– Доктор, – прервал его Юрий. – Сколько, если не секрет, мне в вашем заведении отдыхать придется? Я вроде в порядке уже...
Нарколог пропустил мимо ушей самооценку Филатовым его состояния:
– 21 день вы, Леонид Иванович, будете вкушать наш хлеб. И не спорьте, у нас курс лечения такой. Во избежание повторения. Согласитесь, выпусти вас сейчас, так сразу же в ресторацию побежите...
– Куда я побегу – это мое дело. Но сажать человека за решетку могут только правоохранительные органы, я же, если мне память не изменяет, ни в чем не провинился.
Древоедов молча достал из ящика стола бумагу и, не выпуская ее из рук, дал прочитать Филатову. Тот дочитал до конца и захлопал глазами: под обязательством не препятствовать 21-дневному содержанию в лечебном заведении закрытого типа стояла... его подпись.
– Когда ж это я успел? – с сомнением спросил Филатов.
– Да вот успели. У вас теперь амнезия, и неудивительно: такого содержания алкоголя в крови у нас давненько не было. Человек умирает после пяти промилле, у вас же было четыре.
«Хрен я тут лежать буду!» – подумал Филатов, а вслух спросил:
– А если у меня дела срочные?
– Придется отложить... Где вы работаете?
– Я сейчас в отпуске...
– Ну и прекрасно. Мы теперь выдаем больничные листки, и вам эти дни прибавят к отпуску. А если нужно куда-то сообщить – вот телефон или медсестру попросите. А теперь давайте вас осмотрим...
Процедура осмотра заняла минут пять. Потом врач долго писал что-то в истории болезни, назначал препараты и процедуры. Спросил наконец:
– Что ж вас в наши места-то занесло?
– Отдыхал в деревне, у бабки...
– Думаю, вы сможете вернуться туда недельки через две. С половиной, ха-ха-ха...
– Простите, я могу узнать по телефону, в какой больнице лежит бабка, у которой я гостил? Ее неделю назад «скорая» забрала.
– Я узнаю, – ответил Древоедов. – Как звали ее?
Он набрал номер телефона и вскоре сообщил Юрию, что бабка лежит в Усвятской больнице и вроде бы начинает поправляться. Тогда Филатов назвал ему номер телефона дальних родственников бабки и попросил сообщить им об этом якобы от имени тамошнего врача – самому, мол, неудобно. И, уже все растрезвонив, понял, что теперь его могут найти в два счета: бабка скажет двоюродной племяннице, та – мужу, муж по пьяни – кому-нибудь еще... Начнут искать, выйдут на Настю, найдут тайник с деньгами, оружием (успел спрятать перед началом запоя) и – Гитлер капут... Бежать надо как можно скорее.
После визита к доктору Филатова перевели в другую палату, для выздоравливавших. Лежали там те, кто уже перемучился отходняком, они пили чифирь, сваренный с помощью остроумно сделанного кипятильника, травили байки. Курить ходили в специальный закуток, когда-то служивший входом в корпус. Дверь заложили кирпичом, установили вентиляцию, поставили лавки, и там коротали дни пациенты наркологического отделения. Правда, курилкой пользовались только в плохую погоду и в те часы, когда выход в небольшой дворик был заперт. Когда же светило солнце, алкаши собирались на свежем воздухе, занимаясь в основном игрой в карты, забиванием козла да травлей анекдотов. Тут фору всем давал один из санитаров, доводя своих подопечных до колик. Был и еще повод веселиться: над стеной, разделявшей мужское и женское отделение, постоянно торчали головы представительниц прекрасного пола, не устоявших перед Бахусом. Филатову пришлось наблюдать даже картину семейной ссоры: жена несколько дней назад сдала сюда супруга, а потом попала и сама, только за стенку. Народ ржал, особенно тогда, когда «мадам» умудрилась укусить своего «месье» за нос, который был достаточно длинен для того, чтобы оказаться в опасной близости к зубам. Дворик, задняя стена которого примыкала к речному берегу, был самым удобным местом для побега. Бежать без денег и документов, конфискованных санитарами, было трудно, но возможно. Создавало дополнительные сложности только то, что на Филатове была больничная одежда – серые байковые штаны и куртка. Забор же, являвшийся внешней стеной монастыря, был метра три в высоту и особого препятствия из себя не представлял.
Юрий решил бежать утром, после завтрака. Пораскинув мозгами, вспомнил кино «Кавказская пленница» и рассмеялся вслух, отчего семенивший навстречу по коридору дедок испуганно отпрянул. «Подговорить, что ли, дедка, чтобы на доску прыгнул? – подумал Юрий весело. – Надеюсь, что хоть сирены тут нет...»
Вот тут-то как раз Филатов и ошибался.
... Когда его, завернутого в смирительную рубашку, водворили в отдельную палату и привязали полотенцами к кровати, он крыл матом и извивался. Взяли Юрия классически, несмотря на всю его спецподготовку. И смех и грех – вдоль стен тянулась тонкая проволока, служившая частью какой-то немудреной системы сигнализации. Сирены, правда, действительно не было, дабы не возбуждать психически больных, зато были звонки, на которые тотчас слетелись санитары. Юрий был уже за стеной, но тут с разных сторон на него навалились здоровые мужики в белых халатах. И не стоило сопротивляться, но Юрий врезал от всей души одному незадачливому санитару (как оказалось, уже один раз пострадавшему от руки Филатова). У того явно чесались кулаки ответить, но старшие быстро пресекли эти поползновения... В палату заглянул Древоедов:
– Что ж вы, батенька, в бега ударились?
– Кормите плохо, – сквозь зубы проговорил Филатов.
– Зато бесплатно, – сострил врач. – Надеюсь, бегать больше не будем? Тут у нас, сударь мой, специалисты... Сейчас вас развяжут, укольчик сделают, поспите. Ничего, три недели – не три года, тем более что вам уже две осталось.
Древоедов ушел, а Филатов скрепя сердце позволил вколоть себе какую-то гадость, после которой жутко захотелось спать.
Проснулся Юрий под вечер, и ему велели идти в свою палату. Санитар глядел весело:
– Опять ты Петрову фингал поставил. Хорошо, что его пока на внутреннее дежурство не ставят, а то...
– Что «а то»?
– Ну, сам понимаешь...
– Знаешь, браток, срал я на твоего Петрова с высокой колокольни.
На этом разговор с санитаром закончился. А перекуривая перед сном в курилке, Юрий разговорился с тем самым дедом, которого шуганул утром в коридоре. Юрий, из карманов которого изъяли рублей двести, попросил медсестру купить ему несколько пачек сигарет и теперь трудностей с куревом не испытывал. Старик же был без курева. Филатов поделился с ним сигаретами и тем обрек себя на слушанье истории дедовой жизни. Впрочем, это было довольно интересно. Оказывается, Осип Панкратович отдыхал в этом «санатории» раза по три году; когда уж совсем нечего становилось есть, он ложился где-нибудь в сквере на лавочку, и прекрасно знавшие его миллионеры доставляли старика прямиком в психбольницу, где его без лишних вопросов определяли хоть и на скудный, но все-таки прокорм. За это он должен был чистить туалеты, – уборка санузла лежала на выздоравливающих алкоголиках. Было деду семьдесят лет, и знал он тут каждую щелку.
Когда Филатов, не подумав, что он, вообще-то, «приезжий», ляпнул о том, как, мол, искали они ходы в детстве, дед, с радостной улыбкой сообщил:
– А ты, милок, как раз возле входа в него сидишь!
– Да ну! – не поверил Юрий.
– Пошли покажу, только, видать, подвал заперт...
Дед спустился по лестнице, которая когда-то вела на второй этаж, а теперь заканчивалась площадкой, где и сидел обычно курильщики и куда выходила только закрытая наглухо дверь в женское отделение. Протиснулся между стеной и перилами в закуток, куда обычно ставили швабры и ведра и поманил за собой Юрия.
В полу закутка оказался люк, действительно запертый висячий замок.
– Вот под ним, – сказал дед, – лестница в подвал, там сейчас нет ничего, кроме кроватей списанных. А справа дверь будет, заколоченная. За ней – ход, прямо в госпиталь ведет.
– И что, Панкратович, ты под рекой ходил?
– В войну ходил, когда тут фронт стоял. Надобность была.
Юра закусил губу, размышляя:
