— Да ведь будильник у тебя ходил вроде, Франц.

— Нет, нет, испортился он, сипит, хрипит, звонил не вовремя, ну, да я найду, в чем тут-дело.

Долго еще возился, потом положил будильник и начал в зубах ковырять, а на нее даже и не глядит. Не по себе ей стало, ушла от греха подальше, пусть, думает, сперва проспится. А вечером вернулась — его уж и след простыл. Расплатился с хозяйкой, сложил пожитки, забрал все с собою, только его и видели. Спросила хозяйку, а той что? Рассчитался сполна, и ладно. Просил в полиции сказать — уехал, мол, на время. Видно, смываться пришлось, а?

После этого прошло двадцать четыре ужасных часа, пока Лине удалось наконец отыскать Готлиба Мекка — он один может помочь. Этот Мекк тоже переехал на другую квартиру, так что Лина обегала после обеда чуть ли не все пивные, насилу нашла его. Он знать ничего не знал. Да что, говорит, с ним случится, с Францем? Парень он здоровый, голова на плечах есть. Подумаешь, уехал на пару дней. А может, выкинул какой номер и смылся? Нет, быть не может, Франц не из таких. Может быть, поругалась она с Францем, маленький семейный скандал, а? Ничего подобного, душа в душу жили; жилетку вон связала.

Лина не отставала от Мекка, пришлось ему, хочешь не хочешь, идти на следующий день к бывшей Францевой хозяйке; поговорили с хозяйкой. Да, съехал Биберкопф, так вот, сломя голову, она и оглянуться не успела. Тут что-то не ладно, человек был такой положительный, в то утро он веселый ходил, а тут — на тебе. Что-то с ним стряслось — уж это как пить дать. Ведь все, все забрал с собою, ни бумажки после него не осталось, взгляните сами.

Мекк сказал Лине, чтоб она не беспокоилась, уж он за это дело возьмется. Мекк сам торговец, знает, что к чему. Пораскинул он умом и тут же учуял след: понял, надо пойти к Людерсу. Пришли они к нему. Тот сидит в своей берлоге, нянчит дочку. А где Франц? Людерс свое заладил — сбежал Франц, подвел его, задолжал даже ему, Людерсу, верно забыл рассчитаться. Этому Мекк уже никак не мог поверить. Долго они говорили, битый час, но ничего из Людерса не удалось вытянуть. А вечером Мекк и Лина застукали его в пивной, напротив его дома. И тут-то дело стало проясняться.

Лина хоть и ревела в три ручья, но кое-что вспомнила. Людерс, мол, во всяком случае знает, где Франц. Ведь их вместе видели еще утром. Уж наверное Франц сказал ему что-нибудь.

— Ничего он не говорил.

— Значит, с ним что-нибудь случилось?

— Что с ним случится? Просто натворил что-нибудь и смылся, только и всего.

Нет, ничего не мог он натворить, Лину не проведешь! Нет! Он ничего худого не сделал — она голову даст на отсечение; надо заявить в полицию, вот что.

— Что ж, ты думаешь, он как ребенок заблудился, а полиция поиски объявит?

Людерс смеется над своей остротой. А толстушка убивается:

— Ах, что же теперь делать, что делать?

Мекк долго сидел молча и наматывал все на ус. Потом надоело это ему, встал, кивнул Людерсу — выйдем, дескать, потолкуем с глазу на глаз, а то так все равно не договоримся. Людерс вышел за ним из пивной — идут они по Рамлерштрассе, беседуют о том о сем как ни в чем не бывало.

И как дошли до Гренцштрассе, выбрал Мекк угол потемней и внезапно набросился на хилого Людерса. Страшно его избил. Людерс, лежа на земле, попробовал было закричать, но Мекк достал из кармана носовой платок и заткнул ему рот. Потом велел заморышу встать, открыл свой складной нож и пригрозил ему для острастки. Оба задыхались. Мекк, все еще вне себя от ярости, посоветовал скорей Людерсу уносить ноги, а завтра пойти и разыскать Франца.

— Как ты его, стервец, отыщешь — мне все равно. Но если ты его не найдешь, — пойдем втроем искать. Тебя-то я уж разыщу, будь уверен. Хоть у старухи твоей под подолом!

На следующий вечер заморыш Людерс, притихший и бледный, сидел в пивной. По знаку Мекка он поднялся, и они прошли в заднюю комнату. Там было темно. Прошло несколько минут, пока хозяин зажег газовый рожок. Постояли молча, потом Мекк спросил:

— Ну, что? Был? Тот кивнул головой.

— Вот видишь. Ну, и?..

— Что «и»?

— Что он сказал? И как ты вообще докажешь, что был у него?

— Ты, Мекк, видно, хотел, чтобы и он меня изукрасил, как ты вчера? Нет, шалишь, на этот раз я принял меры.

— Ну, так в чем дело?

Людерс помолчал, потом подошел ближе.

— Выслушай меня, Мекк, и смотри сам. Если хочешь доброго совета, то я тебе скажу, что хоть Франц и твой друг, но из-за него тебе не стоило вчера со мной таким манером разговаривать. Чуть не убил ведь! А что нам с тобой делить? Нет, не стоило так, а из-за него и подавно не стоило.

Мекк уставился на него. Ну держись, сейчас снова схлопочешь по шее, и пусть хоть вся пивная сбежится!

А Людерс свое:

— Да он же совсем спятил. Разве ты ничего не заметил, Мекк? У него, видно, не все дома.

— Перестань, слышишь? Это мой друг! Перестань ты ради бога. Не шути с этим — у меня даже ноги подкашиваются.

Мекк сел, и Людерс начал рассказывать.

Он застал Франца между пятью и шестью; поселился он, оказывается, совсем рядом со своей прежней квартирой, тремя домами дальше; люди видели, как он вошел туда с картонкой и парой ботинок в руках, и действительно он снял там комнатку наверху во флигеле. Когда Людерс постучался и вошел, Франц лежал на кровати одетый, в сапогах, свесив на пол ноги. В комнате горела лампочка, и Франц сразу узнал Людерса. Подумал: «Вот он, Людерс, пожаловал, что ему, надо, сукиному сыну?» А Людерс на всякий случай левую руку в кармане держит — нож у него там. А в другой руке деньги, несколько марок. Положил он деньги на стол, юлит, болтает без умолку, охрип даже. Показывает синяки, которые набил ему Мекк, вспухшие уши, сам чуть не плачет от досады и злости.

Биберкопф приподнялся, сел на кровати. Долго смотрел на Людерса — лицо его то совсем окаменеет, то дергаться начнет. Потом указал на дверь и тихо так говорит: «Вон!» Людерс положил перед ним несколько марок и, вспомнив Мекка и его угрозы, попросил расписку, что, мол, был у него; спросил еще, не наведаться ли лучше самому Мекку или Лине? Тогда Биберкопф встал во весь рост — Людерс шмыг к двери и схватился за ручку. А Биберкопф прошел наискосок в глубину комнаты, к умывальнику, взял таз и, что бы вы думали? — с размаху выплеснул из него воду через всю комнату прямо Людерсу под ноги. Из праха рожден, и прахом станешь! У Людерса глаза на лоб полезли, отскочил он в сторону, нажал на ручку двери. А Биберкопф взял кувшин, воды в нем было еще много — воды у нас хватит, смоем всю грязь, из праха рожден, и прахом станешь! — и с размаху выплеснул воду на человека у двери; ледяная вода попала тому за воротник и в рот. Тут уж Людерс задал ходу, захлопнул за собой дверь, и был таков.

И вот, стоя перед Мекком, в задней комнате пивной, он ядовито шепчет:

— Свихнулся человек, сам видишь, чего тебе еще?.

— Номер дома? У кого он живет? — допытывается Мекк.

Убежал Людерс, а Биберкопф все стоял и поливал водой свою каморку. Брызгал рукою во все стороны — смыть всю грязь! Чтобы чисто было. И окно настежь — пусть все выдует! (Нет, дома больше не рушатся и крыши не скользят вниз. Все это было и прошло. Раз и навсегда!) Потом холодно стало, и Франц с недоумением уставился на залитый водой пол. Надо бы подтереть, а то еще протечет нижним жильцам на головы, пятна пойдут на потолке. Закрыл окно и растянулся на кровати. (Все, конец: из праха рожден, и прахом станешь!)

Ручками хлоп-хлоп-хлоп, ножками топ-топ-топ. А вечером Биберкопф съехал и с этой квартиры. Куда — Мекку установить не удалось. Повел он было заморыша Людерса в свою пивную к скотопромышленникам. Но Людерс озлобился, зубы стиснул, молчал. Хотели они у него выпытать, что там у них с Францем случилось и что это было за письмо, которое передал. Францу хозяин пивной. Но Людерс не поддавался, смотрел затравленным зверем, и в конце концов отпустили они горемыку восвояси. Мекк и то сказал:

— Он свое уж получил. Хватит с него.