Подобно преступнику, который, сказав «А», не видит резона не говорить «Б», Диксон готов был и в этом сознаться, да вовремя вспомнил, что в истории с «Ивнинг пост» задействована Кристина. (Что вытянул из нее Бертран, если вообще вытянул?)

— О нет, миссис Уэлч, здесь вы глубоко заблуждаетесь. Не представляю, откуда у вас такие подозрения на мой счет. Ваш супруг охотно подтвердит: я в этом семестре из города не отлучался.

— Не отлучались из города? А при чем здесь отлучки?

— При том, миссис Уэлч, что я не мог быть одновременно здесь и в Лондоне, верно?

Крепче взявшись за его локоть, миссис Уэлч произнесла в раздумье:

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Как я мог звонить из Лондона, если я все время был здесь? Это ведь лондонский звонок, насколько я понял?

Бертран вопросительно посмотрел на мать. Миссис Уэлч покачала головой и сказала тихо, едва двигая губами:

— Нет, звонок был местный. Кто бы это ни звонил, он находился в наших краях. Когда звонят по межгороду, всегда сначала попадают на оператора.

— Видишь, мама, я был прав — ты обозналась, — раздраженно сказал Бертран. — Я сразу понял: это старина Дэвид Уэст нас разыгрывать вздумал. Черт возьми, да и Кристина его раскусила. Аткинсоном назвался, ха. Это приятель его звонил, а не… — Его взгляд упал на Диксона.

Уф, удержал позиции. Диксон со смаком перебирал в уме выгоды мнимого непонимания. Вдобавок было очевидно, что из Кристины Бертран слова лишнего не вытянул.

— Ну как, прояснилась ситуация? — участливо осведомился Диксон.

Миссис Уэлч снова стала медленно заливаться краской.

— Сынок, я пойду посмотрю, не надо ли помочь папе собраться. Хочу уточнить у него один-два… — Оставив фразу помахивать хвостом, миссис Уэлч удалилась.

Бертран сделал шаг к Диксону.

— Забудемте и про постельное белье, и про «Ивнинг пост», — великодушно предложил он. — А вот о чем я хотел побеседовать, дружище: с самого бала хотел, если уж на то пошло. У меня к вам, дружище, есть вопросец, и я, заметьте, отнюдь не против получить максимально пряменький ответец. Итак: какую конкретно игру вы вели, когда умыкали Кристину с бала? Повторяю, Диксон: пряменький ответец, другой меня не удовлетворит.

Этого Кристина не могла не слышать. Теперь она вместе с Маргарет повернула к двери. Отчаянно не замечая взглядов о помощи, обе вышли, и Диксон остался с Бертраном наедине. Дверь захлопнулась.

— На бессмысленные вопросцы ответцев у меня нет — ни пряменьких, ни кривеньких. Что вы разумеете под игрой? Я в игры давно не играю.

— Бросьте, Диксон, мы друг друга поняли. Итак: что между вами произошло?

— Не логичнее ли спросить Кристину?

— Если не возражаете, я бы ее не впутывал.

— С чего мне возражать? — Несмотря на мысли о дырах в постельном белье миссис Уэлч, в которые провалится остаток на его банковском счете, Диксон внезапно возликовал. Подготовительные маневры кончились, «холодная война» с Бертрандией наконец в прошлом. Только что полетела первая картечь.

— Диксон, хватит дурака валять. Быстро говорите, что между вами произошло. Не вынуждайте меня к более действенным мерам.

— Это вы меня не вынуждайте. Что конкретно вы хотите знать?

Бертран стиснул кулак. Диксон снял очки и расправил плечи, и Бертран поспешил привести кисть в исходное положение. А Диксон водрузил очки на место.

— Я хочу знать… — начал было Бертран, но осекся.

— Какую игру я вел? Это я уже слышал.

— Заткнитесь. Что вы намеревались сделать с Кристиной, вот о чем я спрашиваю.

— Я намеревался сделать ровно то, что сделал. Я намеревался вместе с Кристиной уйти с бала, сесть в такси, привезти ее сюда и на этом же самом такси вернуться к себе на квартиру. Что мне и удалось, от первого пункта до последнего.

— Надеюсь, вы понимаете: я этот бред слушать не стану.

— Поздно: вы уже выслушали.

— Допустим. Только, Диксон, зарубите себе на носу: ваших софизмов с меня довольно, а Кристина — моя девушка, и моей девушкой останется. Уяснили, миле-э-э-йший?

— Если вы про ход ваших мыслей, то да, уяснил.

