Он позвонил. Дверь приоткрылась.

— Не нужно ли, мадам, шнурков для ботинок? Да нет, я хотел только спросить… Скажите… Да вы послушайте…

Женщина хотела закрыть дверь, не тут-то было, Людерс уже просунул ногу в щель. Дело в том, что я пришел по просьбе приятеля, вы его знаете, он был здесь вчера, оставил у вас свой товар.

— О боже!

Она открыла дверь. Людерс вошел и быстро повернул ключ.

— Что вам нужно? О господи!

— Ничего, ничего, мадам. Чего вы так дрожите? Он и сам дрожит — не ожидал, что так легко получится, а теперь жми до конца, будь что будет; ничего, все образуется! Надо бы с ней поласковее, да нет голоса, горло словно судорогой перехватило, будто проволочная сетка протянута от скул ко лбу. Скулы немеют. Только, бы рот раскрыть, а то пропадешь.

— Он только просил товар забрать. Дамочка рванулась в комнату, за пакетом, Людерс за ней. Встал на пороге. Она смотрит на него, говорит запинаясь:

— Вот ваш пакет. Господи, господи…

— Благодарю вас, покорнейше благодарю. Но почему же вы так дрожите, мадам? Здесь так тепло. А может и меня кофейком напоите, а?

Только не теряться! Говорить без умолку и ни за что не уходить! Ни шагу назад!

Дамочка худенькая, субтильная, стоит перед ним, стиснув руки.

— Он вам еще что-нибудь говорил? Что он вам говорил?

— Кто? Мой приятель?

Говорить, говорить не переставая. Для храбрости! Вот и сетку проклятую словно снял кто со рта, щекочет теперь уж только самый кончик носа.

— Да больше он ничего не говорил. Чего ж ему еще говорить, про кофе, что ли? Товар я уже забрал. Чего же еще?

— Я пойду загляну на кухню.

Боится! На что он мне, ее кофе, я и сам себе кофе сварю, даже еще лучше, а в закусочной готовый подадут. Она просто улизнуть хочет. Погоди, так не отделаешься. Здорово получилось — сразу впустила! Все же Людерсу страшновато, он подходит к двери, прислушивается, не идет ли кто по лестнице, потом возвращается в комнату. Не выспался сегодня, ребенок всю ночь кашлял, что же, присяду, пожалуй. И он уселся на красный бархатный диван.

Стало быть, на этом диване Франц ее обработал. Так, так! А теперь она варит кофе мне; сниму-ка шляпу, пальцы-то совсем закоченели, как ледышки!

— Вот вам кофе. Пейте.

Ишь страх как ее разбирает. А дамочка ничего себе, хорошенькая, с такой бы неплохо! Что же, попробуем, глядишь, чего и получится.

— Что же вы сами не пьете? За компанию?

— Нет, нет, скоро жилец придет — он у меня эту комнату снимает.

Спровадить меня хочет. Шалишь! Был бы тут жилец — кровать бы стояла!

— Велика важность! Жилец раньше обеда не вернется, тоже ведь на работе. Да, больше мне мой приятель ничего не рассказывал, велел только забрать товар.

Сгорбившись, Людерс с наслаждением прихлебываете кофе.

— Хорошо — кофе горячий. А то на улице нынче холодище. Да, что ж ему было мне еще рассказывать? Это правда, что вы вдова?

— Да.

— Умер муж ваш? На войне убит?

— Вы извините, мне некогда. Мне обед надо готовить.

— Налейте мне еще чашечку. Куда торопитесь? Mолодость не вернется! А что, детки у вас есть?

— Уходите, прошу вас. Вещи вы уже получили, а у меня нет времени.

— Ну, ну, не сердитесь, еще того гляди полицию вызовете, из-за меня не стоит беспокоиться, я и так уйду, вот только кофе допью. И что это у вас спешка вдруг такая? На днях у вас хватило времени, сами знаете на что… Впрочем, не хотите, не надо, счастливо оставаться.

Встал, нахлобучил шляпу, сунул сверток со шнурками под мышку, медленно подошел к двери, но на по роге вдруг быстро обернулся.

— А ну, гони-ка монету! Вытянул левую руку, поманил ее пальцем. Дамочка прикрыла рукой рот, маленький Людерс подошел к ней вплотную.

— Цыть! Только крикни у меня… Видно, деньги даешь только тому, кто приглянулся? Все знаем! Между приятелями секретов не бывает.

Этакое свинство, сука проклятая, еще и траур носит, так бы вот в морду ей и залепил. Подумаешь — ничем не лучше моей старухи!

У дамочки лицо пылает, только на щеках белые пятна, в руках она держит портмоне, перебирает в нем пальцами, а сама широко раскрытыми глазами смотрит на щупленького Людерса. Правой рукой протягивает ему на ладони несколько монет. Выражение лица у нее неестественное. А Людерс все манит пальцем. Тогда она высыпает ему в ладонь все, что есть в портмоне. Он бежит в комнату, к столу, стаскивает с него красную вышитую скатерть и прячет за пазуху, дамочка стонет, не в силах выдавить ни слова. Стоит у двери, не шелохнется.

Людерс схватил еще две подушки с дивана. Теперь живо на кухню! Выдвинул ящик кухонного стола, роется в нем…. Эх, одна дрянь, серебром и не пахнет; ну, а теперь ходу, не то еще крик подымет. Ну вот, в обморок хлопнулась. Теперь ходу! Скорей!

Прошмыгнул по коридору, осторожно закрыл за собой входную дверь, кубарем скатился по лестнице и — в соседний дом!

Чудесно было в раю. Воды кишели рыбою, деревья тянулись к солнцу, резвились звери, твари земные, морские и небесные.

Но вот что-то зашуршало в листве одного дерева. Змей! Змей! Змей высунул голову из листвы, змей жил в раю, и был он хитрее всех зверей полевых, и заговорил он, заговорил с Адамом и Евой.

Неделю спустя Франц с букетом, завернутым в хрустящую бумагу, неторопливо поднялся по знакомой лестнице. Подумал о своей толстухе — устыдился не всерьез, а так, немного. Остановился однако, задумался. Хорошая она у меня девушка, верная — чистое золото. Не стоило бы хвостом крутить, а впрочем, велика важность, это ж для дела — дело есть дело! Позвонил — стоит улыбается, чуть не облизнулся — кофе горячий и опять же хорошенькая куколка. За дверью — шаги, это она. Франц приосанился, взял букет наизготовку. Вот лязгнула цепочка, дверь приоткрылась. Сердце готово из груди выскочить. В последний раз поправил галстук, знакомый голос спросил;

— Кто там?

Франц с усмешечкой:

— Поч-таль-он.

Узкая черная щелка в дверях, блестят глаза — ее глаза. Просиял Франц, галантно изогнулся, помахивает букетом. Тр-рах. Дверь захлопнулась. Тр-р-р-р — громыхнул засов. Черт возьми! Дверь заперла! Вот стерва! Ну и ну! Что она, с ума спятила? А может быть, не узнала? Может, я ошибся дверью? Да нет. Все вроде в порядке: коричневая дверь, коричневая филенка, и сам я чин чинарем, вон даже галстук на месте! В чем же дело? Просто не верится. Надо еще раз позвонить. Или не стоит? Он смотрит на руки — а букет-то шутка разве, в шелковой бумаге, купил только что на углу, марку заплатил. Позвонил еще раз, два раза, долго не отпускал кнопку звонка. Верно, хозяйка не ушла еще — стоит у двери! Вот поди ж ты — заперлась и ни гугу! А я тут стою на площадке как дурак. Ведь у нее шнурки остались, весь товар — марки на три будет, что же, так его здесь бросить?

Вот опять шаги удаляются, затихли — это она на кухню ушла. Черт знает что такое!

Ничего не поделаешь… Спустился с лестницы. Но тут же снова поднялся. Надо еще раз позвонить, может быть не узнала, приняла меня за кого-нибудь другого, за нищего, много их шляется. Стоит перед дверью, а звонить — не звонит. Прошла охота. Постоял, подождал. Та-ак, значит, не открывает — и с чего бы это? Здесь, стало быть, торговать больше не будем. А букет? Как-никак целую марку отдал. Хоть выбрасывай! И вдруг позвонил еще раз, словно по команде; подождал немного, успокоился, так и есть, даже к двери не подходит, знает, что это он. Только и осталось, что записку передать через соседей, надо же товар обратно получить.

Франц позвонил в соседнюю квартиру — не открывают, видно дома никого нет. Ладно, и так напишем. Франц подошел к окну на лестничной клетке, оторвал чистый угол газеты, достал огрызок карандаша: «Не хотите открывать, так верните мой товар. Сдайте его Клауссену в пивной, что на углу Эльзассерштрассе».

Сволочь ты, сволочь, знала бы ты, что я за человек и как я разделался с одной такой вот вроде тебя, небось не ломалась бы. Ну, ладно, там видно будет. Взять бы топор да высадить дверь!