Отака не сводил глаз с Итимуры. Он сосредоточенно вглядывался в это громадное, изрытое оспинами, смуглое до черноты лицо, пытаясь угадать, какое выражение сейчас на нём появится.
Никаких эмоций на лице Итимуры не отражалось. Он сидел с закрытыми глазами, склонив голову, сложив руки на груди, но в этой неподвижной фигуре ощущалась какая-то тревожная озабоченность.
Когда Сасима принялся поносить Кодзиму, Итимура широко открыл глаза и громко, внятно, спокойно промолвил:
— Не стоит дурно говорить о других!
— Извините! — смущённо пробормотал Сасима и осёкся.
Однако Итимура снова закрыл глаза и застыл в неподвижности, будто приглашая оратора продолжить речь. Этот эпизод произвёл сильное впечатление на Отаку, да, наверное, и на всех остальных.
Когда Сасима закончил, у многих в глазах стояли слёзы. Отака наклонил голову пониже, чтобы никто не увидел, что он плачет.
— Мы должны поддержать господина Итимуру! — первым высказался Сугаи, на физиономии которого не видно было не то что следов слёз, но и признаков какой бы то ни было личной заинтересованности.
Присутствующие принялись живо обсуждать эту тему. Высказывались разные суждения, но все ораторы сходились в том, что надо поддержать начальника отдела реализации.
Сасима снова поднялся с татами и попросил слова.
— Хочу всех поблагодарить за понимание и поддержку. В таком случае прошу всех подписаться под декларацией и поставить личную печать кровью.
Держа в одной руке резак для вскрытия картонных коробок, Сасима другой рукой достал небольшой лист бумаги, именуемой им «декларацией», текст на котором был написан фломастером. Судя по всему, он собирался надрезать себе палец, чтобы все поставили печати кровью.
Отака внутренне содрогнулся. Он отчётливо припомнил свои детские впечатления — шок, который он испытал, когда ему вырезали гланды. Ослабев от потерн крови, он тогда при виде кровавых сгустков и вырезанных кусков плоти упал в обморок. Какая бы это ни была царапина, но ему становилось дурно при одной мысли о том, что можно самому себе надрезать палец. По комнате прошелестел тревожный шёпот. Похоже было, что все решили воспротивиться такому нажиму.
То ли по неразумию, то ли для того, чтобы переломить ситуацию в свою пользу, Сасима решил зачитать то, что он называл «декларацией»:
— «Мы уважаем и любим начальника, главного управляющего компанией господина Итимуру, который является центральной фигурой фирмы «Исиэй-стор» и её звездой.
Мы стремимся к дальнейшему развитию фирмы «Исиэй-стор» и потому желаем господину Итимуре здоровья, надеясь, что его активная деятельность приведёт к повышению его по службе.
Мы, все как один, обещаем прилагать максимум усилий в содействии господину Итимуре, как единственному вечному лидеру компании «Исиэй-стор».
В благоприятный день [14] апреля 1969 г.
Общество приверженцев управляющего Итимуры.
Принято единогласно.
Подписи Печати кровью»
Сасима огляделся вокруг, будто спрашивая, как всем понравилось его сочинение. Однако выстрел, похоже, не попал в цель. Никакой реакции не последовало, и некоторое время все сидели молча. Разрядить атмосферу решился не кто иной, как сам Итимура.
— Ладно, Сасима, всё ясно, — сказал он. — Спасибо. Я понял теперь, как ты ко мне относишься. Век не забуду. Отродясь не думал, что доведётся испытать такую радость. Но, понимаешь, в жизни всё не так просто. Да и сам я, в сущности, не такая уж выдающаяся личность, как вы обо мне думаете.
— Шеф… — со слезами в голосе проронил Кикути. — Да я за вами в огонь и в воду! Вы даже не знаете, как я вас люблю!
