Вероятно, в то время и возникла сага, которую знал каждый ребенок в рансдальских горах, и которая для народа даже теперь была не просто сказкой. Когда-то, в древние-древние времена, Исдаль представлял цветущую горную долину с зелеными лугами, шумящими лесами и многочисленными поселениями; он был самой богатой и прекрасной местностью во всей окрестности, потому что его охранял сам могучий громовержец Тор, победитель великанов, отгонявший от него все злые силы. Здесь в те времена седой старины стоял посвященный Тору жертвенник, и здесь люди молили его о помощи и благословении. Но вот в страну проникло христианство, и древние боги должны были уступить место новой вере. Храмы и жертвенники были разрушены, священные деревья срублены, и на их месте воздвигли крест. Для рансдальских гор настало время, когда в них пришли чужие священники и стали проповедовать евангелие. Тогда святилище Тора было уничтожено, и народ преклонил колени перед символом искупления. Но древний северный бог отомстил людям, изменившим ему, и месту, служившему теперь другой вере; загремел гром, засверкали молнии, и самая высокая из окрестных вершин рухнула в долину, раздробленная мощной рукой Тора. Рассыпавшиеся глыбы погребли под собой все живое; деревья были поломаны, зеленые луга засыпаны голым щебнем. А потом морозы и туманы завладели опустошенной долиной, где были лишь смерть и уничтожение. Горы, некогда увенчанные лесами, застыли под ледяным покровом, в ущельях и трещинах залегли облака; на самом верху, там, где прежде высилась царственная вершина, засверкало огромное снежное поле глетчера, и из его недр побежал бешеный поток Ран; он ринулся в глубь долины, пенясь и шумя, прокладывая себе дорогу к Рансдалю, чтобы там влиться в фиорд. На том же месте, где некогда возвышался жертвенник громовержца, очутился исполинский обломок скалы, а на нем были начертаны руны, которые ни один человек не мог разгадать. Сам Тор высек их, когда навсегда покидал свое разоренное святилище, и с тех пор долина, окруженная обледенелыми вершинами, стала называться в народе Исдаль.

Это была зловещая сага. Правда, во всех норвежских сагах было что-то гнетущее, мрачное; они были не по нраву молодой девушке, и ее привело сюда только любопытство. Здесь не было веселых эльфов, светлых образов, как в сказках, в которых, как только злые чары теряют силу, все снова воскресает во всей прежней красоте и великолепии и все кончается радостью и ликованием; здесь почти всегда звучало горе и жалоба.

Вчера Сильвия слушала рассказ принца Альфреда без особенного интереса; только здесь, среди этого ландшафта, она почувствовала всю грозную, таинственную прелесть древней саги. Зассенбург говорил правду — Исдаль не был красив, но подавлял своей величественностью; по мере углубления в эту пустыню грудь сдавливало какое-то буквально цепенящее чувство.

Тропинка вдоль потока была не безопасна, потому что пена плескалась часто у самого ее края, и каждый неосторожный шаг мог стать роковым. Однако девушка не думала об этом и бесстрашно шла дальше. Вдруг она остановилась в удивлении; она была не одна в этом уединении — в нескольких сотнях шагов впереди к ней спиной стоял человек в охотничьем костюме. Вероятно, этот охотник подстерегал дичь, потому что совершенно не двигался; однако он стоял, не прячась, на открытом со всех сторон месте и к тому же Сильвия заметила, что ружье было у него за спиной. Ее с первого взгляда поразила его высокая фигура, в ней было что-то знакомое, а из-под шляпы выбивались густые белокурые волосы; сомнения не было, это был «северный кузен-медведь».

Бернгард стоял в стороне от тропинки, у подошвы скалы; что-то в этой скале поглощало, по-видимому, все его внимание. Он не слышал легких шагов подходившей девушки, совершенно заглушаемых шумом воды, пока она не остановилась совсем рядом и не окликнула его по имени:

— Бернгард!

Он вздрогнул, но прошло несколько секунд, прежде чем он медленно, нерешительно обернулся; лицо его имело какое-то странное выражение: в нем было что-то вроде тайного ужаса, исчезнувшего только тогда, когда он узнал свою кузину.

— Сильвия, ты? — воскликнул он с изумлением и глубоко перевел дух.

— Ты так испугался, точно тебя окликнуло привидение! — шутливо сказала она. — Уж не думал ли ты, оборачиваясь, что сзади стоит призрак? У тебя было как раз такое лицо.

Бернгард уже овладел собой, но не поддержал шутки.

— Как ты попала в Исдаль? — спросил он с удивлением. — И ты одна?

— Не совсем; вот там сидит егерь из Альфгейма. Он привел меня сюда. Я только хотела одна пройти к водопаду, или, скорее, к… Ах, да вот он, сказочный рунический камень! Я узнаю его по описанию.

Она случайно взглянула наверх скалы, у которой они оба стояли. Это был тоже один из обломков обрушившейся горы, только он стоял совершенно прямо, точно монумент, и был выше остальных. Как и у других, его поверхность выветрилась и потрескалась; только передняя сторона представляла широкую плоскость и на ней по темному камню шли странные линии и знаки — древние таинственные рунические письмена.

— Принц Альфред рассказал мне вчера сагу об Исдале, — продолжала Сильвия, подходя ближе, чтобы рассмотреть эти знаки. — Ты знаешь ее?

— Конечно, — равнодушно ответил Бернгард. — У нас тут сколько угодно сказаний о горах и о море. Но ты ведь хотела идти к водопаду; если позволишь, я провожу тебя.

— Потом, сначала я хочу рассмотреть завещание Тора. Правда, что ключ к этим рунам еще не найден?

— По крайней мере, так говорят. Господа ученые усердно исследовали их, сняли с них слепки, но до сих пор еще напрасно ломают над ними головы. Очевидно, нет возможности прочесть эти извилистые знаки, а нам, профанам, это и подавно не по силам.

— Разве ты этим не интересуешься? Ты так фанатично любишь Норвегию…

— Ее природу, а не старые камни и надписи, — перебил девушку Бернгард. — Вон тот водопад, во всяком случае, гораздо красивее. Пойдем, я покажу тебе место, откуда ты увидишь его во всем его величии, не рискуя промокнуть. Право, он стоит того чтобы на него посмотреть.

Гоэнфельс говорил торопливо и с нетерпением и уже повернулся, чтобы пойти вперед, но именно его настойчивость заставила Сильвию насторожиться: он как будто хотел удалить ее с того места, где сам перед тем стоял как вкопанный. Зачем? Этой мысли было достаточно, чтобы вызвать противоречие с ее стороны. Вместо того, чтобы последовать за ним, она опустилась на один из разбросанных вокруг камней.

— Нет, я устала, а водопад и отсюда очень красив. Вблизи, среди брызг, ничего не увидишь. Я предпочитаю посидеть здесь.

Бернгард промолчал и остановился, но она ясно заметила выражение сдержанной досады на его лице при ее отказе. Что такое было в этом руническом камне, почему он не хотел, чтобы она оставалась здесь?

Сильвия ломала голову над этим вопросом, как будто любуясь водопадом. Она была сегодня очень просто одета, как этого требовала прогулка по горам и погода: в светло-серый дорожный костюм, а на темной головке — такая же простая серая шляпа, обвязанная вуалью. К такому костюму пошел бы разве букетик сорванных по дороге лесных цветов, но вместо него на груди девушки были приколоты две только что распустившиеся розы редкой красоты. Они были из Альфгейма, их прислал принц вместе с извинением, что не может идти с ней на прогулку; это были одновременно отказ и просьба о прощении, но эта любезность нисколько не помогла принцу — девушка украсила себя его розами и отправилась с ними в Исдаль без него.

Это было единственное украшение ее сегодняшнего туалета, но даже в этот холодный, серый, туманный день, сидя на камне в небрежной и в то же время грациозной позе, обхватив руками колени, закинув голову назад и глядя вверх, девушка была так же очаровательна, как на «Орле», когда она стояла на палубе в белом платье, залитая ярким солнечным светом.

— Мы не виделись со времени нашего приезда в Рансдаль, — сказала она, снова начиная разговор. — Правда, ты тогда же объявил, чтобы мы не рассчитывали на твое посещение, но, кажется, Курт Фернштейн получил от тебя указание избегать Альфгейм, он тоже не показывается.