Опасливо косясь на собак, он попросил выпустить его «на улицу», как он сказал. Я пропустил его; следом, сопровождаемый своими телохранителями, вышел сам: еще сбежит. После, в том же порядке, вернулись в избушку.

Ночь была бесконечной. Я уложил собак около себя. О сне, конечно, не приходилось и думать. Браконьер растянулся на полу, сунув под голову какую-то рванину. Ружье стояло на прежнем месте.

…Очнулся я от свирепого рычания дога. В избушке было темно, огонь в очаге потух, синий рассвет чуть пробивался сквозь узкое оконце и дверь. Браконьер сидел на полу полусогнутый, в напряженной позе. Джери стоял перед ним, Снукки — сзади.

Полночи он проспал как миленький; а может, только притворялся, что спит, хотя могучий храп уверял в обратном; а потом — чуть потянулся к ружью — собаки немедленно «припечатали» его и теперь не позволяли пошевелиться. Попал, вот уж попал!

Я разрядил ружье и вернул его владельцу.

Пора было двигаться.

Мы вышли. Спать совсем не хотелось, мною владело нервное напряжение. Ружье я вскоре взял себе — он нес мясо, завернутое в шкуру. Тяжело…

Я пустил его вперед, собаки шли за мной.

Утро разгоралось ясное, свежее, начинали звонко перекликаться птицы. Мы двигались в гробовом молчании.

Мучила мысль: он знал дорогу, я — нет. Куда он выведет? Вот и болото. То или не то? Нет, другое. Только слань такая же: гнилая, еле держит, звенья расцепились… И тут вышло то, чего я не ожидал.

Пройдя два или три звена, балансируя, как эквилибрист (глядя на его нескладную, тяжелую фигуру, я никак не ожидал от него такой ловкости), браконьер вдруг обернулся, грязно выругавшись, швырнул в меня свою ношу, затем ногой оттолкнул жерди, плававшие на воде, отрезав таким образом путь мне и вообще всем, кто будет преследовать его. К счастью, я успел уклониться, вьюк с мясом упал в болото, оплеснув меня водой с головы до пят и зацепившись за корягу, повис в полупогруженном состоянии. Наверное, сбей он меня с ног, получилось бы все куда хуже; но хоть вышло и не так, браконьер сейчас был недосягаем.

— Стреляй! Ружье-то не заряжено!

— Джери, фасс! — скомандовал я.

Джери ринулся в болото. Нет, его таким препятствием не остановишь, ноги у него длинные, вроде как у лося.

Браконьер пришел в неописуемое волнение. Бороденка его затряслась, закричав, он кинулся бежать, сорвался, с головой погрузился в воду (оказалось глубокое место), вылез, весь опутанный водорослями, как водяной или леший, животом вполз на мостки, снова побежал, но когда наконец достиг противоположного края болота, там его уже ждала Снукки. Более легкая, она не проваливалась и, прыгая с кочки на кочку, вмиг оказалась там. Со Снукки тоже шутки были плохи, хотя она и не выглядела столь грозно, как Джери. Без всяких предисловий она тяпнула беглеца за ногу и отскочила, готовая повторить нападение. Я знал эту ее способность взрываться, как бомба; таким был ее отец, Рип. Браконьер взвыл, схватил валявшийся обломок жерди и ударил Снукки… нет, хотел ударить, но жердь была гнилая и при замахе развалилась у него в руках; тогда он схватил камень; и тут, как неумолимое возмездие, его настиг Джери. Правая рука браконьера оказалась как в капкане; он замахнулся левой — ее постигла та же участь. Все было кончено. Браконьер рухнул сперва на колени, потом опрокинулся навзничь; представляю его состояние, когда оскаленная морда почти коснулась его лица. Джери встал передними лапами на грудь поверженного врага; но — нет, больше не стал хватать, лишь показывая свои грозные клыки, держал пригвожденным к земле. Тем временем мне удалось снова сдвинуть мостки, хотя они разъезжались при каждом шаге. Я подоспел к собакам.

Картина была трагикомическая, незабываемая. Браконьер лежал, раскинув руки, и тоненько выл, да, выл, по-звериному, на какой-то одной вибрирующей ноте: «и-и-и-и…», — а Джери, хоть и продолжал угрожать ему клыками, всем своим видом выражал полнейшее недоумение: «Дурак, что ты вопишь, я же больше тебя не трогаю…». Мне кажется, пес мой обладал чувством юмора, и это проявлялось у него в самые неожиданные моменты. Вообще это характеризовало его как добрую собаку, хотя за свою жизнь он и проучил многих.

— Фу, Джери. Хватит, — сказал я. — Поднимайся!

Браконьер, кряхтя и озираясь на собак, стал подниматься.

— Как видишь, мое ружье заряжено.

Теперь я мог торжествовать. Зло было повержено и наказано, и недавний противник мог внушать лишь жалость. Искусан он был изрядно. Из обеих рук текла кровь. Он хромал.

— Ох, собака…

«Ох, собака», вроде я это тоже слышал, но сейчас было не до того. Перевязав руки разорванной рубахой, он по моему приказанию достал свой тюк, и мы пошли, все в том же порядке: он впереди, я сзади, эскортируемые собаками. Теперь враг наш больше не притворялся безразличным, стонал, искусанные руки болели. И бежать больше не пытался.

Самое удивительное, как выяснилось впоследствии, он имел билет Общества охотников. Правда, это не давало права браконьерничать, творить разбой в лесах.

История дошла до клуба служебного собаководства. Начальник клуба Сергей Александрович никогда не пропускал случая отметить успешную, направленную на общественную пользу, работу своих членов. После мы вместе побывали в суде, где рассматривалось дело задержанного нами расхитителя природных богатств. Сергей Александрович долго всматривался в унылую фигуру подсудимого.

— Слушайте, — тер он свой загорелый лоб, — где я уже видел этого красавца? Стойте! — схватил он меня за руку. — Вот оно, осколки разбитого вдребезги… Помните испытания на складах?…

Память у нашего начальника была поистине замечательная.

Теперь вспомнил и я.

Теплый летний вечер, пост охраны на территории большого складского хозяйства, первая проба Джери… Это было начало, самое-самое начало, когда Джери только что закончил учебу на дрессировочной площадке. И начало удачное. Он задержал тогда человека, который вышел на промысел с топором…

Сперва топор, потом ружье… Что следующее?

— Между прочим, — продолжал Сергей Александрович, — давно мечтаю о том, чтобы всех егерей, охраняющих природу, вооружить служебными собаками. Ох, как не помешали бы! Выручат лучше ружья! Жулики боятся панически. А Джери наш молодец…

Да, действительно, я и сам примечал, что Джери мой оказывает прямо-таки безошибочное действие на всяких проходимцев, любящих ухватывать то, что плохо лежит. Он словно гипнотизирует своим видом. Это гипнотизирующее действие производят служебные собаки почти на всех нарушителей общественного порядка. Иногда достаточно показаться собаке, чтоб затевающий дурное отказался от своего умысла, поднял руки вверх. Хотя, конечно, вооруженный преступник есть вооруженный преступник, с ним держи ухо востро…

Думал ли я, что это последний Джеркин подвиг!

— Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…

Милый Алексей Викторович, кудесник мой добрый, душа приволжского питомника эрдельтерьеров и неофициальный глава советских эрделистов, зажегший во мне страсть к эрделям и преподнесший в свое время поистине царский подарок — мою Снукки… Мы снова с ним встретились; на сей раз — в Ленинграде. Мы прогуливались по набережной Невы, а он декламировал торжественно, с чувством:

— … Невы державное теченье, береговой ее гранит, твоих оград узор чугунный… Здорово это написал Александр Сергеич!

Он остановился, чтобы перевести дух.

Я знал, что Алексей Викторович любит стихи, поэзию в самом широком смысле, и это делало его в моих глазах особенно привлекательным. Человек начитанный, образованный, он был кладезем знаний не только там, где речь шла о собаках.

Почему-то иногда собаководов представляют некультурными людьми. Мои друзья служили живым опровержением этой точки зрения, выражавшей мнение ограниченных обывателей. И, к слову, ведь собака сама по себе прекрасное создание и учит прекрасному — не в том ли и магическая, притягательная сила собаководства? Ведь не секрет: кто однажды взял собаку, уже не может жить без нее.