— Я никогда больше не буду бить вас, ни за что! — сказала она. — Но и не будем больше ничего скрывать друг от друга, ладно? Это очень нехорошо.

— А что-нибудь хорошее можно ведь все-таки скрывать? Например, если я захочу купить тебе машину, — сказал Петер.

Столовая «Самаритяне» помещалась в мансарде над большой пивоварней, и там было замечательно тепло. Они уселись за стол.

Много людей сидело за длинными столами, каждому давалась чашка горячего молока и несколько ломтей хлеба с салом или с маргарином. Видно было, что люди изрядно проголодались: почти все сразу огораживали руками свою порцию хлеба, словно боясь, что ее отымут, и низко нагибались над чашкой. Больше всего было тут стариков и женщин с детьми. Старики выглядели ужасно одинокими, заброшенными, изможденными и все напоминали тряпичников: седые, остриженные под машинку головы, видимо, никогда не знавали воды и мыла. Бедные, нищие старики! Никого-то у них, должно быть, нет на земле, ни одной души, близкой, которая бы позаботилась о них немножко, помыла их, почистила. Дитте вспомнился их прежний сосед, старый тряпичник. Узнать бы, куда он девался.

— Не знаете ли вы старого тряпичника Риндома? — спросила она своего соседа за столом.

Старик поднял голову от чашки и уставил на Дитте выцветшие глаза.

— Как же, знаю, — это мой товарищ, — ответил он и начал большим складным ножом резать ломти хлеба на мелкие кусочки. — Он работал одно время тут, на Вестербро. А теперь, должно быть, перебрался на свое старое место около Боргергаде. У него есть медаль за спасение утопающих.

Этого Дитте не знала.

— Как же. Он вытащил из воды двух тонувших ребятишек и получил за это медаль. Он тогда был еще полицейским надзирателем. Потом он как-то ночью стащил в участок одну важную особу, которую никак нельзя было трогать, — его и уволили.

Люди приходили и уходили. Поев, вставали и давали место другим. Ни одно место не пустовало, у дверей толпились очереди ожидавших. Никто не вступал в разговор, каждый глотал, потупившись, свою порцию и тихонько пробирался к выходу. Дитте одна завела беседу со своим соседом-стариком. Множество глаз уставилось на них, и они тоже замолчали.

Молодая брюнетка принесла порции Дитте и Петеру. Дитте поклонилась, — это была дочь кого-то из ее прежних господ.

— Как поживаете? Вы очень изменились. Замужем? И он пьет? — спросила дама и, не дожидаясь ответа, отошла.

Дитте от души порадовалась, что не пришлось отвечать.

Вдруг Петер схватил ее за руку:

— Мама, смотри, вон дядя Карл!

Он весь дрожал от радости и порывался кинуться туда. Дитте едва удержала его.

Карл только что вошел и озирался, исхудалый, оборванный. Увидев их, он радостно улыбнулся и быстро подошел.

Найдется местечко рядом с вами? — спросил он, протискиваясь, чтобы сесть рядом с Петером.

Но Дитте с мальчиком уже должны были освободить свое место для других.

— Мы подождем тебя у входа, — сказала она.

Долго ждать им не пришлось, всего несколько минут.

— Какой ты проворный! — сказала Дитте. — Сыт?

— Да, спасибо! Не такое это место, чтобы засиживаться дольше, чем это необходимо. Благотворительность все-таки отвратительная вещь!

Дитте вполне согласилась с ним.

— Но все-таки прибегаешь к ней… и радуешься, когда тебя покормят, — сказала она.

— Да, разумеется. Мы, как потерпевшие крушение, о которых иной раз читаешь: до того, бывает, наголодаются, что под конец набрасываются на нечистоты.

Карл пытался устроиться в деревне, но из этого ничего не вышло.

А вы тут как поживали? — спросил он.

Дитте рассказала насчет швейной машины. Он сжал кулаки.

— Будь я тут, я не позволил бы им унести ее!

— Ну, они вернулись бы с полицией, — возразила Дитте. — С такими мошенниками ничего не поделаешь. Закон ведь на их стороне.

— Вчера на Саксогаде хозяин выставил жильца, моего товарища, со всей семьей на улицу, — сказал Карл. — Но нас собралось несколько человек, мы внесли вещи в квартиру и заставили хозяина снова навесить двери и окна. Он было снял их! Как будто клопов морил!

— Вчера? — удивленно спросила Дитте. — Отчего же ты домой не пришел?

Выяснилось, что Карл уже несколько дней жил на улице Саксогаде, стесняясь показаться домой с пустыми руками.

Вечерело, зажглись уличные фонари. Карл не мог сразу пойти с Дитте домой; ему надо было помочь товарищу осмотреть рыболовные снасти, расставленные ими в бухте Кэге.

— Но я вернусь завтра поутру и принесу рыбки. А может быть, и денег, если нам повезет.

Он проводил их, и на этот раз, к удовольствию Петера, они прошлись по главным улицам. Карл и Дитте медленно шли, разговаривая, а мальчик перебегал от одной витрины к другой.

Оставшись вдвоем, Дитте и Петер поговорили было о том, чтобы зайти к закладчику выкупить перину об-ратно, пока деньги не истрачены. Но сообразили затем, что это невозможно, — откуда взять еще денег на проценты?

— Ну, раз так, надо и старуху с малышами угостить, — решила Дитте.

Они зашли в лавку и купили маринованную селедку, немножко сала, кофе и кусочек копченой колбасы. Дитте положила на стол свои десять крон и тут же раскаялась в этом, да было уже поздно.

— А, сегодня мы при деньгах! — сказал лавочник с поклоном. — Так вы позволите, сударыня, получить заодно должок?

Дитте сдали всего одну крону. Вот тебе и десять крон, — улетели. Ни денег, ни перины! И машины своей ей так и не видать больше!

Увидеть-то ее Дитте, впрочем, увидела. Как-то раз утром она зашла на Дворянскую улицу к своей знакомой, тоже бедной и находившейся почти в таком же положении, как сама Дитте — без мужа и с тремя малышами. Оказалось, что женщина только что взяла себе швейную машину в рассрочку, собираясь шить на магазины рабочие блузы, что, как говорили, хорошо оплачивалось.

— Только бы меня не Надули, — сказала она, — попробуй машину, ты больше меня понимаешь.

Дитте села за столик и принялась шить. Но вдруг остановилась и тяжело перевела дух, почувствовав в руках какую-то особую теплоту, которая затем горячими струями растеклась по всему ее телу и согрела, размягчила сердце. Дитте впилась глазами в машину, в номер ее, в каждую мелочь… Потом уронила голову на руки, прильнула к машинному столику, как, бывало, часто делала, и вдруг на полированную поверхность дерева, — тоже как часто бывало, — капнула горячая слеза, вызвав знакомый запах скипидара.

Женщина положила руку ей на плечо:

— Ты что? Не больна ли? Или случилось что?

Дитте подняла голову, силясь улыбнуться:

— Нет, ничего, так как-то странно на душе… Ты совсем новую машину покупала?

— Да… то есть мне кажется, что она была совсем новая, когда я ее смотрела в магазине. Но она, видно, все-таки немножко подержанная. По-твоему, она плохая?

— Нет, отличная машина, — сказала Дитте, стараясь побороть отчаяние. — Но береги ее хорошенько, иначе она улетит от тебя в другие руки, когда ты выплатишь за нее сотню крон! Она так уж вышколена. У них там есть с десяток машин, обученных ходить по людям и грабить бедных швей. Выгодное, должно быть, дельце.

— Ай-ай! Вот я в какие когти попала! Ну, да мы-то вывернемся. Весной я уезжаю в Швецию к жениху — там мы поженимся. Пусть они тогда ищут свою машину в путеводителе!

Карл вернулся на следующее утро, основательно продрогший, но с порядочной связкой рыбы и пятью кронами в кармане. Он был в отличном настроении.

— Сегодня ночью опять отправимся, — сказал он. — Надо ловить, пока можно. Иметь бы только какую-нибудь непромокаемую одежонку, а то плохо приходится, когда вымокнешь насквозь и мерзнешь всю ночь.

— Не сбегать ли к нашим спросить: нет ли у них? — предложила Дитте. — Отец ведь всем понемножку торгует. И могут же они поверить нам в долг.

Но Карл предпочитал несколько дней обождать — какова-то погода будет. Если южное течение затянет море льдом, не о чем и хлопотать. Рыбачьи лодки у Чертова острова уже замерзли во льду.