И в отчаянии я наконец сказала Знаете Розеттский камень.
Что? сказал Либераче.
Розеттский камень, сказала я. По-моему, нам нужно еще таких.
Он сказал Вам одного мало?
Я сказала Я о том, что Камень – это, конечно, очень вычурная штука, но он был даром будущим поколениям. На нем иероглифы, демотическое письмо и греческий, и чтобы все они были понятны, достаточно выжить одному языку. Может, когда-нибудь английский станет подробно изученным мертвым языком; надо это использовать, чтобы сохранить для будущих поколений и другие языки. Можно взять Гомера, и перевод, и маргиналии про лексику и грамматику, и тогда, если через 2000, скажем, лет откопают только эту книгу, тогдашние люди смогут прочесть Гомера, или еще лучше, можно распространить этот текст как можно шире, дать ему больше шансов выжить.
Надо сделать вот что, сказала я, принять закон, чтобы в каждой опубликованной книге обязательно была бы страница, скажем, из Софокла или Гомера в оригинале, и если купишь роман в аэропорту, а самолет упадет, тебе будет что перечитывать на необитаемом острове. И тут ведь что прекрасно – люди, которым греческий навяз в зубах в школе, получат еще один шанс, мне кажется, их отталкивает алфавит, но что тут трудного, если ты его выучил в шесть лет? Не такой уж сложный язык.
Либераче сказал Вы как закусите удила – так сразу и в галоп, а? То вы тише воды ниже травы, слова из вас не вытянешь, а потом вдруг раз – и не замолкаете. Очень обаятельно.
Я не знала, что сказать, и после паузы он спросил Ну и что тут смешного?
Ничего, сказала я, и он сказал А, понятно.
После паузы я спросила, где его машина. Он ответил, что должна быть здесь. Сказал, что ее, наверное, эвакуатор уволок, и давай ругаться Сволочи! Сволочи! а затем рявкнул, что придется, значит, подземкой.
Я дошла с ним до подземки, а на его станции он сказал, что я должна пойти к нему, чтоб он не думал про машину. Сказал, что я не представляю, какой это кошмар, пойти на прием, вот как сегодняшний, откуда мы ушли, а потом узнать, что это стоило тебе фунтов пятьдесят плюс чистый ужас поездки за машиной в Вест-Кройдон или куда там их свозят. Я как-то посочувствовала. Вышла из поезда, чтобы продолжить разговор, а потом вышла из подземки и зашагала с Либераче по улицам к нему домой.
Мы поднялись по лестнице и зашли, и Либераче озвучивал небольшое такое монологовое попурри о машинах, эвакуаторах и колесных зажимах. Импровизировал на тему стоянки для эвакуированных машин. Импровизировал на тему чиновников, которые препятствуют попыткам забрать машину назад.
Говорил он примерно так же, как писал: быстро, нервно, был одержим желанием изобразить одержимое желание понравиться, и то и дело повторял Ох господи я столько болтаю вам скучно вы сейчас меня бросите оставите тут одного киснуть понимаете я сам не считаю свою машину то есть если б вы ее увидели вы бы поняли что я и не могу ее считать фаллическим символом но ведь так принято считать правда и тут есть какой-то смутно ужасный символизм ну сами посудите если ее эвакуируют ровно когда предлагаешь подвезти то есть вы наверное думаете что это все банально и не могу не согласиться но блин, и он говорил Скажите, если заскучаете. Люди, с которыми мне не было скучно, никогда не спрашивали, не скучаю ли я, и я не знала, что тут ответить, или, говоря точнее, ответ тут может быть один, и это ответ Нет, и я сказала Нет-нет, что вы. Решила, что лучше сменить тему, и попросила чего-нибудь глотнуть.
Он принес из кухни стаканы, говорил о том о сем, показывал мне сувениры из своих поездок, отпускал замечания, то циничные, то сентиментальные. У него был новый компьютер, «Эмстрад 1512», с двумя 5-дюймовыми дисководами, 512 Кб оперативки. Он сказал, что поставил себе «Нортон-Утилиты», чтобы в файлах не путаться, включил и показал, как эти «Нортон-Утилиты» работают.
А греческий они умеют? спросила я. Он сказал, что вряд ли, и я не стала спрашивать, что они умеют еще.
Мы сели и, к своему ужасу, я увидела на столике новенькое издание лорда Лейтона.
