Литмир - Электронная Библиотека

Тут и мужчины, и женщины, и дети, детей большей частью ведут за руку. Перечислить их всех и описать судьбу каждого очень трудно. Это можно сделать лишь в отношении некоторых. Ветер всех прохожих осыпает снежной крупой. Лицо человека, идущего с востока, ничем не отличается от лиц тех, кто идет с севера, запада или юга, да, кроме того, эти люди часто меняются ролями: те, что в данный момент идут через площадь к Ашингеру, час спустя могут оказаться перед пустым универмагом Гана. И точно так же поток людей, идущих с Брунненштрассе к Янновицкому мосту, сливается с встречным потоком. Конечно, многие сворачивают и в сторону, с юга на восток, с юга на запад, с севера на запад, с севера на восток. Все они похожи друг на друга — и пешеходы и пассажиры в автобусах или трамваях. Те только сидят в разных позах да увеличивают вес вагона, обозначенный на его наружной стенке. Кто заглянет им в душу? — Темна вода в облацех… А если б даже и заглянуть — кому от этого польза? Скажете, новую книгу можно было бы написать? Да ведь и старые-то не идут; в 1927 году сбыт книжной продукции понизился по сравнению с 1926 годом на столько-то процентов. Итак, будем рассматривать этих людей лишь как частных лиц, заплативших по двадцати пфеннигов за проезд, за исключением владельцев месячных проездных билетов и учащихся, с которых берут только по десяти пфеннигов: и вот они едут — каждый живым весом от пятидесяти до ста кило, в одежде, с сумочками, пакетами, ключами, шляпами, искусственными челюстями и бандажами от грыжи; проезжают через Александерплац и сохраняют до конца поездки таинственные длинные полоски бумаги, на которых напечатано: Маршрут № 12, Сименсштрассе Д,А, Гоцковскиштрассе С,В, Ораниенбургские ворота С,С, Котбуские ворота А. Таинственные письмена! Кто разгадает их, кто смысл их распознает? Три слова заветных тебе назову… А билетики эти прокомпостированы четыре раза в определенных местах, и на них значится на том же самом немецком языке, на котором написаны библия и гражданский кодекс: «Годен на одну поездку в одном направлении, одним маршрутом, без права пересадки».

Люди читают газеты различных направлений, сохраняют равновесие благодаря своему ушному лабиринту, вдыхают кислород, тупо глядят друг на друга; одни испытывают боль, другие — нет, одни думают, другие — нет, одни счастливы, другие несчастны, есть и такие, что ни счастливы, ни несчастны.

А копер все бухает — бум, бум, бью, бью, забью, ну-ка еще одну сваю… Жужжание разносится по площади — это у полицейпрезидиума что-то клепают, сваривают, в другом месте бетономешалка вываливает готовый бетон. Господин Адольф Краун, дворник, давно уже любуется ее работой. Внимание его приковала автоматическая загрузка песка в бетономешалку. Ишь ты, поди ж ты! Он напряженно следит, как вагонетки с песком медленно поднимаются на дыбы, застывают на секунду в вертикальном положении и трах — опрокидываются, не угодно ли? А что, если бы человека так же вывалили из постели, ногами вверх и головой вниз, не поздоровилось бы ему, пожалуй!.. Им поди все равно, что песок, что человек…

* * *

У Франца Биберкопфа снова рюкзак за плечами, он снова торгует газетами. Квартиру он переменил. И стоит он теперь не у Розенталертор, а на Алексе. Франц уже в полной форме — орел мужчина, рост—1,80 см.; правда, он убавил в весе, зато чувствует себя бодрее. На голове синяя фуражка газетчика.

«Тревожные дни в рейхстаге!», «Правительственный кризис!», «Слухи о перевыборах в марте, в апреле перевыборы неизбежны», «Куда ты идешь, Иозеф Вирт?..», «Забастовка в Центральной Германии продолжается, предстоит образование арбитражной камеры», «Грабители на Темпельхерренштрассе».

Лоток Франца у выхода из метро на Александерштрассе против кинотеатра «Уфа». На этой стороне оптик Фромм открыл новый магазин. Франц попал в эту сутолоку, поглядел на уходящую вдаль Мюнцштрассе и сразу подумал: «А ведь евреи мои где-то поблизости живут, как же, помню, — тогда это со мной в первый раз приключилось. Надо бы как-нибудь к ним заглянуть, могут разок купить у меня «Фолькишер беобахтер». Почему бы и нет? Только купили бы, а там пусть что хотят, то и делают с газеткой».

