Что же касается мысли о конференции из восьми держав, подписавших Венский трактат, которая занималась бы обсуждением шести пунктов… то мы видим в ней важные неудобства, не будучи в состоянии в то же время извлечь какую-либо пользу.
Если меры, о которых идет речь, достаточны, то они не имели бы цели, если же меры эти долженствовали бы сделаться предметом дальнейших обсуждений, то это повело бы к прямому вмешательству в… домашние подробности администрации, к вмешательству, которого не могла допустить ни одна великая держава и которого Англия, конечно, не потерпела бы.
Польские выходцы, пользуясь своим общественным положением, организовали там (в Париже. — В. Л.)обширный заговор, поставивший себе задачею, с одной стороны, вводить в заблуждение общественное мнение Франции системою беспримерного поношения и клеветы, а с другой — питать беспорядки в Царстве Польском то материальными пособиями, то террором тайного комитета, то, главнейшим образом, распространяя убеждение о деятельном постороннем вмешательстве в пользу самых бессмысленных стремлений восстания.
Это влияние составляет ныне главнейший источник агитации, которая иначе исчезла бы пред действиями закона, пред равнодушием и отвращением масс. В этом надлежит, следовательно, искать нравственную причину, содействующую продолжению бедственного порядка вещей, скорое прекращение которого французское правительство, подобно нам, призывает во имя человеколюбия и мира. Нам приятно думать, что оно не позволит злоупотреблять его именем в интересах революции в России и Европе.
Мы думаем, что французское правительство не менее нас затруднилось бы определить характер, размеры и способ какой бы то ни было сделки, имеющей целью восстановить военное статус-кво, которое очевидно не может существовать между законно установленным правительством… и тайным комитетом, основанным на терроре, действия которого ознаменованы лишь преступлениями и которому служат шайки мятежников, рассыпанных по лесам. Между подобными элементами возможна лишь одна сделка, согласная с требованиями порядка, достоинством Императора и с чувством русского народа и русской армии, а именно покорность мятежников» [187].
«Московские ведомости» так комментировали дипломатические усилия Горчакова:
«Читая эти депеши, русский человек на каждом слове должен воздавать честь и хвалу писавшему их; так в них все зрело обдумано и зрело высказано, так все согласовано с великими интересами, которых князь Горчаков был истолкователем. Решимость отказа является в них столько же выражением чувства и достоинства, сколько и благоразумия. В этом отказе нет ничего похожего на вспышку, нет ничего вызывающего. Этот отказ сам собой вытекает из сущности дела, и его могла бы сделать для нас сама Европа.
Время сомнений и колебаний, если они и были возможны ввиду совершающихся событий, теперь, после ответов князя Горчакова, безвозвратно миновало. Эти ответы, представляя по своей форме истинно художественное произведение русского дипломатического искусства, по своему содержанию составят эпоху во внешней и внутренней политике России. Что было до сих пор смутного и неясного в недавно занятом нами положении, разом уяснилось и определилось самым удовлетворительным образом для нашего народного чувства и для будущих судеб нашего отечества…» [188]
Восторженные отзывы не могли, однако, скрыть от публицистов тот существенный факт, что в ходе польского кризиса для России произошли все же необратимые изменения стратегического порядка. Значительно более ослабленная в политическом и материальном отношении Россия еще более отдалилась от заветной цели — восстановления своих прав на Черном море. Она утратила одного из важных союзников, на которого едва ли не десятилетие делалась ставка, — Францию. Разработанная Горчаковым дальняя стратегия уступила место стратегии ближней. Поиски решения польского вопроса повлекли за собой попытки создания новых союзнических комбинаций. Покровительство, оказываемое Францией польским повстанцам, разрушило выстраивавшийся Горчаковым союз, вынудило его изменить политические планы. Союз России с Пруссией, рожденный в ходе преодоления польского кризиса, стал неким подобием брака поневоле. Разрушение франко-российского союза развязало Пруссии руки, способствуя целям германского объединения… Горчакову приходилось начинать все сначала, выстраивать новые политические подходы, ведущие к достижению программных целей.
