— Всему есть предел! Всему есть предел!
Из-за невозможности играть так, как мне хочется, я стал раздражительным. Из-за отсутствия Ани тоже. И тем не менее я шагаю по улице Карла Юхана к «Блому», исполненный надежд. Этот ресторан я всегда связываю с мамой. Кажется, там она отмечала свое сорокалетие? И была приглашена половина Оперы? При мысли о маме у меня колет сердце. Что бы она сказала и что бы сделала, если была бы сейчас жива? В ее судьбе меня особенно пугает то, что она никогда не могла нарушить привычные нормы поведения — тянула этот безнадежный брак, не осуществила ни одной своей мечты. Хотя что такое мечты? Может быть, всего лишь слабый предлог, чтобы иметь возможность жаловаться на ту жизнь, которой живешь. Я иду в «Блом» и думаю о маме, вижу молодых счастливых студентов, спешащих в университет, гимназистов, толпящихся группками возле кафе-мороженого, музыкального магазина и книжного магазина «Танум». Настал их черед. Они уже сделали важный выбор, а вот я застрял, и в воспоминаниях, и в чувствах. Может быть, В. Гуде — это спасение. У него есть волшебная палочка. Ему достаточно только указать ею на оркестр и на концертный зал. Он может открыть нам дорогу в Карнеги-холл.
Я думал, что приду в ресторан первым, но оказался последним. Все уже сидят за столом. Аня — в дальнем конце, она подобрала волосы, завязав хвостик. Из-за этого ее лицо выглядит более открытым, а взгляд — более выразительным. Она дружески смотрит на меня. Я киваю ей, не в силах оторвать от нее глаз. Потом здороваюсь с остальными, они нисколько не изменились, и наконец приветствую самого В. Гуде в белой рубашке и галстуке. Он вежливо встает, крепко пожимает мне руку, почти трясет меня и говорит:
— А вот и наш последний большой талант!
Я много раз видел его в Ауле. Он всегда выходит из двери с левой стороны сцены — той самой, у которой я стоял и слушал, как играет Аня Скууг, — и садится на свое постоянное место в первом ряду. Присутствие В. Гуде в Ауле на всех больших музыкальных событиях было для меня необходимой деталью вроде театрального занавеса. За две минуты до того, как свет в зале начинал гаснуть, он, независимо от того, кто играл — Арро, Баренбойм или Бишоп, — неизменно выходил из двери под картиной Мунка, на которой обнаженные люди с торжеством и отчаянием тянут руки к людям на другой стороне. Я всегда с любопытством смотрел на него. Что он там делал, за сценой? Разговаривал в артистическом фойе с музыкантом? Стоял у двери на цыпочках, готовый повиноваться малейшему знаку. Каждый раз, когда он выходил из двери, он производил впечатление человека, уверенного в себе и полного ожиданий, словно только что имел долгий и важный разговор со звездой мировой величины. Словно они только что договорились о концертном турне по всей Европе или толковали о Шопенгауэре и его мрачном взгляде на женщин. Теперь он старается, чтобы мне было здесь как можно приятнее. Он несколько раз машет рукой, кивает, словно в ответ на свои мысли, и констатирует: «Весь мир ждет».
Ребекка прыскает. Я пытаюсь встретиться глазами с Аней, но она занята бутербродом с креветками. И не она одна. На всех тарелках лежат одинаковые бутерброды. Ланч в «Бломе», мы — гости В. Гуде. Он с удовольствием хлопает в ладоши и благодарит нас за то, что мы приняли его приглашение. Со своей лысой макушкой, оттопыренными ушами и профессорским взглядом за круглыми стеклами очков он очень похож на страуса, на доброго могущественного страуса в очках. Когда на него смотришь, трудно представить себе, что он бежит быстрее всех, но ведь это именно так. Он бежит впереди нас и кричит:
— С дороги! С дороги! Наступают Аня Скууг, и Ребекка Фрост, и Аксель Виндинг, и…
Он собрал нас всех здесь, мы, одиночки, не в состоянии позаботиться даже о собственной карьере, сделать первый шаг. Маргрете Ирене бросает на меня многозначительный взгляд, который мне не нравится. Как будто между нами существуют близкие отношения. Как будто она что-то знает лучше других. Да ничего она не знает, думаю я, и когда я смотрю на пластинки у нее на зубах, они мне кажутся еще больше, чем в последний раз, когда я их видел. Интересно, существуют ли штопоры специально для полуторалитровых бутылок? Мне ее жалко. В моей жизни для нее нет места. И мне хочется, чтобы она держалась от меня подальше.