При этой мысли Франц ухмыляется. А забавный был тот старый еврей в шлепанцах. Он оглядывается кругом, пальцы у него закоченели от холода; рядом с ним торгует какой-то маленький горбун с кривым носом — перебили наверно. «Тревожные дни в рейхстаге», «Правительственный кризис», «Дом № 17 по Хеббельштрассе вот-вот обрушится — жильцы выселены», «Кошмарное убийство на рыболовном судне», «Бунтовщик или сумасшедший?»

Холодно. Франц и горбун дуют в кулаки. Торговля до обеда идет вяло. Тощий пожилой человек, обшарпанный, засаленный, в зеленой войлочной шляпе, вступает с Францем в разговор. Спрашивает, выгодно ли торговать газетами. То же самое и Франц когда-то спрашивал.

— Подходящее ли это для тебя дело, коллега, выдержишь ли?

— М-да, мне уж пятьдесят два стукнуло.

— То-то и оно. Как пятьдесят стукнуло, глядишь — то прострел, то подагра… В полку у нас был капитан из запасных, сам из Саарбрюкена, бывший агент по распространению лотерейных билетов — то есть это он так говорил, может быть он на самом деле сигаретами торговал, почем я знаю, так он уже в сорок лет прострел схватил в пояснице. Но ему это на пользу пошло — такая выправка у него стала, что ого-го! Ходил словно метла на роликах! И все сливочным маслом натирался. А когда сливочного не стало, году этак в 1917, а выдавали только пальмин, растительное масло — первый сорт да еще прогорклое, капитан наш от огорчения на пулю нарвался.

— А что ж мне делать? На завод меня теперь тоже не принимают. Мне в прошлом году операцию сделали в Лихтенберге, в больнице святого Губертуса. Вырезали яичко, говорят, был туберкулезный процесс, до сих пор боли.

— Ну, тогда гляди в оба, а то и другое вырежут. Тебе уж лучше какую сидячую работу — пойди в извозчики, что ли.

«Стачечная борьба в Средней Германии продолжается, переговоры не дали результатов». «Посягательство на закон о правах квартиронанимателей. Заснешь под крышей — проснешься на мостовой!»

— Да, да, приятель, — продолжает Франц, — газетами торговать — дело хорошее, но продавца газет ноги кормят, и опять же горлом надо брать. Горло, брат, должно быть, как у горлицы. Понял? Без этого у нас нельзя. Нам нужны крикуны. Кто громче кричит, тот больше и зарабатывает. У нас, брат, знаешь, какой народ. Вот погляди-ка, сколько здесь пфеннигов?

— Вроде сорок, по-моему.

— Ну то по-твоему! В том-то и штука! А если покупатель торопится, шарит в карманах, а у него только двадцать пфеннигов да бумажка в десять марок, то наш брат ему вмиг разменяет, да как еще! Кого хочешь спроси! И до чего же это ловко делается! Что твои банкиры! Вмиг разменяем, и процент свой учтем, и пеню накинем — глазом не моргнешь!

Старик вздыхает.

— М-да, — не унимается Франц, — в твои-то годы, да еще с подагрой… Но уж если ты, брат, возьмешься за это дело, то не стой один, а найми себе двух помощников помоложе; конечно, придется им платить, пожалуй даже половину всей выручки, но зато тебе бегать не придется — будешь вести дело и сбережешь голос. И притом надо иметь хорошие связи и лоток на бойком месте. Зачем пойдешь, то и найдешь. И еще тебе скажу — без спортивных состязаний или смены правительства торговля не идет. Вот, говорят, например, когда Эберт умер, газеты прямо с руками рвали… Да ты, брат, не огорчайся, это еще только с полгоря. Вон видишь — копер стоит, так если бы он тебя по башке стукнул, небось хуже было бы! И глазом моргнуть не успел бы.

«Посягательство на закон о правах квартиронанимателей. Помни, Цергибель! [8]Долг платежом красен! Выхожу из партии предателей». «Аманулла под английским контролем. Индия в неведении».

Напротив, у радиомагазина Уэбба (к сведению покупателей! Заряжаем один аккумулятор бесплатно), стоит бледная девица в бархатном пальто и надвинутой на самые глаза шапочке и как будто о чем-то усиленно размышляет. Рядом шофер такси думает: поедет или нет? Может, денег не хватает. А может, ждет кого? Но та только слегка сгибается в пояснице, словно вывихнула что-то, а затем снова пускается в путь. Ей просто немного нездоровится — у нее часто бывают какие-то ноющие боли внутри. Она готовится к экзаменам на учительницу, посидит сегодня дома и сделает себе согревающий компресс, а к вечеру боли у нее всегда стихают.

вернуться

8

Полицейпрезидент Берлина; социал-демократ. В 1929 году расстрелял рабочую демонстрацию.

40
{"b":"160189","o":1}