Возвращать Россию на прежние международные позиции, создавать благоприятные внешние условия для ее последовательного реформирования было делом далеко не простым. Требовались мудрость, терпение, осмотрительность. Министерству иностранных дел России и его министру приходилось учитывать и то, что внутри государства находились силы, не считавшиеся с реальностью. «Политические инстинкты» в российском обществе, проявление которых было вызвано обостренным «национальным чувством», проявляли себя в ту пору особенно болезненно. На смену старому генералитету приходили молодые военачальники (которые, по меткому замечанию Бисмарка, «испытывали желание реализовать себя до той поры, пока не наступила старость» [189]), оказывавшие все большее влияние на императора и его окружение. Единственное, чего им не хватало, это боевых заслуг. Их не устраивало разрешение внутренних конфликтов, ведение изнурительной, по сути дела, партизанской войны на Кавказе и в Польше. Это непривлекательное, непрестижное дело не сулило крупномасштабных битв, территориальных приобретений, трофеев, почестей, орденов. Между тем операции на Кавказе и в Польше отнимали немало сил, и затевать какие-либо другие военные действия было крайне сложно. Но даже в этих условиях российские «ястребы», выбрав момент, пытались сыграть на чувствах императора, предлагая облегченные варианты победоносной войны. Искусное подстрекательство иногда приносило свои плоды.
Таким рискованным и малообдуманным шагом Александра II, предпринятым под воздействием «партии войны», стало предложение Пруссии сообща объявить войну Англии, Франции и Австрии (1864). При этом война замышлялась как возмездие за вмешательство этих стран в польские дела. К счастью для России, как, впрочем, и для Европы, это предложение было Россией отклонено…
Смысл и значение еще одного эпизода и теперь может толковаться по-разному. Поддавшись уговорам морского ведомства, Александр II в 1863 году санкционировал весьма рискованную акцию — скрытый переход двух эскадр российского флота к Атлантическому и Тихоокеанскому побережьям США — страны, охваченной в ту пору Гражданской войной между Севером и Югом. Цель акции сводилась к демонстрации поддержки американского Севера Россией, внутреннее положение которой, не говоря уже о внешнеполитическом, было весьма незавидным. В противовес военному вмешательству в американские дела, со стороны Франции и Англии был предпринят демарш в поддержку правительства А. Линкольна.
Неокрепшая американская государственность в этот период оказалась на грани развала, и определенность позиции императорской России была очень существенна для нее. Россия неоднократно заявляла: «Мы проповедуем умеренность и примирение, но мы признаем в Соединенных Штатах только то правительство, которое находится в Вашингтоне».
Торжественный прием, оказанный российским эскадрам, восторженные отзывы и рапорты и, наконец, благополучное возвращение — все это не могло компенсировать те невероятные издержки, с которыми был сопряжен неподготовленный, выполненный скрытно, без заходов в промежуточные порты переход. Экипажи судов поразила цинга, многим участникам не довелось больше увидеть родные берега.
По замыслу организаторов похода, экспедиция была призвана показать всему миру уверенность России в себе, несмотря на угрозы, звучавшие в ее адрес в связи с польскими событиями. Это был вызов, последствия которого могли оказаться непредсказуемыми. Риск войны на море с флотами Англии и Франции мог обернуться для России новой трагедией, не менее серьезной, чем Крымская война 1853–1856 годов. К счастью, поход не имел драматических международных последствий. Кораблям удалось избежать соприкосновений с конфликтующими сторонами. Обошлось и без серьезных политических осложнений, а именно такая угроза вызывала серьезное беспокойство. Российский министр иностранных дел Горчаков в своих депешах к посланнику России в США Э. А. Стеклю неоднократно требовал обратить особое внимание на то, чтобы «наши храбрые моряки, сердечно отвечая на оказываемый им прием, воздержались бы от того, чтобы придавать своим речам характер, угрожающий какой бы то ни было державе, и чтобы тем самым не давать повод к предположениям, не входящим в наши намерения и не соответствующим нынешней политике» [190].
