Да, можно сказать с гордостью, в военные годы Советская Армия не испытывала недостатка в полноценных пополнениях служебными животными. Случилось то, что предсказывал Алексей Викторович: в дело пошли все собаки, в первую очередь, конечно, специально служебные — овчарки, эрдели, доберманы, а за ними — лайки, пойнтеры, сеттеры, полукровки и даже простые крупные дворняги, успешно тянувшие нарты, перевозившие раненых и грузы.

Из Дома обороны клуб вскоре переехал в небольшой деревянный домик на заднем дворе ресторана «Ривьера» (старое помещение понадобилось для чего-то другого: началась эвакуация на Урал из западных районов страны), но там с собаками было даже удобнее. Прямо тут же, на дворе, устраивались выводки молодняка, туда же приводили собак, сдаваемых в армию, и оттуда они отправлялись на железнодорожный вокзал.

Каждый делал, что мог, вернее, все, что мог, и более того, о чем в мирное время, наверное, не отважился бы даже подумать. Даже самые фанатичные из нашего брата и влюбленные в своих четвероногих, что говорится, до бесчувствия без напоминаний делали теперь то, что в иных обстоятельствах, верно, сочли бы необязательным.

Помню, как однажды отправили на фронт сразу два вагона с собаками — около ста голов. Кто-то приехал проститься даже из района, а уж местные пришли все, как один.

Были и напоминания:

Такие письма-повестки рассылались клубом.

В 1942 году… Вы, конечно, понимаете, что щенки не лежат на полке, и клуб полагал: вот полегчает, и через годик можно будет начать рассчитываться по векселям. Кто из нас думал, что война затянется и на 1943-й, и на 1944-й годы…

Обычным стало безвозмездно передавать собак в армию. Ведь люди отдавали кровь, сутками бессменно стояли у станков…

Появились энтузиасты выращивания собак для армии. Особенно отличались домохозяйки. Некоторые вырастили по три и даже по пять собак для фронта. Брали щенков в клубе, выращивали и отдавали. Рекорд поставила старушка-пенсионерка, все сыновья которой находились на фронте, передавшая четыре собаки и двенадцать щенков. С домохозяйками соревновались ребята-пионеры.

Началось жилищное уплотнение, в квартирах становилось теснее и теснее, а с запада все ехали и ехали. Везли целые заводы, а с ними прибывали многочисленные коллективы рабочих, инженеров — тысячи и тысячи… Всем нужно жилье. А где находиться животным? Собаки жили под столами, под кроватями, под сараями во дворе, в амбарах. Где придется. И самое удивительное, в этих условиях энтузиасты ухитрялись выращивать хороших, полноценных животных, зачастую даже лучше, чем в мирное время. Советское собаководство держало трудный экзамен…

Казалось: до того ли? Жизнь показывала — до того. Думаю, что для многих это было даже своеобразным утешением, возможностью забыться, отойти от обычных будничных дел и не дать овладеть черным думам: и это лишний раз служило выражением патриотических усилий народа, который не жалел ничего для скорейшего достижения победы. И добровольные отчисления в фонд обороны, и купленный на взносы трудящихся танк, и выращенная советским школьником собака, как многое, многое другое — все это вело к одной цели, помогая наращивать силу нашего отпора фашистским захватчикам и приближая час разгрома врага. «Идет война народная…»

Запомнился случай, происшедший в одном из рабочих районов города. Ночью, когда все спали глубоким сном, пятимесячный овчаренок Яшка поднял тревогу. Он вылез из своего угла за комодом и принялся стаскивать одеяло с маленькой Леночки и ее спящей бабушки (мать была в ночной смене на заводе).