— Погодите, — сказал Итимура и поднялся во весь рост, так что его огромное тело и мясистое лицо нависли над сидящими. — Вы это бросьте, друзья. Я ваши чувства ценю и навсегда их сохраню в сердце. Ну и довольно. Не надо никаких деклараций и печатей кровью. Я всё понял, эмоции ваши оценил, и на этом шабаш, хватит! Я работаю, не жалея сил, на благо нашей компании «Исиэй-стор» и всех её служащих. Ну и хорошо! Чего мне ещё надо? Становиться президентом фирмы я не собираюсь. По мне, так пусть Кодзима берёт всё управление на себя. Если семейство Исикари этого хочет, пусть так оно и будет. И хорошо!
— Ничего хорошего! — крикнул в ответ Сасима, но голос Итимуры заглушил его возражения:
— Спасибо, спасибо. А теперь давайте лучше выпьем в своё удовольствие. Живём ведь только раз. Надо эту жизнь ценить — значит, выпьем! Будем все хорошими людьми, которые всегда могут понять другого и посочувствовать. Будем работать! Так я говорю, а, Сасима? Манабэ, Кикути! Ну, давайте все выпьем!
На мгновение воцарилась тишина, а потом все дружно подхватили:
— Выпьем! Выпьем!
Отака вдруг заметил, что он и сам со стаканом пива в руке кричит в общем хоре: «Выпьем!»
Увлёкшись дружеской беседой за чаркой, он не замечал, как течёт время, но вдруг спохватился, сообразив, что шум в комнате стих.
— Ну, Отака, твоя очередь! — сказал сидевший рядом Манабэ каким-то неожиданно формальным тоном и передал ему ту самую «декларацию», на которой уже виднелось несколько печатей, сделанных кровью. — Давай побыстрее! Надо всё закончить, пока шеф не вернулся.
Значит, Сасима всё же настоял на своём…
Разгорячённый хмелем, Отака надрезал лезвием подушечку мизинца на левой руке и поставил печать кровью. То ли оттого, что всё оказалось легче, чем он ожидал, то ли от выпитого саке, при виде крови никакой анемии на сей раз у него не случилось.
Однако до конца примириться с ситуацией Отака всё же не мог. Он гадал, какая физиономия будет у Итимуры, когда он вернётся из туалета и узнает, что за эти несколько минут «декларацию», которую он велел отставить, вновь пустили по кругу и все принесли клятву на крови. Состроит недовольную гримасу? Ведь на него иногда находит — так может вскипеть, что только держись…
— Вы что, не понимаете, что я сейчас испытываю?! — будто наяву, послышался ему голос Итимуры.
В действительности всё оказалось как раз наоборот. Похоже было, что именно он, Отака, и не разобрался в подоплёке поведения Итимуры.
Когда тот вернулся на место и ему показали лежавшую на столе «декларацию» с кровавыми печатями, из глаз управляющего полились крупные слёзы.
— Как же я счастлив! Никогда в жизни не испытывал такой радости. Спасибо! Спасибо! — твердил он. — Это вы ради меня-то…
Несколько человек из собравшихся тоже заплакали за компанию.
Что и говорить, момент был волнующий. Но почему-то на сей раз Отака не испытывал никаких эмоций. Более того, захлестнувшее его недавно чувство единства с окружающими неожиданно испарилось. Он вдруг понял, что их ничего не связывает, и совершенно охладел к этим людям.
За головой Итимуры, сидящего к нему в профиль, Отака видел лоснящуюся рожу Сасимы, который демонстрировал шефу свою «декларацию». По этой мясистой ряшке с заплывшими жиром щеками было видно, что её обладатель вполне трезв.
«Ну вот, значит, записался в партию Итимуры, теперь он меня будет использовать», — уныло думал про себя Отака.
Эта мысль не давала ему покоя. Одного за другим он обвёл взглядом всех присутствующих. Ни у кого не видно было на лице ни смущения, ни бледности.
«Слишком много думаю — вот и надумал лишнее. Всё мудрю чего-то…» — размышлял Отака.
В комнате между тем снова воцарилась атмосфера весёлой, хмельной пирушки. Один за другим все подходили к Итимуре налить ему стопку [15].
Отака тоже поднялся с чаркой в руке.
4
Наутро Отака, мучась с похмелья, как всегда, выкладывал товар в своей секции, когда к нему с широкой приветливой улыбкой подошёл Кодзима:
