— Вот я и решила позаботиться о девочке, — заключила Ева. — К Штеттинскому вокзалу я ее больше не пускаю.

Герберт раскурил дорогую сигару.

— Если ты, Франц, мужчина с понятием, ты из нее что угодно сделаешь. Я ее видел. Классная девчонка.

— Молода еще, но толк из нее будет. Девчонка что надо, — подтверждает Эмиль.

И они опрокинули по рюмке.

А на следующий день девчонка эта точно в назначенное время постучала к нему в дверь. Взглянул Франа и обмер. Ева расхвалила ее, да и сам он рад был угодить Еве. Но такого Франц не ожидал. Девчонка в самом деле прелесть, высший сорт! Такая ему еще не попадалась. В легком белом платьице без рукавов, маленькая, нежная — как школьница; движения мягкие, кошачьи. Франц и не заметил, как она прильнула к нему. Через полчаса он уже без этой девчушки и жить не мог. Зовут ее Эмилия. Эмилия Парзунке, но она попросила, чтобы Франц звал ее Соней. Так Ева ее назвала: скулы, говорит, у нее русские.

— И ты зови меня Соней, ладно? — ластится она. — Ведь Еву по-настоящему тоже Эмилией зовут, как и меня. Она мне сама сказала.

Посадил ее Франц к себе на колени, глядит не наглядится. Чудо девчонка! Тоненькая, нежная, но какая упругая. Экое ему счастье привалило! Вот ведь бывает как в жизни: то вниз, то вверх… Здорово! А что Еву раньше Эмилией звали, — это он знает, как не знать — он же сам ее и окрестил! Он с ней крутил еще до Иды. Эх, зря он Еву бросил тогда. Ну, да ладно, зато теперь вот какую получил.

Но Соней он ее недолго называл. На следующий день взмолился Франц — не могу, говорит, терпеть иностранные имена. Она ведь из Бернау, а не откуда-нибудь из Сибири, — пусть себе другое имя придумает. Вот, к примеру, сколько у него подружек было — пропасть! А Марии — ни одной. Мария, Мицци — вот это имя! И с тех пор он стал звать ее Мицци, Мицекен.

А вскоре — так в первых числах июля, выкинула его Мицекен номер! Думаете, беременная оказалась или больная? Нет, совсем не то! И хотя Франц очень переживал, но, в сущности, ничего страшного не произошло.

Кстати, в те дни Штреземан собирался съездить в Париж, а может быть, и не собирался — кто его знает, в Веймаре, в здании телеграфа, обвалился потолок, а какой-то безработный в Граце застукал свою невесту с другим, пристрелил обоих из револьвера, а затем и себе пулю в лоб пустил. Что ж, такие дела случаются и зимой и летом — погода тут ни при чем. Или вот, оказия, в Гамбурге, в Эльстере вся рыба вывелась — неизвестно отчего! Так уж всегда: прочитаешь что-нибудь в таком роде, и удивляешься, а как сам увидишь — плечами пожмешь. Эка невидаль!

Франц в эти дни частенько наведывается в ломбард на Альте-Шенхаузерштрассе: в буфете при ломбарде потолкует с нужными людьми, посмотрит в газетах объявления о покупке и продаже, а в обед встречается с Мицци. И вот однажды Мицци приходит к Ашингеру на Алексе, где они обедают, с опозданием. Запыхалась, волнуется. Говорит, что проспала и потому очень торо-; пилась. Франц чует, что-то здесь не так, но сразу же забыл об этом, девчонка очень ласковая и в комнате v них все так чисто и аккуратно, в цветах да ленточках, как в детской. И всегда хорошо проветрено, и пахнет лавандой. Вернешься вечером домой — сердце радуется. В постели Мицци мягка, как пух, спокойная и нежная, и всегда счастлива, как невеста. Только вот грустна она немного и задумчива, никак Франц не поймет, о чем это она все думает, сидя у окошка. А спросит ее, она только рассмеется и говорит, что ни о чем не думает, нельзя же целый день думать. И то верно!

На дверях квартиры повесил Франц ящик для писем на липовую фамилию Реккер, он теперь всегда подписывается этой фамилией — и в письмах и в объявлениях. И вот как-то днем Мицци и говорит ему, что она утром ясно слышала, как почтальон что-то бросил в ящик, а когда вышла посмотреть, в ящике ничего не оказалось. Удивился Франц. Что бы это могло значить? Тогда Мицци высказала предположение, что кто-нибудь выудил письмо из ящика, верно соседи с той же площадки, они всегда подглядывают в глазок. Заметили, что почтальон приходил, и вытащили письмо. Разъярился Франц, побагровел. Новое дело! Уж не шпионят ли за мной? Вечером он отправился к этим соседям, постучал в дверь, открыла ему какая-то женщина и сразу же побежала звать мужа. Муж старый, лет шестидесяти, а ей самой — на вид не больше тридцати. Ну, Франц и спрашивает старика, не попало ли к ним по ошибке его письмо. Муж поглядел на жену.

— Не приносили тебе письмо? Я ведь только сейчас домой пришел.

— Нет, не приносили.

— В котором часу это было, Мицци? — спрашивает Франц.

— Около одиннадцати, почтальон всегда в это время приходит.

— Да, — говорит соседка, — он приходит около одиннадцати. Но барышня всегда сама принимает от него почту, когда что бывает, и он всегда звонит.

— Откуда вы это так хорошо знаете? Я только один раз встретила его на лестнице, он передал мне тогда письмо для мужа, и я его тоже опустила в ящик.

— Этого я уж не знаю, опустили ли вы его в ящик или нет. А вот как он вам передал письмо, сама видела. Ну, а мы-то тут при чем?

— Значит, — говорит Франц, — письма на мое имя тут нет? Реккер моя фамилия. Сюда, значит, никакое письмо не попадало?

— Упаси бог, не будем же мы чужие письма брать! Ящика для писем у нас не имеется, сами видите, да и почтальон к нам почти не приходит.

Франц посмотрел угрюмо. Пошел к своей двери, Мицци за ним. На пороге приподнял кепку.

— Ну, что же, извините за беспокойство, всего хорошего!

— Всего хорошего, будьте здоровы!

Франц и Мицци потом долго еще толковали об этом деле. Франц все думал: не следят ли они за ним, эти соседи? Надо будет рассказать Герберту и Еве. А Мицци он наказал строго-настрого: пусть скажет почтальону, чтобы всегда звонил, когда письма приносит.

— Да я уж ему говорила, Францекен, но иной раз сменщик его приходит, новенький.

А несколько дней спустя Франц случайно зашел домой в обеденное время. Мицци уже ушла к Ашингеру, тут он и узнал разгадку: такого он никак не ожидал. Крепко его забрало тогда, да, впрочем, тут же и отпустило. Входит он в комнату — никого нет, чисто, прибрано все, а на столе ящик дорогих сигар с запиской от Мицци: «Францекену», и две бутылки тминной настойки. Умилился Франц, думает: вот молодец девочка, экономная какая; право слово — на такой и жениться стоит. Смотри, и канарейку тоже купила, словно сегодня у меня день рождения. Мышонок ты мой, уж я в долгу не останусь. Стал он шарить у себя в карманах, хотел деньги пересчитать. Вдруг — звонок! Ага, это почтальон. Что это он сегодня так поздно? Ведь уж двенадцать часов, но вообще-то кстати, вот я ему сам и скажу.

Вышел Франц в коридор, открыл дверь, а почтальона-то и нет! Постоял, послушал, но тот так и не появился. Ладно, бог с ним, верно, зашел к кому-нибудь из соседей. А в ящике письмо. Вынул его Франц и прошел назад в комнату. Конверт открыт, а в нем другой, заклеенный, и записка: кто-то, явно изменив почерк, написал корявыми буквами: «Доставлено по ошибке», и неразборчивая подпись. Значит, письмо это все же побывало у соседей, за кем это они шпионят? Посмотрел Франц на адрес: «Господину Францу Реккеру для Сони Парзунке». Странно, от кого это она получает письма — штемпель берлинский, рука мужская. Разорвал Франц конверт и обмер: «Сокровище мое, любимая, почему ты так долго не отвечаешь?» Не в силах читать дальше, Франц опустился на стул — все поплыло перед глазами: сигары, клетка с канарейкой.

Франц вышел из дому, но пошел не к Ашингеру, а к Герберту, показал ему письмо. Тот вошел в соседнюю комнату, пошептался о чем-то с Евой. Вскоре Ева и сама вышла, а Герберт вдруг стал прощаться. Ева поцеловала его наскоро, проводила за дверь и тут же бросилась на шею Францу.

— Франц, поцелуй меня! Тот глаза вытаращил.

— Да оставь ты меня в покое!

— Францекен, ну поцелуй! Мы же старые друзья.