Паула с возрастающим недоумением слушала старика; она еще ничего не могла понять, но в ее голове уже зарождалось смутное подозрение.
— В таком случае дело, вероятно, шло о чем-либо важном, — заметила она.
— Конечно, — подтвердил старый слуга, обиженный тем, что его не удостоили доверием, и в своей досаде болтавший о таких предметах, о которых в другое время он, вероятно, промолчал бы. — Ни с того, ни с сего никто не поедет за сотни верст из Дрездена сюда. Да и оба барина все время были вместе. Наш барин, между нами говоря, терпеть не может гостей, и вовсе не был в восторге, когда тетушка объявила о том, что приедет, а на этот раз был крайне любезен и чуть ли не на руках носил профессора, а то, что я слышал при его отъезде...
— Что вы слышали? Пожалуйста, расскажите это мне! — с тревогой воскликнула молодая девушка.
Старик пожал плачами.
— Правда, я ничего не понял, но все же это было странно. Я хотел доложить, что экипаж подан, и тут услышал из передней, как барин сказал профессору: „А теперь позвольте мне еще раз, нет — тысячу раз поблагодарить вас за ваше согласие! Вы были единственный, к кому я мог обратиться. Я вполне полагаюсь на ваше молчание, вы ведь дали мне слово, а что касается вашей супруги...“
„Она не проболтается, за это ручаюсь вам, Ульрих“, — сказал профессор. После этого они пожали друг другу руки, а я должен был доложить об экипаже. Госпожа профессорша там, в Дрездене, значит, тоже заодно с ними! Ну, вот я и спрашиваю вас, барышня: разве все это не странная история?
Ульман был очень удивлен, не получив ответа на свой вопрос. Было уже темно, а потому старик не мог видеть, как побледнела молодая девушка. В это мгновение раздался звонок из комнаты Бернека, и старый слуга повернулся, чтобы уйти.
— Надо идти к барину. Идите лучше в комнаты, барышня, а то уже становится прохладно и с озера поднимается туман. Вы простудитесь в таком легком платье. Пожалуйте в гостиную!
Паула последовала за ним; она была совсем ошеломлена тем, что только что слышала. Ульман ушел к своему барину, а молодая девушка осталась одна в гостиной. Висячая лампа освещала только часть этой большой комнаты, остальная же — тонула во мраке. Паула забралась в самый темный угол и опустилась там на диван.
Теперь она знала все! Последние слова рассказа Ульмана выдали ей, откуда исходило то предложение, которое она сочла счастливой случайностью; теперь пред нею восстали многие факты, до тех пор, благодаря ее неопытности, совершенно ускользавшие от нее. Профессор ведь даже и не спросил, почему она расстается с госпожой Альмерс; он и не осведомился о том, способна ли она занять место в его доме, но прямо вырвал у нее согласие; к тому же он, будучи лишь директором гимназии, да к тому же с кучей детей, в сущности, не был бы в состоянии предложить такие условия, какие были предложены ей. Во всем этом был замешан другой человек, а именно тот, которому она причинила такую боль, и который взял теперь ее судьбу в свои руки.
Среди той бури самых противоречивых чувств, овладевших молодой девушкой было ясно только одно: она ни в коем случае не могла принять предложение профессора Роснера и должна была, во что бы то ни стало, решительно отклонить его. Тут нельзя было ни раздумывать, ни колебаться, и в тот момент, когда дверь отворилась, и вошел Бернек, она решила это сделать немедленно.
— Тетя вероятно в своей комнате? — спросил Ульрих, собираясь пройти мимо. — А я хотел с полчаса посидеть с нею.
Паула поднялась с дивана, но осталась в тени, так как чувствовала, что ее волнение ясно отражается у нее на лице. Ей удалось только побороть дрожь своего голоса, и она проговорила:
— Могу ли я вас попросить уделить мне несколько минут?
— Пожалуйста!
— Вы, вероятно, знаете, что профессор Роснер предложил мне место в своем доме?
