Проживавший в мирном Дармштадте бывший русский посол в Англии барон Бруннов, склонный к безмятежному мировосприятию, во всем происходившем умудрялся усматривать утешительные симптомы, о чем и писал время от времени в Петербург. То он убеждал Нессельроде, что Буоль вовсе не так зловреден по отношению к России и вся его беда лишь в том, что он человек «посредственный», то 1(13) сентября, за неделю до Альмы сообщал о благотворных переменах австрийского двора в отношении России. Царь написал на его восторженном письме: «Я ничуть этому не верю».
Горчаков полагал, что избежать военного выступления Австрии зимой удастся, поскольку денег в австрийской казне не было. Именно этим объяснял Горчаков предложение Франца-Иосифа, высказанное царю, воспользовавшись австрийским дружелюбием, перебросить русскую армию, стоящую у Прута, в Крым, к Севастополю, осада которого должна была начаться в середине сентября. Горчаков не доверял австрийскому дружелюбию и не советовал этому любезному приглашению следовать.
В конце сентября в Вене стали распространяться известия о битве под Альмой и отступлении Меншикова, о начале осады Севастополя, а в октябре заговорили об усилиях союзников поскорее покончить с Севастополем и о возможной потере Россией Крыма.
Граф Буоль опять круто изменил свое поведение, ибо события подтвердили его правоту в глазах Франца-Иосифа, и он получил полную свободу действий.
«Я держусь самого дурного мнения о намерениях венского кабинета относительно нас», — писал Горчаков 7 октября 1854 года в Петербург: Буоль стал держать себя вызывающе по отношению к Пруссии и Германскому союзу и давал понять, что отныне Австрия совсем не нуждается в их содействии и помощи. «Зложелательность венского кабинета по отношению к нам даже не прикрывается уже внешними формами…»
Горчаков задавался вопросом, чем объяснить такое поведение Австрии, ведь положение в стране отнюдь не улучшилось, в том числе материальное. Горчаков решительно советовал канцлеру Нессельроде (то есть царю, который читал его донесения с карандашом в руке) ожидать отныне от Австрии лишь самого худшего. Тон Буоля в беседах с Горчаковым был уже так дерзок, что становилось ясно, что он сжег свои корабли. Когда в Вене распространился ложный слух, облетевший всю Европу, будто Севастополь взят, министр внутренних дел Бах, наиболее близкий к Францу-Иосифу, «говорил направо и налево: вы видите, как мы были правы, что предпочли западный союз — союзу с этим сгнившим зданием». Николай подчеркнул эти строки и отчеркнул это место на полях. Горчаков был встревожен таким поворотом событий и переменил свое мнение относительно перспективы вступления Австрии в войну зимой: «Если союзники будут иметь решительный успех в Крыму, Австрия сделает все, чего они от нее потребуют». Горчаков рекомендовал «угадывать линии поведения Австрии по намерениям западных держав» [51]. Как видно, Горчаков и не думал успокаивать царя и пытаться представить ситуацию лучше, чем она была на самом деле, и пытался подвести царя к мысли о возможности для России принять пресловутые четыре пункта.
В этот момент появившийся в Вене первый министр Баварского королевства фон дер Пфордтен довел до сведения австрийского императора, что Пруссия и Германский союз не могут помочь Австрии в случае ее войны с Россией и, напротив, готовы оказать ей всяческую помощь в случае возникновения конфликта с Францией. Этот демарш вызвал новую волну переговоров по четырем пунктам, которые инициировала Австрия. В случае, если Россия согласится начать переговоры на основе четырех пунктов, австрийский кабинет обещал пригласить западные державы принять участие в дискуссии, установив перемирие, и в самом умеренном духе интерпретировать эти пункты во время такой дискуссии. Если западные державы откажутся, Австрия и Германия, несмотря на эпго, обязались вступить с Россией в прямые сношения, а если совещания Австрии с Россией увенчаются успехом, Австрия обязалась объявить себя удовлетворенной и предоставить Англии и Франции без нее продолжать войну. Россия же должна была дать заверения, что, чем бы ни окончилась война, она не возьмет назад своего согласия соблюдать условия, выработанные между нею и Австрией.
