Доктор иронически поклонился.

— Совершенно верно, сударыня! Я с удовольствием убеждаюсь в том, с каким лестным для меня вниманием вы читаете мои статьи. Именно эти самые слова были написаны мною в номере двенадцатом «Утреннего листка» по поводу либретто новой оперы Рейнгольда.

— Вот как? Это было напечатано в «Утреннем листке»? — с легким смущением спросила дама, очень довольная тем, что в эту минуту вошел консул и, не замечая в своем радостном возбуждении доктора, обратился к ней:

— Я всюду ищу вас, милая кузина; экипажи каждую минуту могут вернуться со станции, а ведь было условлено, что мы вместе встретим дорогих гостей. Так ли освещен красный кабинет, как я приказал, и ждет ли в передней Генрих с остальной прислугой?

— Кузен, вы расстраиваете мне нервы своими бесконечными расспросами, — сказала дама несколько раздраженным тоном. — Точно мне впервые приходится принимать гостей! Я уже несколько раз говорила вам, что все сделано по вашему желанию.

— Но сегодня этого недостаточно, — вмешался в разговор Вельдинг, — на сей раз сам господин консул берет на себя роль хозяина и инспектирует весь дом от чердака до подвала.

— Смейтесь, сколько угодно, — улыбнулся консул, — это не испортит мне радости свидания. И вообще, доктор, я окончательно примирился с вами с тех пор, как вы написали хвалебный гимн новому произведению Рейнгольда.

— Простите, я никогда не пишу хвалебных гимнов, — ответил задетый за живое доктор. — Напротив, мне не раз приходилось убеждаться, что мои рецензии заслуживают со стороны артистов гораздо менее лестных наименований. Наш великий артист и тенор, который, как вам, вероятно, известно, переносит свой высокотрагический пафос со сцены в действительную жизнь, назвал мою критическую статью об одной из его главных ролей извержением чернейшей злости, когда-либо зарождавшейся в мрачной душе человека.

— Но ведь и Рейнгольду немало досталось от вас, — возразил Эрлау. — Счастье его, что ему в Италии не попался в руки «Утренний листок», он прочел бы там довольно неприятные вещи о достойном сожаления направлении одного неоспоримо большого таланта, о непростительной растрате драгоценного дара, о заблуждениях богато одаренного, почти гениального человека, готового в то же время погубить и себя, и искусство, и тому подобные любезности…

— С которыми вы в то время были вполне согласны, — добавил Вельдинг. — Конечно, я был открытым противником Ринальдо. Хотя я всегда безоговорочно признавал в нем большой талант и всячески поощрял его первые шаги на поприще искусства, но тем не менее самым решительным образом восставал против того музыкального направления, которое он избрал себе в Италии. Теперь это направление совершенно изменилось, о чем свидетельствует последнее творение композитора и с чем можно поздравить и его самого, и искусство. После долгих, мучительных исканий его гений вступил на свободный и светлый путь, и последнее произведение бесспорно стоит на высоте его таланта.

— Разумеется, и это заслуга Элеоноры, — с непоколебимой уверенностью сказал Эрлау, между тем как его кузина с благоговением прислушивалась к словам доктора.

— Разве госпожа Альмбах помогает мужу создавать его произведения? — лукаво спросил Вельдинг.

— Довольно вам ехидничать, доктор! Вы лучше всех знаете, что я имею в виду, — сердито сказал консул. — В чем дело, Генрих? — обратился он к слуге, который быстро вошел в комнату, докладывая, что только что подъехала карета.

— Кузен, ради Бога, не так быстро! Ведь вся прислуга уже у подъезда! — воскликнула пожилая дама, которая приготовилась встретить гостей как можно торжественнее и с величайшим достоинством и которую теперь консул быстро подхватил под руку, и так стремительно потащил за собой, что она не успела даже подобрать свой шлейф.

Доктор Вельдинг, пришедший совершенно случайно и не знавший в точности часа прибытия гостей, счел себя вправе, в качестве старого друга дома, присутствовать при семейной сцене. Он остановился в гостиной, прислушиваясь к громким и радостным возгласам и приветствиям, раздававшимся из передней. Консул нежно целовал свою крестницу и маленького Рейнгольда, с радостным криком повисшего у него на шее, а кузина-домоправительница в это время завладела большим Рейнгольдом и, провожая его в гостиную, осыпала комплиментами.

— Я бесконечно рада возможности приветствовать прославленного Ринальдо в лице супруга моей дорогой Элеоноры и беру на себя смелость смотреть на него как на родственника, — сказала пожилая дама, входя с Рейнгольдом в комнату. — Наш Г. будет гордиться тем, что увидит наконец своего гениального сына. Господин Альмбах, мы искренне поздравляем вас и ваше искусство с новым произведением; оно безусловно стоит на высоте вашего таланта. Ваш гений наконец, наконец…

— Вступил на верный путь, — с величайшей вежливостью подсказал доктор Вельдинг.

— Вступил на верный путь, — с воодушевлением повторила дама. — После долгих, мучительных исканий вы достигли полнейшей свободы и вступили в высшие сферы…

— Не совсем слово в слово, но все-таки годится, — пробормотал Вельдинг, тогда как Рейнгольд, несколько ошеломленный этим потоком эстетических фраз, низко поклонился говорившей.

По счастью в эту минуту дама увидела Эллу, входившую в комнату под руку с консулом, и поспешила обнять ее и ребенка, а доктор Вельдинг подошел к Рейнгольду.

— Не позволите ли вы напомнить о себе одному вашему старому знакомому, господин Альмбах? Хотя я недостаточно смел, чтобы осыпать вас сразу дифирамбами, но тем не менее и мне хотелось бы сердечно приветствовать ваше возвращение на родину.

— У тети были, вероятно, самые добрые намерения, — сказал Рейнгольд, точно извиняясь, — только мне показалось немного странным…

Он приостановился.

— Быть принятым словами моих рецензий, — докончил доктор. — О, ваша тетя часто делает мне честь воспроизводить мои критические статьи, хотя иногда и при не совсем подходящих обстоятельствах. Кроме того, она сопровождает их собственными вариациями, ответственности за которые я никоим образом не несу.

Рейнгольд улыбнулся:

— Для вас время пронеслось совершенно бесследно, господин доктор! Вы остались верны самому себе: через два слова на третье непременно съехидничаете.

— Это смотря по обстоятельствам, — пожав плечами, но не без удовольствия сказал Вельдинг и повернулся к Элле, ласково протягивавшей руку старому другу дома.

— Ну, как вы находите нашу Элеонору? — торжественно воскликнул консул. — Разве она не цветет как роза? И малыш так вырос, что скоро придется называть его как-нибудь иначе.

Доктор Вельдинг улыбнулся, на этот раз без всякого ехидства.

— Госпожа Элеонора нисколько не изменилась, — сказал он, и это лучший комплимент, какой только можно ей сделать. — Поверьте, сударыня, я не менее других радуюсь вашему приезду и тому, что приемные комнаты дома Эрлау опять на несколько недель окажутся под вашим владычеством. Между нами будь сказано, — прибавил он, понизив голос, — мне иногда становится не по себе, когда ваша тетушка заводит речь об изящных искусствах.

В тот вечер волнение и радость свидания долго не давали заснуть путешественникам. Солнце уже давно ярко и весело светило в окна, когда Элла на следующее утро вошла в комнату, в прежние годы служившую ей спальней и кабинетом. Здесь сохранилось все то убранство, которым консул окружил тогда свою любимицу.

Рейнгольд стоял у окна и смотрел вниз, на улицы родного города — в первый раз после десятилетнего отсутствия.

Это не был более молодой артист, который в упорной борьбе с семьей и с окружавшей его средой порвал свои цепи и сбросил обязанности, чтобы вступить на поприще, обещавшее ему славу и любовь. Но это был и не тот Ринальдо, который во время своей безумной жизни в Италии не знал другой узды и другого закона, кроме собственной воли, и которого поклонение публики и окружающих грозило окончательно испортить. В нем не оставалось и следа высокомерной гордости или оскорбительной надменности, в лице и осанке выражалось лишь спокойное и твердое сознание собственного достоинства, приличествующее мужчине и артисту.