Мне хватило нескольких часов, чтобы понять, в ка­кую мы влипли передрягу; едва настала ночь, процес­сия бедолаг, волочащих на закорках своих собратий, провлеклась мимо нашего костра и растаяла во тьме. Кто-то говорил, будто они идут к реке помыться и страдают покуда всего-навсего поносом, но уже по­ползли слухи, что во французском лагере, разбитом на сравнительно благополучном месте, от нас к северо-востоку, вспыхнула холера.

На другой день к нам присоединился Джордж, об­лаченный якобы в форму офицера двадцатой дивизии. Мундир так выцвел и потерся, что исходные цвета не поддавались опознанию; его заметно поносил злопо­лучный предшественник Джорджа — если не все трое. Вынужденный на свои любезные купить уставные са­поги, Джордж заполнял несчетные бланки, в результа­те чего был извещен, что желаемую обувь можно будет приобресть через неделю, а то и через месяц.

Обстановка в лазарете, он мне рассказывал, была зловещей. Не хватало людей для строительных работ, а власти, он считал, то ли не могли, то ли не хотели по­нять неотложность дела. Предприняли попытку улучшить вентиляцию, выломав доски на крыше, но палаты все стояли душные и грязные, служа достойной Вальхаллой [11]несчетным блохам, мухам, крысам, тараканам. Недоставало оборудования и лекарств. В первый же ве­чер ему пришлось спасать несчастного, в пьяном виде свалившегося с лошади и сломавшего нижнюю че­люсть. Не имея ничего другого для наложения шины, пришлось использовать картонный переплет книги под названьем «Вольный, вольный мир». Если его не выскрести добела, лазарет непригоден для обитания, и, по убеждению Джорджа, человек там умрет скорей, чем брошенный в канаве. По ночам Джордж неистово чесался и не давал мне спать.

Сам же я являл собой весьма печальную фигуру, по­сле того как безрассудно передал залубеневшую от шлепанья по грязи одежду прачке. Итог — день целый я простоял голышом, прикрытый замызганной лоша­диной попоной, ожидая ее возвращения. Она так и не пришла, и, поставя окончательный крест на моем стремлении к элегантности, так и не пришел корабль с нашим багажом — как сообщалось, загоревшись в ми­ле от Скутари. Миртл отправилась куда-то, разыскала торговца подержанным платьем и любезно купила и на мою долю священническую рясу, безусловно мод­ную во времена моего деда. Еще она приобрела ци­линдр, слегка траченный молью. И я его носил, пред­почтя бесчестье солнечному удару. Сама она ходила в длинном платье, вот как турчанки носят, и чуть ли не непристойно ловко скользила в нем по лагерю.

Странно, до чего просто привыкаешь к первобыт­ным условиям. Удивительно, до чего легко осваива­ешься с чумазыми руками и сальной бородой. Ничто так верно не возвращает человека к его сущности, как жизнь под открытым небом.

Сказать по правде, я уже не знал, кто я такой — я по­терял свой курс вместе со штанами. Я наблюдал, я вел свои записи днем — под адское жужжанье мух, но­чью — под собачий лай и задушенные крики тех, кому приснилась родина... а то похуже.

Я пропал, я совершенно потерялся, разум мой был расстроен, мысли в беспорядке. Часто, погружаясь в неверный сон, я про себя повторял строки Гесиода:

Боюсь, скорей тот жесткий барашек, которого мы жевали на закате, нежели интеллект, придавал такое направление моим мыслям.

Места тут дивные, но все вокруг болеют, понять не мо­гу отчего. Может быть, от этой бездны ягод, собирай сколько хочешь — вишня, клубника растут за палатка­ми без всякого призора. Я в жизни себя не чувствовала такой здоровой.

Джорджи, как сюда приехали, поручил доктору Поттеру купить для меня пони. Он беленький весь, и на крупе черная полоса; если пугается, на лбу бьется си­няя жилка. Понятливые животные совсем как дети. Я его глажу, а шкура под рукой нежная, просто бархат...

Джорджи меня еще ни разу не видал в седле, все ему некогда, но вчера пообещал, что мы вместе поедем в горы над озером. Уже нам через час отправляться, и тут он исчез. Оказался, конечно, в своей лазаретной палат­ке, сидит проверяет лекарства, все заносит в гроссбух. Помощника у него нет, и он вечно мучается, столько разных отчетов приходится писать по начальству. Мог бы сказать, как, мол, обидно, что он со мною не выбе­рется, но нет, не сказал.

Только кинул через плечо: «Ты иди, Миртл. Мне ни­как нельзя отлучиться».

Доктор Поттер — тот бы со мной поехал, если б я его взяла, хотя наездник из него никакой, и вообще он не любит шевелиться. Я очень люблю доктора Поттера, но он вечно погружен в свои мысли, и, когда его из них вырвешь, он неважный собеседник. Вечно приво­дит цитаты о смерти, сперва пробормочет на мертвом языке, потом старательно переводит, а это может ведь и надоесть. То есть не то чтобы сами слова неинтерес­ны, почему, сидели бы мы в гостиной между дураков, я бы первая его посчитала умнейшим человеком. Но здесь, когда кругом без конца умирают люди, эти от­сылки к древним побоищам раздражают, вот и все. По-моему, он удирает в прошлое от страха перед действи­тельностью.

— Со мной согласилась поехать миссис Ярдли, — я ему сказала. — Да вы же и не любите жары.

— Разумеется, разумеется, — поддакнул он, хоть вид был расстроенный.

Солнце в то утро было особенно злое, и я попроси­ла у него цилиндр — чтобы подсластить пилюлю. Это подействовало. «Бери, бери, дитя мое», — крикнул он, сдирая с головы свою шляпу. Я, конечно, не собиралась в ней красоваться дольше, чем он будет добираться до палатки.

Миссис Ярдли и ее полковник стоят в городе, но все дни проводят в лагере. Я начинаю к ней привы­кать. Иногда она, правда, может и выругаться, особен­но когда укусит комар. Вся в укусах — один даже на кончике носа, — она все равно не теряет веселости. Она выступала на сцене в живых картинах и не делает из этого тайны и характера своих отношений с пол­ковником тоже не скрывает. Думаю, она не догадывается, как много между нами общего, хотя из-за того происшествия с глупым Нотоном несколько раз под­ступалась ко мне с не совсем скромными расспроса­ми. Покамест я с нею не откровенничаю, но если мы сойдемся поближе...

Обе мы стараемся не терять присутствия духа и со­гласны в том, что кое-кому из наших «леди» стоило бы поучиться мужеству у жен и спутниц простых солдат, которых вдобавок дергают за подол орущие дети. Я вот все говорю мастеру... все говорю Джорджи... что глупо расспрашивать простого солдата про понос, ведь для того, кто вырос на тухлятине, это дело привычное. Я напомнила ему, как миссис О'Горман рассказывала про сестрину семью в Ливерпуле: они в речном устье, в иле, нашли давно утонувшего поросенка, принесли до­мой и чуть не сырым умяли. Итог — как сказал бы док­тор Поттер, — хоть раз в жизни наелись досыта.

Не успели мы взобраться в горы, миссис Ярдли при­нялась выведывать; думаю, за этим стоял полковник, он же знает здешние сплетни.

— Мисс Харди, — она говорит, — я вот слыхала, этот ваш Нотон слег, едва вернулся домой. Видно, слух про его подвиги прежде его туда дошел. А тут еще де­нежные заботы, знаете, он же совсем запустил дело.

— Я не так уж близко с ним знакома, — я говорю. — Но мне грустно это слышать. Без денег жить несладко.

— А я думала, вы с ним по Ливерпулю знакомы, — она говорит.

— Вовсе нет. Мы познакомились на борту парохо­да... а потом снова в Константинополе. Он любезно мне помог вернуться в гостиницу, когда мне стало дур­но на улице.

— Из-за жары, — она говорит: опять выведывает.