— Вот и славно. Итак, подытожим: возьметесь за старое — или за новое, — я вам шею вашу грязную сверну и заодно трескучее увольнение обеспечу. Вопросы есть?

— Вопросов нет. Только если полагаете, будто я кому бы то ни было позволю свернуть себе шею, вы глубоко заблуждаетесь, а если полагаете, будто с работы увольняют всякого, кто подвозит в такси девушку профессорского сынка, то заблуждаетесь еще глубже, хоть такая возможность и сомнительна.

Ответ убедил Диксона, что Бертран пока не спрашивал отца о его колледжских перспективах. Ответ был следующий:

— Не воображайте, Диксон, что мною можно безнаказанно пренебрегать. Еще никто не пытался.

— Ничего, Уэлч, это дело времени. А пока уясните, в свою очередь: Кристине решать, встречаться со мной или не встречаться. С ней и играйте в пужалки, раз вам так приспичило.

Бертран вдруг залился брехливым фальцетом:

— Ты, ублюдок, с меня хватит! Или ты сейчас заткнешься, или пеняй на себя! Чтобы каждая посредственность, каждый учителишка-ботаник мне рога пытался наставлять! Да это неслыханно! С дороги, мелочь, а то под колеса попадешь. Отстань от моей девушки, ты только время теряешь — ее, и свое, и мое заодно. Какого черта ты с ней добиваешься? Тебе не шестнадцать, чтобы воображать, будто у тебя есть шансы. Ты вообще в зеркало давно смотрелся, недомерок несчастный?

От ответа Диксон был избавлен внезапным появлением Кристины и Маргарет. Произошла разбивка на пары — Кристина, до сих пор отчаянно и тщетно телепатировавшая Диксону, взяла Бертрана под руку и вывела из комнаты (коридор долго оглашался эхом его филиппик); Маргарет молча предложила Диксону сигарету, и Диксон не отказался. Они сели рядком на кушетку и еще помолчали. Диксона трясло. Он покосился на Маргарет — и тяжкое бремя раздавило ему плечи.

Диксон понял теперь, какую именно мысль гнал с самого вчерашнего утра. Стычка с Бертраном много способствовала успеху гонений; теперь глаза открылись. Не получится у них с Кристиной завтра попить чаю — если Диксону и светит чай в женском обществе, отличном от общества мисс Катлер, это будет общество не Кристины, а Маргарет. Диксону вспомнилась метафора из современного романа, одолженного Альфредом Бисли: в романе у одного бедняги чувство вины прогрессировало подобно опухоли; впрочем, может, автор употребил другой медицинский термин. Так вот, метафора была в тему: Диксон чувствовал себя совсем больным.

— Вы из-за бала повздорили, да? — спросила Маргарет.

— Да. Бертран на взводе.

— Неудивительно. А что он такое кричал?

— Хочет, чтобы я с дороги ушел.

— Из-за нее?

— Да.

— И ты уйдешь?

— Что?

— Ты уйдешь с дороги?

— Да.

— Почему, Джеймс?

— Из-за тебя.

Диксон ожидал демонстрирования того или иного сильного чувства, но Маргарет сказала только «по-моему, глупо с твоей стороны» ровным тоном — не нарочито ровным, а просто ровным.

— Почему ты так говоришь, Маргарет?

— Мы вроде все вчера решили. Не вижу смысла начинать снова-здорово.

— Ничего не поделаешь. Рано или поздно начать придется — так почему не сейчас?

— Не говори ерунды. С ней бы тебе хорошо было — не то что со мной.

— Весьма вероятно. Только я-то должен тебя держаться. — Диксон произнес эти слова без горечи; впрочем, горечи он и не чувствовал.

Маргарет помолчала.

— Мне твое самопожертвование не нужно. Ты отказываешься от нее из порядочности. Так только дураки поступают.

Следующая реплика раздалась только через минуту, если не больше. Диксона не оставляло чувство, что в этом разговоре, да и в отношениях с Маргарет вообще, суфлируют ему отнюдь не его совесть либо разум, но и Маргарет к суфлерской будке даже не приближается. Сейчас отчетливее, чем когда-либо прежде, он понимал: все его слова и действия не зависят от его воли. Причина их даже не скука, а способность прочувствовать мизансцену. Откуда она взялась, Диксон понятия не имел; по крайней мере его пожеланиями никто не поинтересовался. Он поморщился: слова уже пришли, расселись по полочкам, и, за неимением других, скоро будут вызваны невидимым режиссером. Диксон встал, направился к окну — может, получится соорудить альтернативный монолог из того, что предстанет глазам по ту сторону стекла, — однако на полпути обернулся к Маргарет и произнес: