Я славно провел время со слюнтяем Касторпом и с тридцатью двумя фигурами. По правде, гораздо больше времени я уделял Клавдии Шоша, об этом сложно было бы не упомянуть, хотя и рассказать особенно нечего. Когда она нервно хлопала дверью в ресторане и потом, в белом джемпере, терзая косу, садилась к “правильному” русскому столику, словом, когда эта женщина с восточным, киргизским, лицом, появлялась снова и снова, научные изыскания господина Сеттембрини о парадоксах логического мышления начинали раздражать меня все сильнее. Настолько, что, когда мадам Шоша будто бы случайно появилась в предбаннике перед рентгеновским кабинетом и, немного сгорбившись, закинув ногу на ногу, начала листать цветную газету, читатель в моем лице крепко задумался, черт возьми, жизнь могла сложиться совершенно иначе. К примеру, если бы он пятнадцать лет встречался с этой женщиной, если бы по пешеходному переходу брела не полупьяная шлюха, держа в руках туфли и полудохлую птицу, а эта Клавдия… ну да ладно, что я там писал об особых списках, зачеркиваем. В общем, в те дни я был, можно сказать, счастлив. Иногда я выходил в круглосуточный магазин на проспект. Ночью, поскольку не хотел, чтобы соседи меня видели.

Когда я вернулся, дверь была открыта. На кухне сидели двое мужчин в костюмах, судя по всему, уже довольно долго. Они пили кофе и курили. Когда я вошел, они даже не встали.

— Вы ответственный квартиросъемщик? — спросил коренастый и попросил, чтобы я показал документ, удостоверяющий личность. Было ясно, зачем они пришли, однако в таких вопросах лучше играть по их правилам. Худощавый отодвинул ногой табуретку и кивнул мне, чтобы я садился.

— Я могу закурить? — спросил я, словно был не у себя дома.

— Естественно, — сказал он и протянул мне пачку.

— Спасибо, у меня есть, — сказал я.

— Оставьте, вам еще пригодится, — сказал он, в его голосе не чувствовалось угрозы, и все же я взял из его пачки. По крайней мере, будем курить одно и то же, думал я. Казалось, из двоих старший по званию — он. Правда, они забыли представиться, что у них, впрочем, не редкость. Мне очень хотелось, чтобы мы поскорее покончили с положенными формальностями, поскольку я в любом случае не собирался ничего отрицать.

Коренастый посмотрел на коллегу, понял, что тот не собирается сейчас говорить, и зачем-то проронил:

— Очень уютная квартира, — словно это было какое-то существенное замечание, которое может отпустить только старший по званию. Лучше бы заговорил худощавый, думал я. Он казался гораздо более вменяемым, чем это свиное рыло, но, судя по его неподвижному взгляду, был садистом.

— Да, — сказал я, мне не хотелось говорить на посторонние темы.

— И обставлена мило.

— В основном декорации, — сказал я.

— Но на пятьсот франков в месяц вполне можно прожить, — сказал он. И я начал немного нервничать, потому что какое его дело, на что мы жили.

— Да, — сказал я отрывисто. Я хотел было добавить, что, с тех пор как стали печатать мои рассказы, я езжу на встречи с читателями и открываю выставки, что с недавних пор я сам неплохо зарабатываю, но решил, это только запутает разговор.

— Даже вдвоем, — сказал он.

— Даже вдвоем, — сказал я. От этих пошлых намеков у меня заныл желудок, но протестовать я не стал.

— Перерыв, — сказал худощавый и снова протянул мне сигарету. Пока я курил ее, слышно было только тиканье будильника. Я попытался вспомнить, в каком спектакле были задействованы эти часы, в голову приходило “Много шума из ничего”, хотя там они точно не могли быть задействованы.

— Очень уютная квартира, — сказал коренастый, когда я потушил окурок.

— Да, — сказал я.

— И обставлена мило.

— В основном декорации, — сказал я. Мне показалось, где-то я это уже слышал. Вряд ли мы сидим тут, чтобы рассуждать о ворованных декорациях.

— На пятьсот франков в месяц вполне можно прожить.

— Да, я уже сказал, что можно.

— Даже вдвоем.

— Я уже говорил, можно вдвоем.

— Перерыв, — эхом вмешался худощавый. На этот раз я не взял сигарету. Мы молчали, я злился, поскольку никак не мог вспомнить, в каком спектакле служил реквизитом этот будильник. Меня раздражало, что мы никак не закончим положенные формальности. Я чистосердечно во всем сознаюсь и затем получу пожизненное, или пятнадцать лет, в любом случае я не стану ничего отрицать.

— Очень уютная квартира, — сказал коренастый. Мне ужасно хотелось встать и сказать, пойдем, но я знал, что нельзя этого делать. Еще мне пришло в голову, что я не могу сказать двум палачам то заветное слово, которое сказал Эстер на мосту Свободы пять лет назад.

— Зачем вы спрашиваете? — выпалил я.

— И обставлена мило.

— Мы уже это обговаривали, здесь только декорации.

— На пятьсот франков в месяц вполне можно прожить.

— Чего вы хотите? — спросил я у второго, но тоt не ответил. Он пил кофе из маминой кружки, его серые сверла сверкали, он молчал.

— Даже вдвоем, — сказал коренастый.

— Конечно, даже вдвоем. Если пересчитать на наши деньги, выйдет, что примерно столько здесь платят врачам, — сказал я.

— Перерыв, — сказал худощавый и поставил чашку на стол.

— Какой еще перерыв! Скажите, чего вы хотите, и пойдем наконец, — сказал я и хотел встать, но старший по рангу кивком головы показал, что еще не время, и я не двинулся с места. Снова воцарилась тишина, мы сидели и слушали, как тикает будильник.

— Очень уютная квартира, — снова начал он.

— И обставлена мило, и несомненно, на пятьсот евро в месяц вполне можно прожить. Сколько еще будет продолжаться весь этот бред?

— И обставлена мило, — сказал он.

— Прекратите вы когда-нибудь? Вы что, дураки, или меня за дурака держите?

— На пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Да! Мы отлично жили на пятьсот франков в месяц! Хватало на дрянную косметику и огнетушители! Вполне обходились! Все в шоколаде!

— Даже вдвоем.

— Перестаньте, вы, скотина!

— Перерыв, — сказал худощавый и протянул мне сигарету. Я отказался, поскольку у меня начинали сдавать нервы. Я попытался взять себя в руки, я понял, что нельзя терять самообладание. Чего бы они ни хотели, надо оставаться непроницаемым. Это была ошибка, я не ответил на вопрос. Да, это была ошибка. Я попался в ловушку. Я принимаю их правила игры.

— Уютная квартира, — снова заладил коренастый.

— Да, сказал я.

— И обставлена мило.

— Мне самому нравится, хотя это только декорации, — сказал я.

— Но на пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Да, вполне можно, — сказал я.

— Даже вдвоем.

— Естественно, даже вдвоем, — сказал я.

— Перерыв, — сказал худощавый. Я курил сигарету, слушал будильник и чувствовал, сейчас все прошло как надо. Единственная ошибка в том, что я отвечал немного другими словами, чем в первый раз. Затем я подумал, наверно, они сами уже не помнят, как я отвечал сначала, и решил придерживаться последнего образца.

— Уютная квартира, — сказал он.

— Мне самому нравится, хотя это только декорации, — сказал я, но тут же понял, что ошибся, поскольку эту реплику я должен был произносить после второй фразы. Я попытался скрыть замешательство и снова сосредоточился.

— И обставлена мило, — сказал он.

— Мне самому нравится, хотя это только декорации.

— На пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Да, вполне можно.

— Даже вдвоем.

— Даже вдвоем. Перерыв, — сказал я, и понял, что окончательно все испортил. Напрасно я продумывал стратегию. Эту фразу должен был произносить худощавый, поскольку он здесь командует. Я не могу приказывать, когда делать перерыв.

— Перерыв, — сказал худощавый, словно ничего не случилось. Мне было бы легче, если бы он как-то отреагировал. Если бы, скажем, он не дал сигарету. Потом я подумал, наверняка скоро конец, они ведь тоже люди, они сами долго не выдержат. Даже хорошо, что мы делаем эти перерывы, по крайней мере, можно сосредоточиться, но тут он опять начал.