Примерить дорогие наряды и пройтись потом перед большим напольным трюмо в полстены, стоявшем в гостиной, это ли не настоящее счастье! Ведь эта одежда, по сути, была первым настоящим одеянием Капы, в котором не стыдно было выйти «на люди».

Капитолина еще несколько раз прошлась перед зеркалом, любуясь на себя. Хороша, ничего не скажешь! Эх, если бы маменька видела ее сейчас, то наверняка порадовалась бы вместе с ней.

Отчим цокал языком и тоже, кажется, был доволен сделанными покупками. На сей раз он не трогал ее, не касался развитой груди или ягодиц, но по взгляду его можно было судить о многом… К примеру, засмотревшись на Капу, примеривающую шляпку, он несколько раз шумно сглотнул. Глаза его блестели, и на верхней губе выступили бисеринки пота…

Вечером, находясь в своей спаленке, Капитолина еще раз примерила на себя покупки. Они ей так нравились, что она даже хотела спать прямо в платье и шляпке. Конечно же, укладываясь в кровать, она сняла с себя все и еще долго смотрела на новый наряд, который развесила на стуле. А затем тихо уснула…

Проснулась она от прикосновений.

Чья-то рука, проникнув под ткань рубашки, беззастенчиво трогала ее грудь. Капа замерла, не поняв вначале, что происходит. А ладонь, помяв грудь, стала спускаться по животу к сокровенному месту. Когда рука легла на низ живота, а пальцы принялись перебирать жесткую поросль волос, Капа вскрикнула и тут же услышала:

– Не бойся, это я, папа…

Она резко присела на постели:

– Что вы делаете?!

– Да ничего… это я так, – услышала она осипший голос отчима. – Ты не бойся.

После этих слов Герасим Пантелеевич, сопя, навалился на нее всем телом, запустив уже обе руки под рубашку. Капа попыталась оттолкнуть его, но он был намного сильнее и тяжелее, и у нее ничего не вышло.

– Что… вы… дела-е-те, – задыхаясь, еле вымолвила девушка, чувствуя, как что-то влажное и липкое ткнулось ей в ляжку, – не смейте…

В ответ на эти слова отчим просунул ладонь между ее сжатых ног и стал раздвигать их силой. Он сопел, дрожал всем телом и непрерывно бормотал, словно в забытьи:

– Не пугайся, Капочка, это… Это хорошо, это… сладко… Приятно будет… тебе… потом…

Нечто горячее и липкое коснулось низа живота. Уже понимая, что сейчас произойдет – а это она представляла в своих мечтаниях совершенно иначе (поромантичнее, что ли), – Капа схватила орган отчима, с силой сжала его, а потом резко дернула…

Герасим Пантелеевич громко взвыл, и хватка его тотчас ослабела. Воспользовавшись заминкой, Капа вывернулась из-под него и отбежала в дальний угол к столу с ночником.

– Уходите. Прошу вас, уходите.

Отчим выпрямился. В тусклом свете ночничка она увидела, что порты его до колен спущены, а взгляд приковал мужской орган, показавшийся ей неимоверно большим.

– Ну, уж нет… – услышала она зловещее шипение. – Щас я тебя, куколка моя, оприходую. Зазря, что ли, я на тебя столько денег потратил!

Герасим Пантелеевич осклабился и пошел на нее. Капа стала метаться, а он развел руки.

– Врешь… – шипел он. – Не уйдешь…

Когда отчим подошел совсем близко, Капа увидела его глаза с огромными зрачками, темными от залившей их похоти. «Все, – подумала она. – Теперь-то все и произойдет».