В. Гуде стучит ложечкой по стакану с водой.
— Добро пожаловать, юные честолюбцы. — Он довольно хмыкает и по очереди смотрит на каждого из нас. — Конечно, вы уже не дети, и я это понимаю. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать лет. В вашем возрасте я считал себя уже взрослым. — Он что-то бурчит себе под нос. Потом поднимает свой бокал, приветствуя нас. Мы все тоже поднимаем свои бокалы с минеральной водой, кроме Ани, которая, не двигаясь, пристально смотрит перед собой.
— Мы собрались здесь, — говорит он, — потому что я обратил внимание на ваши недюжинные способности. — Он громко чихает, достает из кармана пиджака наглаженный носовой платок и сморкается в него, потом с удовлетворением смотрит на всех, особенно на Аню, но, так и не встретившись с нею глазами, продолжает: — Мои способности ограниченны. Я пришел в мир только для того, чтобы сделать заметными других. Я посвятил свою жизнь древним египтянам и вам, молодым музыкантам. Между делом я, как вам известно, устраивал концерты. Но великие звезды состарились и устали. Я давно спрашивал себя, когда же придет и заявит о себе новое поколение? Когда я слушал вас в финале Конкурса молодых пианистов, я думал: вот оно, новое, свежее и дерзкое. Виртуозность Ани. Чары Ребекки. Тщательность Маргрете Ирене. Созерцательность Фердинанда и лирический талант Акселя. И я думал: они неотразимы! Эта молодежь с их новыми самобытными голосами. Они мне нужны! Вы — звезды будущего. Вы будете раздавать автографы тем, кто в эту минуту еще лежат в колыбелях. Вы переживете самое неповторимое в человеческой жизни — игру с большими оркестрами. Я пригласил вас на этот ланч, на бутерброды с креветками и минеральную воду, не для того, чтобы осчастливить вас предложениями, но для того, чтобы сказать, что я с вами, что вы всегда можете найти меня в моей конторе на Пинсенс гате и что я буду следить за вами через увеличительное стекло. И кто знает? Может быть, когда-нибудь вам захочется поработать с таким дряхлым стариком, как я? Может, вам захочется играть на обеде в честь стортинга во Дворце, или в Бергене, или в Ставангере, или?.. Возможностей много. Я только хочу сказать: я могу помочь вам во многом.
Аня встала. Она стоит и спокойно смотрит на В. Гуде. Я отмечаю, что она очень бледная, словно лето прошло для нее незамеченным, словно все время она провела за инструментом.
— Это все? — спрашивает она.
В. Гуде вытирает рот салфеткой и с удивлением смотрит на молодую девушку, из-за которой он, по-видимому, главным образом и пригласил нас на этот ланч.
— В какой-то степени. — Он растерян. — Но…
Аня прерывает его, схватив свою сумочку.
— Тогда позвольте поблагодарить вас и откланяться.
Всем ясно, что она собирается уйти. В. Гуде это не по душе.
— Не стоит благодарности.
— Я очень занята в эти дни, — говорит Аня. — К сожалению, мне необходимо уйти по делу. Но спасибо за бутерброды с креветками и за минеральную воду.
Она делает реверанс, как и положено воспитанной девушке. Потом беспомощно смотрит на меня и закатывает глаза. Словно я должен что-то понять. Тогда я тоже встаю, но уходить не собираюсь.
— Простите, я на минутку, — говорю я и иду за Аней между колоннами, гербами художников, красными носами и картинами Равенсберга [5]. Раскрыв глаза от удивления, все смотрят на нас.
— В чем дело? — спрашиваю я у Ани уже в гардеробе.
Она трясет головой, словно не желает слышать ничьих аргументов, кроме собственных.
— Я его не выношу, — говорит она. — Только не сейчас. Конечно, он добрый и расположенный к нам человек, но я должна следовать своему плану.
