Дитте сразу догадалась, что это райский сад, и даже не обтерев рта, красного от ягодного соку, бросилась к одной из барынь и, как-то особенно глядя на нее своими большими темно-голубыми глазами, спросила:

— Я ведь умерла?

Барыни расхохотались, взяли ее в дом, провели через множество нарядных комнат, где ходили прямо в башмаках по толстым мягким шерстяным платкам, разостланным на полу. В самой последней комнате сидела в глубоком кресле седая старушка, с очками на носу, вся в морщинах и в белом спальном чепчике, хотя дело было днем.

— Это вот наша бабушка, — сказала одна из барынь.

Потом обе принялись кричать прямо в уши старушке:

— Погляди, бабушка! Мы поймали лесную фею!

Вот как! Их бабушка, стало быть, глухая? А бабушка Дитте только слепая.

Дитте походила по комнатам, с любопытством разглядывая все кругом, и вдруг спросила:

— А где же сам бог?

— Что такое говорит эта малютка? — воскликнула одна из барынь.

А другая, которая вела девочку за руку, прижала ее к себе и ответила:

— Бог не здесь живет, а наверху, на небе. Она, верно, думает, что в рай попала! — заметила она сестре, указывая на Дитте.

Им, видно, не нравилось, что девочка ходит босиком, и они очень внимательно еще раз осмотрели ее ноги, нет ли на них змеиных укусов или порезов.

— Почему девочка не обуется? — спросила старушка. Голова у нее забавно тряслась, когда она говорила, и седые букольки на висках колыхались, как цветы колокольчиков.

Но ведь у Дитте вовсе не было башмаков.

— Боже! Слышишь, бабушка? У ребенка нет башмаков! Так-таки никаких?!

— У Петрушки есть! — выпалила Дитте с лукавым смехом.

Расспросы ей уже надоели. Понемногу барыни все-таки выпытали, что у нее есть деревянные башмаки, во их надо приберечь на зиму.

— Ну, так дайте ей мои прюнелевые ботинки, — сказала старушка. — Аста, пойди достань; только уж не самые плохие.

— Я возьму, которые еще годятся, бабушка, — ответила одна из молодых барынь, та, которая больше нравилась Дитте.

Дитте обули и угостили разными разностями, каких она отроду не едала и в которых не нашла особого вкуса: другое дело — хлеб, к нему она больше всего привыкла, его и предпочла всему прочему, к великому удивлению всех трех барынь.

— Какая разборчивая! — усмехнулась одна из молодых.

— Ну, это уж грех говорить, что разборчивая, если она всему предпочитает хлеб, — с живостью возразила другая, которую звали Астой. — Девочка, видно, живет в большой бедности. А все-таки какая здоровенькая, погляди!

Она притянула девочку к себе и поцеловала.

— Пусть лучше возьмет с собою, — сказала старушка — Такие дети природы никогда не едят в неволе. Мой покойный муж однажды поймал на Золотом Берегу маленькую обезьянку, но пришлось ее выпустить — она ни за что не хотела есть.

И Дитте положили съестного в хорошенькую корзиночку из красной и белой соломы да еще надели ей на голову итальянскую соломенную шляпу с широкими полями, а на грудь прикололи большой красный бант. Все это было очень весело, но Дитте вдруг вспомнила бабушку, и ей захотелось домой. Она ухватилась за дверную ручку, — и, делать нечего, пришлось выпустить забавную малютку-фею на волю. И только успели подсыпать ей в корзиночку ко всему впридачу еще немного красных ягод, как она уже перебежала мостик и пропала в лесу.

— Только бы она не заблудилась, — сказала Аста, задумчиво глядя вслед ребенку.

Конечно, Дитте не заблудилась. Но хорошо, что она так соскучилась и заторопилась домой, — впопыхах она совсем позабыла, что у нее в корзиночке, иначе старая бабушка так и сошла бы в могилу, ни разу не попробовав клубники.

Надеясь, что сказка повторится, Дитте часто бегала потом в чащу леса, где пережила такое большое приключение, самое большое в своей жизни. Старуха Марен сама ее поощряла:

— Пойди, пойди, поброди там в чаще, — говорила она. — Ничего худого с тобой не может случиться, ты родилась в счастливый день. А когда попадешь в заколдованный дом, попроси такие же башмаки и для меня. Скажи, что у бабушки вода в ногах и она еле надевает деревянные.