Когда бабушка открыла глаза, оказалось, что вокруг полно дыма, Леночка, задыхаясь, металась на кровати, а Яшка бегал по комнате, стараясь предупредить людей. Горела лестничная клетка, выход был отрезан; разбили окно и через него вынесли девочку, потом вылезли взрослые. Последним выпрыгнул Яшка. Он и потом, когда приехали пожарные, суетился больше всех, внимательно следил за действиями людей в медных касках, охранял вытащенное из окна имущество. При той перенаселенности, какая существовала тогда, могло произойти серьезное несчастье. Яшка отвел беду. Событие это долго обсуждалось в клубе.

Вскоре, когда была введена карточная система, продукты стали распределять по специальным талонам, дали паек и собакам. Моя Снукки, например, как племенная производительница и вообще ценное животное, получала в месяц 16 килограммов крупы — целый пуд. Признаться, эту крупу вместе с нею ели и мы, так же, как, в свою очередь, сами делились с нею, чем могли. Может быть, не стоило признаваться, но так делали все, и это — понятно. В пищу собаке шли и все остатки с хозяйского стола. Племенных собак берегли, не сдавали в армию. Надо помнить: не станет племенных — откуда возьмутся новые?

Алексея Викторовича командировали в наши края, чтобы подготовить место для приема эвакуируемой из Подмосковья Центральной школы собаководства: немцы приближались к Москве…

Возвращаясь мыслью к этим дням, вспоминаешь, как в тяжелую пору первых неудачных для нас месяцев войны колхозники, нередко с риском для жизни, угоняли гурты скота, чтоб не достались врагу. Нечто подобное повторилось и с собаками. Немцы забирали все. Они не брезговали и собаками. В критические дни, когда немецкие генералы уже обозревали в бинокли башни Кремля, в Центральную школу собаководства прислали до сотни молодых людей без оружия. У офицеров было по гранате. Транспорт был занят более важными перевозками; до станции Петушки — 120 километров — отправили пешком. Там, в Петушках, был подан состав. (По другим сведениям пёхом протопали гораздо больше — что-то около четырехсот километров.)

Рассказывать легче, в жизни все было куда труднее.

Пошли. Каждому по две собаки. Маленьких щенков несли на руках, в заплечных мешках. Часть — малоценные собаки — осталась в школе.

Вскоре мы встречали собак из Кимр, где находился еще один питомник эрделей. Там эвакуация была еще более поспешной. Вагон полон эрделей… Большие и маленькие. Рыжие, кудлатые, сплошная копошащаяся рыжеволосая масса. Молящие глаза, покрытые конъюнктивитом. Когда мы открыли вагон, собаки обрадовались, кинулись лизаться, прыгали на грудь, визжали… Тут же мертвые. Кормили в дороге как попало; кинут — кто-то ел, кто-то не ел. Некоторые погибли.

Война для всех злая тетка. Доходили слухи: в Ленинграде погибли все собаки. Догов-чемпионов вывозили на самолетах: начиналась блокада. Погибло собаководство Киева и Украины, Прибалтики.

Школа пробыла на Урале недолго, всего месяца два или чуть больше. Немцев отогнали от Москвы. Командование школы стало вызывать работников по одному, по два… И так постепенно вернулись в Москву все. Перед школой стояли большие задачи. Вернулся и Алексей Викторович с женой, а мы еще долго вспоминали его — его приветливость ковала ему друзей повсюду, где бы он ни появлялся.

— Ну, теперь вы сами большие, думаю, нянек вам не надо. Так я и начальству скажу, — говорил он на прощание. — Хорошо у вас, приняли как родных. Спасибо. Грузины говорят: хороший друг такой — в ясный день его не видно, а в пасмурный он тут… Я рад, что побывал здесь, хоть загнала неволя!..

В Ленинграде он хвалил Ленинград, на Урале — Урал (а еще раньше Грузию и Кавказ), и все у него получалось искренне, от души. Человек «больших габаритов», по собственному определению, он вмещал и чувства много — к людям и животным, к природе, ко всему прекрасному. Мне он представляется истым русолюбом, не мыслящим дня прожить без своей России, человеком, который зачах бы на чужбине. Такие были нужны и будут всегда нужны нам.