— Да, он говорил мне об этом, — последовал спокойный ответ, — и вы, как я слышал, согласились. Надеюсь, вам не придется раскаиваться. Роснер вскоре после своей свадьбы был с молодой женой в Ауенфельде, и я познакомился с нею. Они — очень милые люди.
Ульрих говорил с тем спокойствием, с которым говорят о совершенно безразличных предметах, но Паула не дала ввести себя в заблуждение.
— К сожалению, мне придется взять обратно свое согласие, — продолжала она, — завтра я сообщу об этом профессору.
Ульрих отошел на шаг назад и окинул ее быстрым вопросительным взглядом, но сохранил прежнее спокойствие.
— Вы так внезапно изменили свое решение? Это удивительно, и я нахожу это даже оскорбительным для профессора.
— Я думала, что предложение исходит лично от него, — твердо проговорила Паула, — а теперь знаю, что это не так, и потому не могу принять предложенное место.
— Что вы знаете? — холодно произнес Бернек, и его пронизывающий взгляд устремился на молодую девушку.
Она собиралась сделать ему выговор, а вместо того, как виноватая, потупила голову и тихо произнесла:
— Мне незачем это говорить вам.
— Почему же именно мне. Я, право, не понимаю вас.
— Потому что предложением профессора я обязана только вам.
— Если вы подразумеваете под этим простую рекомендацию, — Ульрих равнодушно пожал плечами, — Роснер случайно упомянул о том, что его жена ищет себе помощницу по хозяйству, и я только обратил его внимание на то, что вы скоро будете свободны. Вот и все мое участие в этом деле. Я думаю, вы не можете иметь что-либо против этого, потому что, собственно говоря, я один виноват в вашем разладе с моей теткой.
Встретив такой решительный отпор, Паула на минуту опешила, но затем снова энергично проговорила:
— Господин фон Бернек, не старайтесь обмануть меня. Я знаю, что профессор приехал по вашему приглашению, что своим предложением он только исполнил ваше поручение, что я под именем воспитательницы буду только гостьей в его доме... благодаря вашему великодушию.
— Что это значит? — запальчиво воскликнул Ульрих. — Каким образом вам могли придти в голову подобные мысли? Разве Роснер...
— Нет, он не нарушил своего слова, наоборот, он сделал все, чтобы заставить меня поверить в счастливую случайность, и я поддалась этому обману. Но только что Ульман, ничего не подозревая, рассказал мне о телеграмме, которую вы отправили в Дрезден, чтобы вызвать профессора сюда, пока я еще в Рестовиче, а остальное я сама угадала.
Бернек стоял с мрачным лицом и плотно сжатыми губами; прежнее враждебное выражение снова появилось на его лице, когда он ответил:
— Я хорошенько отчитаю этого старого болтуна; он, кажется, изображал на свой лад шпиона и нагородил вам всякой чепухи. Если бы я даже и пригласил сюда своего бывшего учителя, то какое дело до этого вам, и как вы могли дойти до подобных предположений? К сожалению, я не могу сообщить вам, о чем мы говорили с Роснером, но, во всяком случае, вас это совершенно не касается. Я решительно отклоняю от себя ваши подозрения. Пожалуйста, избавьте меня от них!
Он говорил с оскорбительной резкостью, очевидно с намерением сделать дальнейшее объяснение невозможным, но не достиг своей цели. Паула знала, что скрывалось за этой резкостью, и больше не боялась ее; медленно взглянув на него, она произнесла:
— Я не верю вам. Нет, как бы сердито вы на меня ни смотрели! Вы можете дать мне слово, что это так?
Ульрих попытался выдержать ее взгляд, но только одно мгновение, затем, отвернувшись, топнул ногой, но молчал.
— Я это знала, — тихо проговорила молодая девушка.
— Ну, тогда вам следовало избавить нас обоих от этого разговора, — запальчиво воскликнул Ульрих. — Неужели вы действительно думали, что я позволю вам уйти отсюда одной, беззащитной к чужим, бессердечным людям, которые будут видеть в вас лишь наемницу? Я ведь любил вас, Паула! Неужели же я не имею даже права охранять вас! Не пытайтесь отнять у меня это право; я все равно завладею им хотя бы насильно.