Реку Дитте нашла, но те нарядные барыни ей ни разу больше не попадались в лесу, и мостик с калиткой исчез. По другую сторону реки тянулся такой же лес, и лица бога она больше нигде не могла разглядеть, сколько ни старалась. Сказочная страна пропала.

— Должно быть, ты все это во сне видела, — предположила старуха Марен.

— А ягоды-то, бабушка? — ответила Дитте.

— Да, ягоды… и то правда!

Марен сама отведала этих ягод, ничего чудеснее она никогда не пробовала. В двадцать раз крупнее лесной земляники, и какие сытные! Не то что разные другие ягоды, от них только урчит в животе.

— А их, видно, подбросил лесной тролль, который во сне показал тебе сказочную страну. Он хотел, чтобы и мне что-нибудь перепало, — рассудила наконец старуха Марен.

На этом объяснении они и успокоились.

X

У ДИТТЕ НАШЕЛСЯ ОТЕЦ

Однажды Марен, встав поутру, увидела, что жильцов ее нет больше в доме, — скрылись ночью.

— Видно, черт их унес! — весело сказала старуха. Она даже рада была избавиться от них, такие они были неприветливые и сварливые. Но плохо было то, что они задолжали ей за двенадцать недель — двенадцать крон, которые она надеялась приберечь к зиме.

Она вывесила на пожарном сарае в поселке объявление и стала поджидать новых постояльцев. Но никто не приходил. Ведь прежние жильцы распустили слух, что в доме «нечисто».

Потеря дохода от жильцов была тем тяжелее, что Марен отказалась от своего ремесла. Не хочет она больше слыть знахаркой, носить на себе клеймо проклятой колдуньи!

— Ступайте к тем, кто поумнее, а меня оставьте в покое, — отвечала она людям, которые прибегали к ней за; советом или приглашали ее к больным.

Посетители уходили ни с чем, и скоро в окрестности прошла молва, что Марен «потеряла силу».

Да, силы ее слабели, и зрение она почти потеряла, и ноги отказывались ей служить. Она стала прясть и вязать на людей и опять «ходить по миру». Дитте должна была водить ее со двора во двор, с хутора на хутор. Трудные это были походы. Старуха не переставала охать и тяжело опиралась рукой на плечо девочки. Дитте тогда еще ничего не понимала и только тяготилась этими походами, — ее манили цветы у придорожных канавок и сотни других вещей, ей хотелось сбросить с плеча свинцовую тяжесть и бегать, резвиться по своей воле; бесконечные жалобы старухи наводили на нее тоску. Иногда девочка позволяла себе алые шутки.

— Бабушка, я потеряла дорогу, — вдруг говорила она и не хотела шагу ступить дальше или же просто убегала от старухи и пряталась где-нибудь поблизости.

Марен бранилась и грозила девочке, потом, устав, присаживалась у края дороги и плакала. Дитте становилось жалко бабушку, и она спешила к ней и обнимала ее. И обе плакали — вместе — от горя, от жалости к себе и от радости, что снова нашли друг друга.

Недалеко от Хижины на Мысу, по дороге в поселок, была пекарня, и хозяин ее давал им раз в неделю бесплатно белую булку. В те дни, когда Марен не поднималась с постели, за хлебом ходила Дитте. Девочка всегда бывала голодна, и для нее это поручение было связано с большим искушением. Всю дорогу обратно домой она мчалась бегом, чтобы удержаться от соблазна, и, когда ей удавалось донести хлеб в целости до дому, обе они одинаково радовались. Но иногда голод пересиливал, и девочка на бегу выщипывала из теплой еще булки мякиш. Ей не хотелось, чтобы это было заметно, и она выщипывала сбоку — по крохотным кусочкам, но не успевала опомниться, как от булки оставалась одна пустая корка. Тогда Дитте злилась на себя, на бабушку, на весь свет.

— Вот тебе хлебец, бабушка, — говорила она, швыряя корку на стол.

— Спасибо, дитятко. Он свежий?

— Да! — И Дитте убегала и пряталась.

А старуха сидела, глодала корку слабыми деснами и бранила внучку: