понимал отличие между птицами эму и «эми».
Эму водятся только в Австралии и Танзании.
Эму способны бежать со скоростью 50 км/час.
«Эми», так моя дочь уменьшительно называла эмигрантов, водятся везде, кроме тех мест, где они родились.
«Эми» способны бежать со скоростью 1000 км/час, используя самолет.
И мы отныне были с теми,
Кого дочурка звала «эми».
***
С этими мыслями я, наконец, пришел в Кагул, откуда я легко добрался до Одессы.
Было 9-е мая!
Вся Одесса была в цветах, флагах, транспарантах. По улицам ходили толпы. Играла музыка. На Думской площади был большой праздничный концерт, зрители танцевали прямо перед сценой.
Какой разительный контраст с Америкой! Здесь люди ходили, а не ездили по улицам, улыбались друг другу искренними, а не резиновыми улыбками, и каждый мог заговорить с каждым (по-русски!) на любую тему!
Было ощушение, что машина времени забросила меня в прошлый век, в родные 60-е!
Это было счастье!
Правда, иногда в этой машине что-то ломалось. Было видно, что конструктор создавал ее при острой нехватке финансов, времени и поддержки сверху. И творческой работе явно мешали многочисленные политические проблемы.
В театре музкомедии имени М.Водяного, перед окошками касс, прямо на полу, расположилась стайка голодных, неухоженных мальчишек. Иногда, сжалившись, кассирша бросала им булку, на которую они все одновременно жадно набрасывались...
Невдалеке в мусорном баке рылись юноша и девушка.
Газеты предупреждали, что 2/3 лекарств, продающихся в аптеках (даже с надписями «Made in Germany»), — липа!
На остановке трамвая, рядом со мной на скамейку присела женщина-ветеран в белоснежном кителе. Сказать, что у нее вся грудь была в орденах — значит, ничего не сказать! Редкий мужчина мог похвастать таким «фасадом»: медали и ордена, наши и иностранные занимали каждый квадратный см ее кителя, образуя длинную разноцветную кольчугу.
— Это же фашисты, — обратилась она ко мне, — вся моя военная пенсия уходит только на квартплату. А жить на что? Все делается только для того, чтобы мы поскорее умерли...
Узнав, что я родом из Житомира, она обрадовалась:
— Как же, помню: наша дивизия брала его дважды...
— Почему?
— Первый раз мы взяли Житомир 31 декабря 1944 года. Но хитрые фрицы «забыли» на вокзальных путях цистерну со спиртом. Наши ребята хорошо отпраздновали Новый Год и уснули. В это время немцы и ворвались в город... Нам пришлось затем с большой кровью вновь отбивать его. Сколько наших солдат там полегло... Каждый год я езжу туда и возлагаю цветы на могилы моих однополчан Вы знаете, там, под Житомиром, находилась ставка Гиммлера — «Хегевальд» («Заповедный лес»). По его приказу землю рядом отвели под кладбище главарей СС, куда свозилась для захоронения только фашистская элита, погибшая на Восточном фронте. Житомиряне отреставрировали его. Теперь — это единственный в Европе благоустроенный мемориал эсэсовцам и ухоженное кладбище для главарей СС! Даже в Германии таких нет! Рядом — заброшенное, разрушенное кладбище наших солдат!
«Этот День Победы порохом пропах...» —
Ты теперь в эсэсовских крестах...
***
Через день я был в Житомире.
Ну, здравствуй, город моей юности!
Он страшно изменился, хотя все еще был узнаваем.
Все первые этажи были заняты под магазинчики, кафе, рестораны, над входами в которые красовались изящные козырьки из кованого металла.
Пространство вокруг Центрального рынка было превращено в сплошной базар, где все всюду продавали все.
Здесь были мои улицы, но с другими названиями.
Здесь были мои дома, но с облупленной штукатуркой или с полуобвалившейся облицовкой, фасады которых были буквально забиты рекламой «под Запад».
Здесь все говорили на моем родном языке. Говорили — но как?
Теперь мой город стал богат
На звонкий, сочный женский мат!
Мат — мужской и женский — стойко висел над его улицами!
С улиц исчезла былая интеллигентность.
Не было даже прежних предлогов:
И здесь не разобраться без вина:
Я прибыл «в» Украину или «на»?
***
В этом городе у меня не было ни родных, ни друзей, ни знакомых. Но оставались еще родные могилы. И я пошел на кладбище. Оно было в страшном запустении: я с большим трудом прорывался сквозь высокие заросли и густые, непролазные кусты вьюнка.. Было очевидно, что через год это мне не удастся...
После этого я зашел в синагогу.
Узнав откуда я прибыл, меня сразу же окружила толпа и посыпались вопросы:
— А как получить вызов?
— Мы получили вызов из Техаса. Там не очень жарко?
— Стоит ли ехать?
Даже сейчас, после 16 лет эмиграции, я был бы самым счастливым человеком в мире, если бы кто-нибудь дал мне ясный, аргументированный ответ на последний вопрос!
Мое положение было очень непростым — любой ответ был бы неверен. Как точно сказал Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь».
В глазах людей сияла надежда — в отъезде они видели единственный выход.
Но каждая медаль имеет две стороны, и я не мог (вернее, я не имел права) процитировать им строки из песни барда Александра Городницкого «Беженцы листья»:
Снова торопит кого-то дорога,
Даль расцветив желтизною монет.
В поисках родины, в поисках Бога,
В поисках счастья, которого нет!
***
Теперь я шел в свой дом.
Около него находился Областной архив, где писательница Мариетта Шагинян в 1965 году раскрыла самый страшный секрет СССР — прадед Ленина, живший в Житомирской области, был... еврей. За выдачу Государственной тайны были немедленно уволены начальник архива и главный архивариус!
А вот и клен, спасший мне жизнь!
Дело было зимой, я возвращался с ребятами из школы. Это был морозный день, поэтому «уши» на моей шапке были опущены. Но, наигравшись в снежки и разгорячившись, я решил поднять их. Это и сыграло главную роль в этой истории. Сразу же стали слышнее разговоры прохожих, карканье ворон, звон трамвая на повороте.
Мы поравнялись с архивом. И вдруг я отчетливо услышал нарастающий сверху шум густой листвы.
Любой взрослый на моем месте начал бы анализировать ситуацию: абсолютно безветренный день — и шум листвы?; зима, и, значит, полное отсутствие листвы, и вдруг — ее шум?!?
