилетке на голое тело, взмахнул удочкой, и леска с грузилами и наживленными крючками просвистела в воздухе. Третий сидел на стульчике, упершись руками в колени, и глядел. Я отстал, как будто не имел никакого отношения к светловолосому зубастому мальчику, который шел за ручку с черным слугой.

Макрель, похоже, шла косяком. Мужчины — да и женщины тоже — вытаскивали бьющихся рыб. Поначалу мне было противно — мертвые рыбешки, которых мы нанизывали спиной на крючки; дождевые черви, обвивавшие нам пальцы, ручейки крови. Все мои мысли были о доме; я считал минуты, когда смогу снова забраться в темный подвал.

Артур, видя мою рассеянность и отвращение, наживил крючок. А Бартон ретиво взялся за дело: вытаскивал червя за червем, подносил к лицу, словно собираясь кормить себя ими, как мать — птенцов. Он свесил удочку с пирса и вздернул обеими руками — так бросали баскетболисты в те дни штрафной.

Однако прошло немного времени, и мы поменялись ролями. Я поймал первую рыбу. Удилище коснулось воды, леска натянулась, я выбрал ее катушкой, и бьющаяся добыча упала к моим ногам. Она растопыривала жабры и смотрела круглым глазом. Спина у нее была зеленая с черными прожилками, как самые красивые из моих стеклянных шариков. Артур вытащил крючок из ее жесткой губы и бросил рыбу живьем в ведро с морской водой. Я поймал вторую. Поймал третью. Леска Барти вяло лежала на волнах. Клюнуло в четвертый раз. И тут я вытащил двух отчаявшихся макрелей разом.

Запах ли рук черного человека приводил рыб в исступление? Или что-то в Барти — его запах, золотая голова, недоуменно свесившаяся над перилами, — отпугивало их? Неважно; я сам пришел в исступление. Рыбы уже не помещались в ведре. Я радостно расшибал им головы о сваю. Я выдирал крючки из их жабр. Я весь был испачкан слизью. Чешуя налипла на руки, колени, лицо, превратив меня в какую-то рептилию. Кровожадность овладела мной. Мне нужны были все рыбы, какие есть в океане, мне хотелось глушить их о сваю, наблюдать последний, медленный слабый взмах хвоста.

Барти был в слезах. Я увидел, что он описался. Артур тоже обратил внимание на брюки, мокрые в шагу, и увел его переодеваться в душевую. Я оставил свою удочку с натянувшейся до звона леской и выбрал леску брата. Наживка была не тронута. Я вытащил из ведра живую рыбину и воткнул его крючок в угол разинутого рта. Потом бросил рыбу в океан. Дворецкий и брат вернулись. Сделать открытие я предоставил Артуру.

— Смотри, мистер Бартон. У тебя поймалась.

Барти был в восторге. Он сплясал жигу.

— Ричи, погляди! Артур, погляди! Я поймал! Барти поймал!

— Молодец, Барти. Тащи ее. Смотри, вот так.

Я намотал свою леску на катушку. На крючке билась, извивалась макрель. Но Барти только продолжал пляску.

— Поймал! Поймал! Поймал!

Артур вытащил рыбу, уже несколько сонную. Он перекинул ее через перила, и она раз-другой вяло ударила хвостом под ногами у Барти.

— Подбери ее, Барти, — крикнул я. — Расшиби ей башку.

Бартон запыхтел. Пульсирующий валик между бровями зловеще покраснел.

— Э, нет. Она моя. Моя! — Он опустился на колени, поднял рыбину вместе с крючком и прочим и прижал к груди.

— Убей ее, Барти! Убей гадину!

— Нет, нет, нет. Моя рыба. Моя. — Рыба разевала рот, он прижался к ней щекой.

— Мы же ее съедим. Правда, Артур? Мы возьмем их домой на ужин. Это закон, Барти. Знаешь, закон джунглей. Большая рыба тоже ест маленькую.

Артур сказал:

— Никак мы не можем везти этих рыб домой.

Я опешил. Будто меня самого стукнули головой о сваю.

— Как это? Что ты говоришь? Что же с ними будет?

— Прямо не знаю, не хочется тебе говорить.

—  Не знаешь? Не скажешь?Разве нельзя отдать их бедным, чтобы у них была еда?

— Эти рыбы, Ричард, они в помойку пойдут.

На меня вдруг накатила печаль. Я посмотрел на кучу макрелей, блестящих, зеленых. Я увидел себя, покрытого чешуей и кровью, так, как, наверное, видели меня они черными зрачками умирающих глаз. И у меня самого из глаз потекли слезы. Я хотел сказать им, что я не виноват. Но смог выдавить только:

— Тогда вези нас домой.

— Не могу, мистер Ричард. Велено было забрать вас на весь день.

— Нет, нет. Сегодня день выборов. Ты разве не будешь голосовать? Скажи-ка?

— Правду сказать, я голосовал бы за мистера Трумэна.

— Так голосуй! Еще не поздно. Завезешь меня, а Барти захвати с собой. Никто не узнает. Это твой долг. Обещаю: я никому не скажу.

Дворецкий заколебался. Он снял фуражку, снова надел.

— Раньше, за мистера Рузвельта я ни разу не упустил голосовать.

Внезапно Барти подбежал к перилам.

— Беги! — крикнул он. — Беги, рыбка!

Ему как-то удалось отцепить свой трофей. Он поднял его к небу, и тот кубарем полетел в пену Тихого океана.

Мы с Бартоном кое-как умылись в туалете за каруселью; потом Артур высадил меня на углу Сансета и Сан-Ремо. Я пересек лужайку перед домом и обогнул крыло. Нырнул под землю и пробрался туда, где уже слышны стали, а потом и видны оба рабочих. Наконец я вполз в конус света под лампой с колпаком.

— Привет, Эдди. Привет, Мартин. Хотите искупаться?

Не дожидаясь ответа, я повернул и пополз к выходу. Я знал, что они последуют за мной. Мы вышли из-под аркады на траву, недавно политую садовником. Оба рабочих, как и в прошлый раз, сбросили одежду на землю. Эдди остался в тех же, кажется, мешковатых трусах, что и вчера. На Мартине были трусики в обтяжку, ослепительно белые на солнце. Они разрезали его черное тело пополам, словно блестящая кривая сабля. Эдди с криком прыгнул в воду. Мартин медленно спустился по лесенке и погрузился — как континент, я подумал, как Атлантида, — на дно. Они купались довольно долго, наверное, с полчаса. Я снял туфли. Снял носки. Сел на закругленный камень бортика и свесил ноги в воду, прямо в брюках. Тут хлопнула сетчатая дверь и вышла мать.

На ней был привезенный из Франции купальный костюм из двух частей под названием «бикини». Фиолетовая ткань едва прикрывала грудь. На виду были вертлюги и интимные места ляжек. Она постояла минуту, заправляя локоны под белую резиновую шапочку. Потом спустилась на траву, прошла по плитам — не спеша, по этим горячим плоским камням — и окунулась в воду.

Оба видели ее. Эдди перестал скакать. Он смотрел, как Лотта плывет к нему брассом, — голова и голые плечи ее высовывались из воды, ноги выбрасывались в стороны и сжимались, ягодицы приподнимались и опускались. Когда она приблизилась, маленький негр забарахтался, как испуганная собачка, а когда подплыла совсем близко — выпрыгнул из воды и встал, дрожа, в собственной луже. А Мартин неуклонно скользил от одного края бассейна к другому.