— Подумай, как умны люди, — продолжал Мортен немного погоди. — Они с точностью могут рассказать нам, что представляют собой звезды, и даже до последнего грамма определить вес солнца. Но разделить хлеб дли голодных они не в состоянии. А вот Христос — друг бедных — это умел. Его душа внимала любому голосу; поэтому голодные и по сегодняшний день держатся за него. Ты сомневаешься, Карл, в доброте божьего сердца? Она повсюду, где бедняку протягивают хлеб.

— Тогда, значит, и в Дитте проявилась эта божья доброта? — радостно проговорил Карл. — Она ведь не могла пройти мимо нуждающегося чтобы не помочь ему. Она извелась, работая за всех нас! Не можешь ли ты в своей речи упоминуть о ней в связи со всеми событиями?

— Я уже думал об этом, — ответил Мортен. — Дитте поможет нам продвинуть наше дело вперед! Это прекрасная мысль: мы постараемся привлечь людей на нашу сторону. Однажды зажженный огонь не погаснет!

Дитте лежала в предсмертной агонии. Карл один оставался с нею, — он отпустил старуху Расмуссен. Ей очень хотелось посмотреть на похороны, устроенные маленькому Петеру.

Приступы удушья все учащались; в промежутках Дитте бредила. Как только припадок приближался, Карл приподнимал ее, чтобы ей легче было дышать. Сознавала ли она, что это он рядом с ней? Чувствовала ли вообще, что чьи-то сострадательные руки стараются помочь ей, что чье-то сердце обливается из-за нее кровью? Она казалась до ужаса одинокой в этой своей предсмертной борьбе. Ничто не выдавало, что она ощущала присутствие Карла, она повисала на его руках и вперяла в него глаза, не видя его. Тяжело было Карлу, невыносимо тяжело следить за последней борьбой самого дорогого ему человека в мире и чувствовать свое полное бессилие не только помочь, но даже внушить ей, что она не одна, что около нее близкий человек.

Ей чуточку полегчало. Она неровно дышала и бредила:

— Да, да, да! Хорошо, хорошо…

Что-то как будто мешало ей, не давало покоя.

— Иду! Иду же! — пробормотала она вполголоса, с оттенком нетерпения.

Карл положил руку ей на лоб.

— Успокойся, дружок. Не надо тебе ни о чем заботиться. Ни о чем. Мы все сами сделаем.

Дитте открыла глаза и пристально посмотрела на него, сознание вернулось к ней, но вопрос: «Почему ты плачешь?» — она задала с удивительным безучастием.

Карл покачал головой.

— О, все это так бессмысленно.

— Что бессмысленно?

— Все… — Он припал головой к ее постели.

— Не можешь же ты требовать, чтобы я все время занималась тобой одним, ведь и другим надо… Да, да, да. Иду же, иду! — опять бредила она.

— Бедняжка моя, — сказал Карл со страхом, бережно обнимая руками ее голову, беспокойно метавшуюся на подушке. — Постарайся успокоиться, милая, милая моя Дитте.

— Успокоиться, — сказала она. — Разумеется. Но если меня то и дело зовут… Как это утомительно!

И опять наступил припадок, ужасный, продолжительный. Карлу показалось, что он длился час. Припадки становились все тяжелее и мучительнее.

Где-то в мансарде заплакал ребенок. Его плач громко раздавался среди полной тишины и делал ее еще более ужасной, гнетущей. Когда плач становился громче, Дитте как будто еще сильнее чувствовала боль.

Карл тихо вышел и запер дверь на лестницу.

— Ребенок, наверное, мокрый, — сказала вдруг Дитте громким, звенящим, как хрусталь, голосом, — а матери нет. Но я не пойду возиться с ним. Не хочу я вставать из-за него.

Нет, нет, и не надо ей стараться. Карл покачал головой, пытаясь улыбнуться перекошенным ртом.

— Дитте, — сказал он затем дрожащим голосом, — а помнишь ты девочку, которая ужасно боялась темноты и все-таки встала впотьмах, чтобы дать кошке молока? И помнишь… — Голос у него оборвался, он уронил голову на ее одеяло и зарыдал.

В лице умиравшей Дитте появилось страдальческое выражение, как будто воспоминания причиняли ей боль. Она коснулась рукой волос Карла — пусть он не плачет! — и слабым движением попыталась откинуть одеяло, чтобы дать ему местечко подле себя, прижать его голову к своей груди. Она, видно, хотела по-матерински утешить его, сказать ему доброе слово, но из горла ее вырвалось лишь клокотанье. И вдруг ее сильно подбросило, как будто измученное сердце ее наконец взметнулось, не в силах больше выдержать страданий, и — разорвалось. Карл в ужасе содрогнулся и — понял. Сумрачно, без слез, сложил он ей руки на груди.

Издали доносилось пение — это был марш социалистов. И страшный шум, словно ливень, послышался на мостовой. Шум рос, становился бесконечным шарканьем ног, громким топотом. Это многотысячное похоронное шествие, направляясь к зданию ригсдага, завернуло в улицу, где жила Дитте, чтобы пройти мимо ее дома — в знак сочувствия матери маленького сборщика угля.

Затем раздались звуки новой песни:

«Эффафа! Прозрей! Проснись!»

Отзывалось это слово.

Будто гром в душе слепого,

И глава его зажглись.

И немой услышал тоже

Зов могучий: «Эффафа!»

И запели славу божью

Вдруг ожившие уста.

«Эффафа! Прозрей! Проснись!»

Сердце внемлет гласу бога,

И стихает в нем тревога.

И вокруг светлеет жизнь.

И звучит он, не смолкая,

И, над миром воспарив,

Я, счастливый, повторяю

Этот пламенный призыв.

«Эффафа! Прозрей! Проснись!»

Звуки радости нездешней

Прошумели рощей вешней,

Вешним ливнем пролились.

В небе солнце огневое

К пробуждению зовет:

Эффафа! Пусть все живое

И ликует, и цветет!

«Эффафа! Прозрей! Проснись!»

Словно звук трубы в день Судный,

Льется, льется голос чудный,

Растекаясь вширь и ввысь.

Пусть грохочет, торжествуя,

В долах смерти вещий зов,

И раздастся «аллилуйя»

Из разверзшихся гробов!

^[16]

Но долго еще слышался вдали топот шагов. И долго сидел Карл не шевелясь, обхватив рукою колени, уставясь глазами в безмолвную темноту.

Наконец он встал, — по лестнице поднималась старуха Расмуссен, полная переживания от всего происшедшего.

XXIII

ЧЕЛОВЕК УМЕР

Около полутора миллиардов звезд насчитывается в мировом пространстве, и — как известно — полутора миллиардов человеческих существ живет на земле. Одинаковое число! Недаром утверждали в древности, что каждый человек рождается под своей звездой. Сотни дорогостоящих обсерваторий возведены и на равнинах и на горных высотах, и работают в этих обсерваториях тысячи талантливых ученых, вооруженных самыми чувствительными приборами, и ночь за ночью исследуют мировое пространство, наблюдают и фотографируют. Всю свою жизнь они занимаются одним: стремятся обессмертить свое имя, открыть новую звезду или установить исчезновение старой: стало ли одним небесным светилом больше или меньше среди миллиарда с половиной звезд, вращающихся в мировом пространстве?