Проснувшись, я подумал, что уже рассвело. Но свет шел с другой стороны шоссе. Там, на обочине и подальше, собралось несколько машин; лучи их фар, пересекаясь, освещали фасад «Сюзанны». Оттуда доносилась музыка или, во всяком случае, пение, крики, ругань, смех. Я приподнялся на локте. Бартон уже сидел, обняв колени.

— Ш-ш-ш, — прошипел он и приложил палец к губам. — Артура поймали. Будут линчевать. Они зажгли костер. Они хотят нас сжечь.

Я сел рывком. Сердце застучало в ушах и в горле. За шоссе горел огонь, костер. Перед ним беспорядочно двигались силуэты людей. Там были мужчины в сапогах и ковбойских шляпах. У некоторых в руках горящие палки. Они размахивали своими факелами. Крики, обрывки песен и фоном — непрекращающийся стон. Я понял, что стонет Мэри. Она не лежала в постели: одетая и в парике, она сидела на стуле, единственном в комнате. Я не сразу смог сообразить, что реально — эта сцена, этот момент, и что — образ девы, раздетой, снимающей голову с плеч, — было сном.

— Где Артур? — спросил я. — Еще не вернулся?

Мэри не ответила. Она продолжала стонать.

— Говорят тебе, — сказал Барти, — поймали. Они поймали нигера. Они его повесят!

Я скатился с кровати и подошел к окну. Прижался носом к стеклу, вгляделся. И с ужасом увидел, что Барти прав — они поймали Артура. Его окружала группа мужчин. Он был в рубашке, и всякий раз, когда, спотыкаясь, делал шаг, пиджак волочился за ним по пыли. Мужчины, белые мужчины, смеялись, улюлюкали. Потом старый слуга потерял равновесие и упал на колени. Раздалось гиканье — боевой клич, как у индейцев в кино.

Я повернулся.

— Мэри, иди к телефону. Звони в полицию.

Она не шелохнулась.

Я подбежал к телефону. В трубке раздался длинный гудок и, какие бы цифры я ни набирал, гудок продолжался. Тогда я побежал в ванную. Окошко там было маленькое и наверху. Вряд ли я смог бы в него пролезть. Мэри — тем более. Но Барти, если встанет на бачок туалета, наверное, сумеет протиснуться и побежать за помощью.

— Барти! Барти!

Он не ответил. Я бегом вернулся в комнату. Окно озарено огнем, искрами. И не только окно. В открытой двери, силуэтом на фоне огня, стоял Бартон. Не успел я двинуться с места, как он выбежал через узенький дворик к шоссе.

— Отпустите его! — закричал он. — Вы плохие люди. Отпустите его. Он принадлежит Барти!

И тут, словно услышав его, обезумевшая толпа расступилась, и Артур неверным шагом вышел на асфальт. Одной рукой он волочил пиджак, другая размахивала горящей палкой. При свете этого факела я увидел наш «бьюик», стоящий у другого края мотеля. Шофер шел через шоссе, виляя и рассыпая искры. Он остановился перед моим братом. И громко, так что мне было слышно в дверях, икнул. И сразу опять икнул.

— Заходи, Артур, — сказал Барти.

Негр бросил палку и, спотыкаясь, двинулся вперед. Он ухватился за косяк. От него разило потом и алкоголем. Продолжая икать, он ввалился в комнату и рухнул на постель. За ним вошел Бартон и закрыл дверь. На той стороне шоссе веселье продолжалось.

— Полюбуйтесь на дурака. За кого я вышла замуж? — сказала Мэри. — На гулянку пошел. Налакался.

Утром в туристском центре мы были среди первых в очереди. Огорченный Артур купил билеты. Пока мы ждали лифта, я читал брошюры. Сообщил остальным, что еще не так давно нас спускали бы в бадьях из-под гуано.

— Гуано — это какашки летучих мышей, — объяснил я.

Мэри сказала:

— Я не мечтаю увидеть летучих мышей.

Мы спустились в Большой зал и бродили между освещенных образований — «Львиного хвоста», «Дамоклова меча» и других.

— Похоже на стеклянную люстру миссис Лотты, — сказала Мэри показав на группу сталактитов, свисавших с потолка пещеры и действительно похожих на люстру в нашей столовой.