Под лордом Лейтоном я, естественно, подразумеваю не поздневикторианского художника-эллиниста, автора «Сиракузской невесты во главе процессии диких зверей» и «Гречанок, играющих в мяч», а его духовного наследника, живописного американского писателя. Лорд Лейтон (художник) писал сцены античности, в которых по холсту разбредались удивительные препоны драпировок, в своих странствиях мешкавшие разве только для того, чтобы скромно прикрыть очередную наемную модель из театральной школы Тайрона Пауэра[35]. Грех его был не в недостатке мастерства; на эти полотна в их безупречности неловко смотреть, потому что они догола раздевают душу создателя. И лишь перо писателя лорда Лейтона умело отдать должное кисти художника лорда Лейтона, ибо даже крайнее волнение лорд Лейтон (писатель) низводил до безвоздушного беззвучного неторопливого и каждое слово у него расцветало поскольку у каждого слова впереди была вечность цветения и только величайший Мастер в силах подарить цветение слову позволить непристойному порыву осознать свою наготу и с благодарностью прикрыться фиговым листочком что валяется поблизости и в конце концов вся страсть в безвоздушности и беззвучии и отсутствии торопливости пристойно утопает в медленной смерти движения в вечном застое: любой персонаж у него взглядывал, шагал, заговаривал, волоча за собой шикарный словесный шлейф, что обволакивал бедные его глупые мысли и в прекрасной неге распускался в неподвижном бездыханном воздухе.
Либераче перехватил мой взгляд и спросил Любите его и я сказала Нет а он сказал Но он ведь замечательный.
Он взял книгу и стал читать одну очаровательную фразу за другой…
+ в отчаянии я сказала Очень красиво, так говоришь Погляди, какое перышко! Погляди, какой бархат! Погляди, какой мех!
Разумеется, я часто думаю, что хорошо бы попросить у Либераче денег для Людо, а порой думаю, что дело даже не в деньгах, все равно надо бы сообщить Либераче. И думая об этом, я вспоминаю этот наш разговор и просто-напросто не могу.
Я говорила Но он как будто играет на фортепиано битловское «Вчера» с брамсовским размахом и сочностью и тем самым ненавязчиво отбрасывает самую суть песни, все равно что оркестру Перси Фейта играть «Удовлетворение» «Роллингов»[36]
а он отвечал Ты вот это послушай
и зачитывал фразу, которая была как «Вчера» с брамсовскими гармониями или как будто оркестр Перси Фейта играет «Удовлетворение» по особому заказу
и я говорила Но он как будто так медленно играет первую часть «Лунной сонаты», что все время ошибается, и его ложные доводы лезут на глаза, потому что ему так охота время потянуть
а Либераче отвечал Но ты вот это послушай
и зачитывал очаровательную фразу, под завязку набитую ложными доводами
и я говорила Или даже как будто он играет третью часть «Лунной сонаты», ослепительно виртуозно + совершенно наплевав на музыку, Шнабелю учитель когда-то сказал, что Шнабель музыкант, а пианистом ему не быть[37] + у этого писателя ровно наоборот
а Либераче отвечал Да, но ты вот это послушай
и зачитывал фразу, которую сотворил глупый виртуоз
и он, по-моему, вообще не понимал, о чем я говорю. Лорд Лейтон то, сё и это + и он как будто наваливал матрасы на галечном пляже + я как принцесса + горошина, я не собиралась выступать про английский + американский роман, чтобы оценили мое обаяние, так что я прихлебывала из стакана, а Либераче, дочитав, еще порассуждал о лорде Лейтоне.
Вы поймите, я уверена или, говоря точнее, у меня нет причин сомневаться, что, расскажи я Либераче о Людо, Либераче поступил бы как порядочный человек. И все же… Известно, что 99 из 100 взрослых людей 99% времени не утруждают себя рациональным мышлением (исследования этого не доказывают, я сама выдумала статистику и зря сказала «известно, что», но я удивлюсь, если подлинные цифры окажутся иными). В менее варварском обществе дети не оказывались бы экономически абсолютно зависимы от иррациональных существ, чьим заботам препоручила их судьба: им бы за посещение школы выплачивали приличную почасовую. Однако мы в столь просвещенном обществе не живем, у нас любой взрослый, особенно родитель, обладает ужасной властью над ребенком – и как я могу отдать эту власть человеку, который… иногда мне кажется, что могу, один раз я даже взяла телефонную трубку, но потом подумала и просто-напросто не смогла. Представила, как опять услышу его слепое мальчишеское восхищение пред очаровательной глупостью, его неколебимую верность принципу «должен – значит, не можешь»[38], и просто-напросто не смогла.