Пфордтен сообщил это Горчакову, который туг же отправил депешу в Петербург. Конечно, сами условия были не вполне ясны. Буоль якобы не успел отредактировать письмо прусскому королю до отъезда Пфордтена, и Горчаков полагал, что Буоль лгал от начала до конца и собирался написать совсем не то, что обещал. Но у Горчакова появилась надежда, что при известных условиях Австрия отойдет от Англии и Франции. Слово было за царем.
Фон дер Пфордтен, уезжая из Вены, так передал через Горчакова свои опасения: «Если четыре предложения будут отвергнуты Россией, неизбежна война между нею, с одной стороны, и Австрией и западными державами — с другой, и Германия (Германский союз) неминуемо будет позже вовлечена в войну. Цель войны тогда состояла бы в реальном и длительном ослаблении русского могущества» [52].
Донесение Горчакова, отправленное из Вены 7 ноября, 15-го было вручено канцлеру Нессельроде в Петербурге. Курьер, мчавшийся почти без отдыха из Вены в Петербург, в пути узнал о поражении России в Инкерманском сражении, о кагором еще не знал Горчаков, отправляя депешу.
Русские напали на английские позиции, понесли огромные потери и были отброшены, но они нанесли урон англичанам и те были бы уничтожены, если бы им на выручку не пришли французы и если бы не странное поведение русских военачальников, из которых один не привел в действие резервы, а другой внезапно велел отступать. Так что известию в Париже и Лондоне ничуть не обрадовались: стало очевидным, что союзникам предстоит длительная и кровопролитная война.
15 ноября Николаю доставили полученное из Вены донесение Горчакова. Теперь, после Инкермана, он на многое смотрел иными глазами. Отказ от исключительного покровительства православным в Турции, от протектората над Молдавией и Валахией, от контроля над устьями Дуная — эти три пункта, как это ни было болезненно для царского самолюбия, можно было бы в конечном счете принять. Но пересмотр договора между великими державами и Турцией означал нарушение законных прав России ограждать свое побережье от врагов, обезопасить свои границы.
Однако вечером 16 ноября Нессельроде передал Валентину Эстергази, брату австрийского посла в Берлине, что государь принял все четыре пункта.
Для Наполеона III дело зашло слишком далеко, чтобы он согласился окончить войну, не взяв Севастополя, удовольствовавшись лишь дипломатической победой. А потому Англия и Франция решили, что теперь принятия Россией четырех пунктов уже слишком мало для установления мира. Австрия, в силу сложившихся обстоятельств, пошла у них на поводу, хотя бы потому, что парижская и лондонская биржи могли нанести ряд серьезнейших ударов по и без того находившимся в плачевном состоянии австрийским финансам.
Наполеону III нужна была не мирная конференция, но взятие Севастополя, военная победа. Необходимо было добиться выступления Австрии, дав ей понять, что в противном случае она потеряет Северную Италию.
22 ноября Горчаков провел беседу с Буолем и удостоверился, что принятие Россией четырех пунктов ничего не дало. Буоль придирался к мелочам, к формулировкам, и даже после того как Горчаков заявил ему, что Россия в несущественных мелочах готова уступить, не давал окончательного ответа.
Каждое новое свидание с Буолем укрепляло убеждение Горчакова, что Франц-Иосиф боится, согласившись на переговоры с Россией, испортить отношения с западными державами и что никакие уступки с русской стороны уже не помогут. Однако Горчаков на протяжении длительного времени пытался убедить своего австрийского коллегу в том, что Австрии гораздо менее выгодно влияние в Турции западных держав, чем России: Англия всюду подвергает чужую торговлю и промышленность жестокой конкуренции, а Франция даже пускает в ход революционные идеи (намек на антиавстрийскую агитацию в Италии). Однако Франция оказывала на Австрию серьезное давление, вплоть до прямых угроз вооруженного восстания в Италии.