Примерно через полчаса мы собрались в Зале великанов. Я чувствовал легкое головокружение — оттого ли, что все время смотрел вверх и кровь приливала к затылку, или же потому, что не мог понять, как образовались огромные колонны — сталактиты это, выросшие до пола, сталагмиты ли, доросшие до потолка, или то и другое вместе; а может, сказался пропущенный ужин и съеденный на ходу завтрак. Так или иначе, гигантские столбы будто плясали под десятками фотовспышек, и мне вдруг почудилось, что меня окликают по имени: «Якоби? Группа Якоби? Якоби?»

Это был смотритель в форме. Он подошел к Артуру.

— Извините, но вам придется подняться наверх.

Первой моей мыслью было, что неграм не разрешено осматривать достопримечательность. Но брат мой догадался вернее. Он сказал:

— Это Норман. Что-то случилось с Норманом. Барти знает.

Смотритель сказал:

— Боюсь, что да, случилось.

Когда мы поднялись на поверхность, Артур и Мэри оставили нас снаружи, а сами ушли в экскурсионный центр. Я с изумлением увидел человека из мотеля «Мескалеро» — он стоял, прислонясь к кабине красного пикапа. При виде нас с Бартоном он повис на костылях и поднял шляпу. Мэри вышла в слезах. Артур, когда мы подбежали к нему, смотрел в землю.

— Надо домой ехать, — сказал он. — Вы, ребятки, полезайте в машину, пожалуйста.

Ехали весь день и, хотя Артуру поспать почти не пришлось, всю ночь. По свободной дороге он гнал со скоростью 120 километров, потом 130 и уже не сбавлял. Мэри не отнимала платок от глаз. Ни она, ни Артур не сказали нам, что случилось. Мы остановились выпить кофе. Остановились, чтобы поесть супу, но он был слишком горячим. Позже съехали с шоссе, чтобы Артур мог полчаса поспать. Бартон спал почти всю дорогу. Один раз, проснувшись, произнес — не горестно, а философски:

— Король Георг умер. Норман умер. Все короли умрут.

Мы промчались по Мохаве утром и выехали на Сансет во второй половине дня. Здесь, на бульваре, с его поворотами и изгибами, Барти стал раскачиваться. Когда мы миновали каньон Мандевиль и пошли на последний подъем, к Ривьере, я взял его за руку. И вот, наконец, поворот на Сан-Ремо и дом. Ни репортеров, ни соседей перед лужайкой не было. Мы проехали мимо фасада с колоннами и остановились на круге под шелестящим пеканом. Выбежал Сэмми и запрыгал с лаем, словно ничего не случилось. Я заметил, что «паккарда» в гараже нет. Лотта стояла в задней двери. Она поднялась на цыпочки и крикнула:

— Мальчики! Я здесь!

Мы взошли за ней по лестнице, повернули налево и еще раз налево, в их с Норманом спальню. Там, одетая, она легла на кровать под балдахином. Бартон стоял у окна. Я лежал на ковре за шезлонгом. Лотта заговорила:

— Вы повидали пещеры? Чудесная поездка, правда?

Барти не ответил. А я не знал, что сказать.

— Глупость, простите. Не знаю, почему это сказала. Конечно, не чудесная поездка. Теперь вам придется стать взрослыми мальчиками. Совсем взрослыми. Нам от этого никуда не деться. Норман поехал на «паккарде». Он собирался в Бербанк, забрать свои вещи из кабинета. Ох, почему его не Артур повез! Это я виновата. Понимаете, мальчики, Бартон, Ричард, — он врезался в дерево. Возможно, с ним случился удар. Или сердечный приступ. Какая разница? Он врезался в дерево, удар был страшный, но какое-то время он еще жил, а сегодня в десять часов утра — мне больно говорить об этом — ваш папа умер.

У меня полились слезы. Спрятавшись за креслом, я замолотил кулаками по зеленому ковру.

— Он был хорошим человеком! Таким хорошим нельзя умирать!

Бартон сказал:

— Ты врешь! Не будь вруньей!

— Нет, милый. Я говорю правду.

— Нет! Неправду! Барти знает! Это самоубийство! Ха! Ха! Ха! Срамоубийство! Покажи Барти! Покажи Барти записку!

— Не говори так! Я бы вам сказала! Клянусь. Нет записки. Он не сказал ни слова. То есть сказал то, что всегда. «Вот моя красавица Лотти». Это был наш пароль. Правда, мило?

Тут мои слезы высохли. Я высунул голову из-за кресла. Я услышал собственный смешок.

— Ну вот, — сказал я, — теперь ты можешь выйти за Грушу.

Наутро нас ждали два новеньких костюма, но мы их так и не надели.