Жизнь стала налаживаться.

Но через пару месяцев друг почувствовал себя не в своей тарелке. Из руководителя группы он превратился в простого работягу. Работа так выжимала его, что, приходя домой, он просто падал на диван. Не было сил ни учить английский, ни учиться водить машину. О том, чтобы собраться вместе теплой компанией и попеть бардовские песни не могло быть и речи: не было никакой компании.

К его огромному удивлению, общение (которое в России было естественным как воздух!) оказалось самым страшным дефицитом на американском континенте.

И если быть честным перед собой, то та любовь, которая из-за океана сияла ему путеводной звездой, вблизи как-то померкла...

Еще — друг был эстет, и его страшно угнетала... архитектура: если отойти на несколько блоков от центра города, то начиналась однотипная, безликая, «одноэтажная Америка» Ильфа и Петрова, которая доставала его до печенок. Какой разительный контраст с его блистательным Санкт-Петербургом!

Он часами лежал на диване (лицом к стене): не хотелось ни есть, ни смотреть телевизор, ни разговаривать с милой. Будь его воля — он бы давно рванул обратно, в Санкт-Петербург, где его ждали мать, друзья, работа. Но любимая уговаривала его остаться: через пару лет жизни в Канаде он должен был получить канадское гражданство.

А тем временем в жизни нашего миллионера тоже произошли перемены: он съездил в Москву и привез оттуда молодую красавицу-жену. Теперь он по утрам отвозил ее в колледж, по вечерам — они ехали в фитнесс-клуб, в кино, в рестораны. Физически он не мог по утрам завозить друга на завод, а по вечерам забирать его оттуда.

Друг купил велосипед и в любую погоду стал ездить на нем на работу. Однажды темным, зимним вечером, когда он усталый в густом тумане по оледеневшим скоростным дорогам возвращался домой, его сбила машина...

Новый русский организовал похороны друга по высшему разряду. Он оплатил приезд его матери.

А молодая вдова сквозь слезы сообщила нам, что ее муж давно уже не хотел жить. И хоть это не было самоубийством, но дни ее любимого были сочтены. Это была ее самая страшная ошибка: надо было плюнуть на будущее канадское гражданство и отпустить его (или уехать вместе с ним) в Россию.

***

Семья москвичей из трех человек прибыла в Чикаго.

Родители вскоре получили хорошую работу в центре города в самом высоком небоскребе Америки — «Sears Tower».

Все было хорошо, но через год их сын — ученик 7-го класса — сообщил, что больше жить в Америке он не будет. Мать просто отмахнулась от него.

Вскоре им позвонили из госпиталя и сообщили, что их сын находится в реанимации т.к. на школьной перемене он выскочил из школы и бросился под автобус.

Родители договорились: если сын умрет — они выбросятся из окна этого небоскреба. Через пару минут им сообщили о смерти сына.

Мать, распахнув окно, первой прыгнула вниз.

Отца — сослуживцы в последнюю секунду оттащили от окна.

В течение одного часа он потерял все, во имя чего он эмигрировал и во имя чего стоило жить.

Я пересекался с ним пару раз на очередной «Группе». Не было сил смотреть ему в глаза — такая там была пустота и бездна.

Я его никогда раньше не знал, никогда не был у него дома. Но я почему-то ясно видел, как он засиживается на работе допоздна (только, чтобы не идти домой). Затем он медленно бредет в сторону дома, не пропуская ни одного магазина, ни одной лавочки, чтобы хотя бы еще чуть-чуть побыть на людях. Вот он заходит в пустую квартиру — его встречает гробовая тишина и темнота. Поскорее он включает все лампы и не знает, куда себя деть.

Его окружают вещи самых дорогих, но уже неживых людей. Не хочется ничего делать. Пытался напиться — не помогает... Завтра рано вставать, но лечь в двуспальную кровать — это выше его сил… Всю ночь он сидит в кресле, глядя на семейный портрет, погруженный в воспоминания.

На фасаде его дома до утра горит только одно окно…

Этот рассказ я назову «Чикагских окон негасимый свет».

***

Каждый год мы меняем город...

Делаем мы это в поисках работы. На этот раз мы переезжаем из Колорадо Спрингс в Лос-Анджелес.

Я звоню в телевизионную компанию (ее офис находится в Нью-Йорке), чтобы прервать наш контракт. Но что-то мешает оператору принять мой заказ. Более того, от американской вежливости и деловитости там не остается и следа: он, не извиняясь, все время куда-то исчезает; где-то «за кадром» слышны воспаленные возгласы и вскрикивания.

Наконец, он вроде бы возвращается, но вдруг я слышу его подавленное:

— О Боже! Эта башня...

— Что за башня? — спешу я поддержать разговор..

— Эта башня, эта башня, эта башня, — убитым голосом повторяет он.

— Что за башня? — участливо переспрашиваю я.

Ничего не отвечая, он механически принимает мой заказ, и повторяет, что сегодня, 11 сентября 2001 года, компания прерывает наш договор.

А в это время, пока сигнал еще поступает, я вижу, что какой-то самолет врезался в одну из башен Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке.

Вскоре эта же судьба постигла и вторую башню.

Сигнал пропадает.

Тогда я бросаюсь в свой спортклуб, где на стенах повсюду висят большие телевизоры.

На экранах — дымящиеся башни.

Самое страшное — это наблюдать, как люди, спасаясь от нестерпимого огня, прыгают с верхних этажей. Их тела, как стаи больших птиц, с тихим шелестом несутся вниз. Я все вижу до мельчайших подробностей — оптика приближает...

О О

С С

Е Е

Д Д

А А

Е Е

Т Т

П В

Е Т

Р О

В Р

А А

Я Я

Б Б

А А

Ш Ш

Н Н

Я. Я.

— Сейчас начнется то, что случилось у нас после начала Великой Отечественной Войны, — думаю я, — когда вся страна с песней-призывом «Вставай, страна огромная!» в едином порыве поднялась на борьбу со смертельным врагом.

Я выжидательно гляжу на зал.

Прямо под большим телеэкраном, лицом к нему, на велотренажере сидит белокурая девушка. Она не может оторвать взгляд от... лежащего на руле журнала мод.

Слева несколько человек возмущенно предлагают... немедленно написать жалобу, т.к. вчера в сауне был недостаточно горячий пар.

Справа двое мужиков оживленно обсуждают вчерашний бейсбольный матч.

В большом зале, до отказа забитом людьми, на экраны не смотрит никто!