– But tell me, why you’re here Ferruccio,[10] — обратилась она ко мне, пробуждая от воспоминаний. Что я делаю в Лондоне?
Я напомнил о наших телефонных разговорах и объяснил, что наконец-то моя мечта о Ромео и Джульетте обрела статус конкретного проекта и не позднее, чем этим летом, превратится в реальность. Я приехал в Лондон, чтобы провести кастинг и даже, наверное, скрестив пальцы, уже нашёл Ромео.
– And Juliet?[11] – спросила она. Как ты её себе представляешь?
Я положил ногу на ногу, задумавшись. Я не знал, что ответить, у меня не было ни малейшего представления о том, какой она должна быть, даже никакого примера для начала, чтобы так сразу и описать её. У моей Джульетты волосы могли быть любого цвета, глаза любой формы и величины. Во время собеседования я никогда не делал свой выбор, исходя только из внешней красоты, безусловно изначальной. Я полагался на свою интуицию. И если бы Джульетта переступила порог комнаты, где проводится кастинг, и предстала бы передо мной, я не сомневался, что узнаю её.
– Young,[12] – последнее, что добавил я. Она должна быть очень молодой.
Разочарование Эвелин повисло в воздухе, словно облако холодного пара. Я понял, что она хотела бы посоревноваться за эту роль, и со смущением посмотрел на неё, подумав, что единственная роль, какую я при всём желании мог бы предложить ей, это синьора Капулетти. Важная роль, безусловно, но не из тех, которые запоминаются.
Телефонный звонок прозвучал весьма кстати, избавив нас от возникшей неловкости. Я поднялся, а Эвелин прошла к аппарату и взяла трубку. Я же отвернулся и столкнулся со своим отражением в полированной поверхности старого комода.
– Hello![13]
Я пригладил волосы, спустив их на лоб, но потом передумал и откинул назад.
– I see. No, no. Don’t worry. Next week, all right.[14]
Я сразу понял, что она говорит с Питером, что он извиняется за неожиданные обстоятельства, которые не позволяют ему прийти, и с невольным облегчением порадовался этому известию. Встретился с улыбающимися глазами Эвелин и опустил голову. Она, видимо, тоже не очень огорчилась.
Спустя мгновение положила трубку и, не изменяя актёрской привычке, потёрла руки, как делала на сцене в роли леди Макбет, сказала, что теперь нет нужды ставить ещё один прибор, что я пришёл кстати, чтобы исправить досадный случай. Потом повернулась в сторону коридора и громко позвала дочь:
– Лавиния!
Подождала немного и, поскольку ответа не последовало, повторила громче:
– Лавиния! Лавиния!
Я улыбнулся, заметив складку на лбу Эвелин, которая, внезапно преобразившись, превратилась в строгую мать. Я не понимал, почему её сердило, что дочь не отвечает.
Наконец в ответ на её зов в коридоре послышались лёгкие шаги – лёгкие-лёгкие, будто феи пролетели.
– Yes, Mum. I’m coming,[15] – ответил голос, прошелестевший, как дуновение ветерка.
И пока высоко поднятые брови Эвелин опускались на своё место, я в ожидании повернулся к двери, выходящей в коридор.
Мгновение спустя передо мной словно распустились цветы, изображенные на её платье.
Я окинул взглядом возникшую в дверях фигуру и поразился, с трудом узнавая своё воспоминание.
Ничего не осталось с тех пор, когда я мельком видел Лавинию на дне рождения матери в прошлом мае. Это была толстая, смешная девочка-подросток, старавшаяся скрыть свой испуг перед переменами, неизбежными с наступлением половой зрелости. Она стала стройной, вытянулась. И чёрные, очень длинные волосы обрамляли овальное, бесподобной бледности лицо.
– Do you remember Ferruccio?[16] – остановила её на пороге мать своим вопросом.
Лавиния перевела на меня томные глаза и посмотрела хмуро и робко. Потом склонила, словно котёнок, голову к плечу, желая лучше рассмотреть.
В глазах что-то блеснуло, и на губах появилась натянутая улыбка.
– Yes, I do.[17] – Она подошла ко мне, уже не робея, и протянула руку: – Nice to see you again.[18]
– Привет, – ответил я, поражённый одной мыслью. Сколько же ей лет сейчас?
– I’m going to be sixteen next month.[19]
– You’re very young,[20] – сказал я. Она была великолепна. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: я нашёл Джульетту.
Эвелин направилась к столу, глядя на меня с враждебным, пронизывающим любопытством. Как хорошая актриса она умела на лету схватывать любой скрытый намёк: она уже поняла, что я сделаю дальше – попрошу её дочь прийти на собеседование и предложить свою кандидатуру на роль главной героини.
Но я, как хороший режиссёр, тоже сумел понять, что написано на её лице. Я не раз уже видел такое выражение, в котором читались изумление и ревность, огорчение и печаль и которое преображало черты примадонны, обнаружившей своё имя в самом конце театральной афиши. Она ведь привыкла всегда находиться в первой строке и привлекать зрителей. В случае с Эвелин, однако, к горькому сожалению, добавилась также некоторая материнская гордость, потому что неожиданная соперница на этот раз была одной с ней крови.
Лавиния развернула салфетку, положив её на колени с приглушённым смешком. Она едва не опрокинула графин с водой.
– Please, darling, be careful.[21]
Наверное, лучше было бы промолчать, передумать, не вмешиваться в семейные дела. Но я не мог себе представить, что в ближайшие дни ко мне в офис явится какая-нибудь другая девушка, которая, хорошо прочитав несколько фраз, убедит меня, что именно ей нужно поручить эту роль, что она – настоящая Джульетта. Нет, не мог.
Бледным солнечным утром я отправился по Лондону пешком к зданию, где собеседование проводилось на редкость заблаговременно. Леда, которую я знал как воплощение пунктуальности, конечно, ещё не появилась, а у меня не было ключей. Не удалось объяснить и портье, что мне нужно войти, что я – Ферруччо Тьецци и имею право переступить порог.
– The director! I work here![22]
В конце концов я тяжело вздохнул и, выйдя на улицу, зашёл в ближайший бар, какой заметил на другой стороне. Там почти никого не было, официантка в розовом передничке лениво взглянула на меня, и я даже по думал, что она могла бы со своим средне вековым профилем оказаться неплохой статисткой. Потом я заказал black coffee,[23] вернее, чашку тёмной бурды с еле различимым запахом кофе и взял из горы на вазе крендель. Разворошив его и удалив верхний грязный слой, я устроился на скамье у окна.
Я жевал мякиш, глядя на отражение своего тревожного лица в окне, когда увидел за стеклом растерянную Леду. Её окутывало несколько слоёв одежды: из-под джинсовой куртки выглядывала полосатая рубашка, из-под неё – синяя шерстяная водолазка, шея обмотана белым в красную полосу шарфом.
Я помахал ей, но она не заметила. Пришлось вскочить, сунуть в рот остатки кренделя и поспешить на улицу, на ходу натягивая куртку, один рукав которой болтался на весу.
– Леда!
После третьего оклика она услышала.
Обернулась и покраснела, как обычно, обратив на меня свои круглые синие глаза:
– Привет, Ферруччо, уже здесь? Извини, что заставила ждать, у меня не оказалось мелочи для автобуса, пришлось разменивать, я потеряла уйму времени, и…
