Мэдилейн тогда очень рассердилась, голос у нее стал тихим, это верный признак. Она плотно сжала губы, ее темно-рыжие волосы, почти такие же, как у Айлы, но теперь крашеные, растрепались, как будто она только что зачесала их назад пальцами. Она уперлась руками в кухонный стол и стояла, тяжело опираясь на руки.

— Айла. Ну-ка послушай меня. Такие, как мы, не могут распознать таких, как он, да и не должны. Это не значит, что мы глупые или беспечные, это значит, что мы хорошие, что мы надеемся на лучшее. Знай это и никогда в этом не сомневайся. Ты не позволишь ему все разрушить. Не позволишь.

Она была великолепна. И она говорила о доверии и надежде как о добродетели, а не как о глупости, не у поминая о еще одной возможности — что они были и тем и другим.

Конечно, она же мать. Вот, посмотрите на мать Джеймса, которая защищает своего непонятого, преданного, обиженного мальчика.

— Возможно, — сказала Айла. — В будущем. Я просто сейчас не вижу никакого будущего.

— А я вижу. Иди, прими душ. Ты на смерть похожа. Скоро дети придут, ты должна быть чистенькой и нарядной. И соберись, возвращайся на работу. Мартин говорит, чтобы ты возвращалась, когда будешь готова, но сейчас ты с каждым днем будешь все меньше и меньше готова. Конечно, есть люди, которые тебе в лицо не смогут взглянуть и не будут знать, как с тобой говорить, но чем дольше ты сидишь дома, тем хуже. И для тебя тоже.

Это было сурово, не по-матерински резко. Айла встревожилась и обиделась. Судя по всему, это отразилось на ее лице.

— Ты не подросток, — сказала Мэдилейн, — так что не надувай губы.

Господи, она надулась! Насупилась, глядя на маму, и надула губы! Губы у нее задергались. Когда дети вошли в дом, они с Мэдилейн все еще хохотали.

За обедом Мэдилейн сделала объявление:

— Вы все знаете, что мне очень нравится проводить с вами целый день. Мало того, что вы — моя семья, а значит, по определению замечательны, я бы сказала, что вы — чудесные, удивительные люди, если бы я вас не знала как облупленных.

Дети, заметила Айла, перестали есть. Они настороженно смотрели на бабушку, как будто хотели сбросить неудобный башмак. И они тоже, поняла Айла, больше не уверены в том, что хороши, или в том, что хорош кто-то еще.

— Мне очень хочется остаться, но я думаю, будет разумнее, если я приберегу это на будущее, когда мне придется просить кого-то из вас присматривать за мной. — Все заулыбались. — Но пока нам всем лучше пожить своей жизнью. Вы двое, — она посмотрела на Джейми и Аликс, — пошли в новую школу, ваша мама скоро вернется на работу, а я сама скучаю по работе и по своему дому. Не надо, Аликс, — она увидела, что та собирается заплакать, — я знаю, что это нелегко, но теперь все будет хорошо.

В глазах у нее самой стояли слезы. Айла коснулась ее руки.

— Все, не буду вас больше утомлять. Представьте только, в какую болтушку я превращусь к тому времени, когда кому-то из вас придется взять меня к себе жить.

— Ты можешь жить у меня, бабуль, — ласковая Аликс. — Я всегда буду о тебе заботиться.

— Я знаю, что будешь, лапонька. Будем надеяться, что тебе еще нескоро придется это делать.

Джейми, как обычно, молчал. Как обычно, он ушел, как только все встали из-за стола.

— За ним нужно присматривать, — сказала Мэдилейн Айле, когда они загружали тарелки в посудомоечную машину.

— По-моему, он разговаривает с Бетани. Я иногда слышу, как он говорит по телефону. Но ты права, конечно, я за ним присматриваю.

Это у нее не слишком получилось, присматривать за ним, правда?

Потому что сейчас над ней нависает то, во что превратился тот мальчик. Десять лет прошло, он уже мужчина, хотя все еще молодой мужчина, и в его темных глазах появилась мрачная глубина. Где-то там прячется мир утраченных возможностей. И память о страшных вещах, которые делал он, которые делали с ним, — память, которой у него не должно было быть.

Какое-то время, когда она думала, что он уходит вечерами к Бетани, так оно и было. Потом уже нет. Хотя прошло какое-то время, прежде чем Айла узнала, что он искал, где, в каких подземных переходах и переулках, чужих комнатах и квартирах, можно отыскать вещества, которые помогут ему чувствовать себя лучше. Или ничего не чувствовать. По крайней мере чувствовать, как он потом рассказывал, что летишь сквозь иную вселенную, яркую, цветную, где нет боли. Но там было трудно удержаться, и ему приходилось прилагать все больше и больше усилий, чтобы попасть туда, где цвета были яркими, где все стремительно двигалось и не было никаких проблем, совсем никаких.

Это случилось довольно быстро. Наверное, это всегда быстро случается, если этого очень хотеть. И если этого очень хочешь — вот как Джеймс, он тоже, так ей казалось, — можно довольно долго утаивать какие-то пороки, дефекты и недостатки.

Конечно, с Джейми не все было ладно, она это знала. И с Аликс, и с ней самой. Это было в порядке вещей, и, если Джейми резко стал хуже учиться, удивляться было нечему. Хотя Аликс, наоборот, вышла в первые ученицы и упорно трудилась над своими домашними заданиями и проектами. Самой Айле было трудно сосредоточиться на работе, и ее не удивляло, что у Джейми те же проблемы. Ее удивляла Аликс.

— Я бы с удовольствием переехала, — как-то за обедом сказала им Айла. — Как бы вы отнеслись к тому, чтобы переехать куда-то совсем в другое место? Снять что-нибудь, пока не решим, чего нам хочется?

Она пыталась говорить обычным тоном, как будто они и в самом деле обсуждают что-то, но, откровенно говоря, для себя она все уже решила. Для нее в доме осталось не так много неиспорченных мест — кресло здесь, уголок там, — они были крохотными и с каждым днем становились все меньше. Она понимала, что это похоже на мелодраму, но с другой стороны, что вообще, если на то пошло, на нее не похоже?

Джейми сказал:

— А что, давайте, мне все равно.

Аликс смутилась и, казалось, готова была возражать, но сказала только:

— А нам опять придется идти в новую школу?

— Если не хотите, то нет.

Аликс вздохнула:

— Тогда ладно.

Столько потерь; но когда они втроем переехали в снятую ею половину дома, в чистенькое и аккуратное, только что отремонтированное, явно временное жилище недалеко от центра города, она подумала, что им будет лучше здесь, где никто не видел, как кого-то уводят в наручниках, сажают на заднее сиденье патрульной машины и увозят прочь с глаз, но не от сплетен и пересудов.

И все-таки в те месяцы, недели, дни и долгие вечера она, наверное, не сделала для них того, что должна была, для них обоих; это был поворотный момент, когда она, если бы была мудрее или чуть более в здравом уме, могла бы, наверное, так или иначе вывести их на верную дорогу. Когда они были маленькими и отчаянно, с визгом и смехом, катились с горок, она была хорошей матерью, стояла у подножия и ловила их; но когда они всерьез покатились под откос, она промахнулась, они выскользнули у нее из рук.

Психоаналитик — без него было явно не обойтись, — психоаналитик сказала Айле, что и Джейми, и Аликс трудно разговорить.

— Они кажутся замкнутыми, — сказала она, — хотя очень важно, чтобы они раскрылись, особенно в том, что касается отца. Такого рода события могут быть источником постоянной травмы.

Еще бы. Но Айла тоже не хотела говорить о Джеймсе. Она была на стороне детей. Джейми в конце концов уперся и отказался ходить к врачу, и Аликс, как обычно, последовала его примеру.

Однако вечерами он не позволял Аликс следовать за ним. Айла спрашивала, где он был, что делал, с кем встречался, поскольку это была уже не Бетани; потеря, из-за которой он, должно быть, очень переживал, хотя и отказывался говорить о том, что случилось, просто пожимал плечами и твердил;

— Да так, ерунда, — хотя ерундой это быть не могло. — Это никого не касается, — говорил он. — Это мое дело.

Он вел себя так, как будто винил в смятении и тоске, обрушившихся на семью, Айлу, а не своего отца — так Айле казалось. Что делать, она была под рукой, доступная для обвинений.