– Ну же, тебе не будет больно, – примирительно произнес Герасим Пантелеевич, остановившись в полуметре от нее. – Все это делают… И дамы, и барышни. Поверь, слаще этого нету ничего в жизни. А я тебе еще нарядов накуплю. Юбок, платьев, жакеток, блузонов разных… Будешь настоящей барышней, куколка моя…

С этими словами он подался вперед. Капитолина, не отдавая себе отчета, судорожно схватила со стола бронзовый подсвечник и что есть силы ударила отчима по голове. Удар пришелся сбоку, прямо в висок. Герасим Пантелеевич охнул, с каким-то тоскливым удивлением посмотрел на Капу и рухнул возле самых ее ног. Какое-то время он, видимо, силился что-то сказать, издавая при этом лишь короткие хрипы, затем задрыгал одной ногой, словно отбиваясь от назойливого щенка, и вскоре затих, расслабленно вытянувшись. Из виска на пол стекала струйка крови, образуя под головой отчима лужицу. Капа наблюдала за тем, как темно-красная лужица все более увеличивается, но не могла даже пошевелиться. Затем появились мысли. Вернее, одна: «Убила, убила, убила!».

Так продолжалось несколько минут. Потом Капа шумно вздохнула и осторожно переступила через покойника. Затем она еще с четверть часа просидела на кровати, после чего стала судорожно собираться, стараясь не смотреть на неподвижное тело отчима.

Скарб у нее был небольшой: всего-то пара нижнего белья, две юбки, простенькое платьице, которое она надела, душегрея, ботики и косынка. То, что она не надела на себя, сложила в широкий баул, стараясь не сильно помять платье и шляпку, купленные в Москве.

Нельзя сказать, что она не думала уйти от отчима. Подобные мысли в последнее время навещали её все чаще, но не успели оформиться в устойчивое решение, которое все время откладывалось «на потом». Хотя для такого случая были загодя приготовлены даже деньги: тридцать рублей и маменькин золотой перстенек с серебряной брошью, покрытой эмалью. Все нехитрое богатство лежало в небольшой шкатулке с пасхальными рисунками по бокам и на крышке. Ее она тоже положила в баул. Затем, оглядевшись и удостоверившись, что ничего не забыла, Капа тихо вышла из спаленки, бесшумно спустилась через заднюю дверь во двор и вышла через крохотную, в половину ее роста калитку, от которой у нее был ключ. Определившись, в какую сторону идти, Капа обогнула забор постоялого двора и ступила на тракт, прямиком ведший в Москву. Уже через четверть часа она споро шла по направлению к Первопрестольной. Барышня ни разу не оглянулась, строго уставившись прямо перед собой. Взгляд ее уже не ведал сомнений и отличался от прежнего, когда она пребывала еще в той жизни, где присутствовал отчим. Теперь началась новая жизнь. И она вступала в нее без всяких сожалений…

Москва далась не сразу.

Вначале надобно было миновать несколько деревень: Щербинку, Дрожжино, Бутово, Чертаново. Капитолина держалась Варшавской дороги, и когда она разошлась на две ветки, пошла по старому Варшавскому тракту. Она несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть, хотя и не особенно устала, пройдя около четырех часов.

Уже совсем развиднелось, когда Варшавская дорога кончилась Павловской слободой. Это было уже Подмосковье. От Павловской слободы до угла Щипковского переулка и Серпуховской улицы оставалось всего ничего. Здесь, на небольшой базарной площади, образованной при слиянии пяти улиц, находилась некогда таможенная изба, возле которой скапливалась вереница подвод, которые прощупывались специальными щипками на предмет незаконно ввозимых в город товаров. К настоящему времени таможня за ненадобностью приказала долго жить, уступив место дешевой гостинице и двум монастырским подворьям. В этой гостинице, больше похожей на постоялый двор, всегда останавливались по приезде в Москву маменька и отчим. Здесь же они останавливались, когда ездили в Первопрестольную втроем, вместе с ней. И эта гостиница была конечным пунктом путешествия Капы – если, конечно, повезет…

Ее глаза были наполнены слезами, когда она, поздоровавшись с гостиничным служкой, парнем лет двадцати, спросила, не найдется ли здесь для нее какой-либо работы.

– Я согласна на любую, – взмолилась девушка.

– А ты откуда? – участливо спросил парень.

– Из-под Серпухова, – соврала, не моргнув глазом, Капа.

– А звать-то тебя как?

– Ксения Балабанова, – ответила Капа, глядя в пол.

– Работу, значит, ищешь? – продолжал допытываться парень.

– Ага, – она кивнула.

– А жить есть где?

Капа еще больше понурила голову и едва слышно призналась:

– Нет.

– Да ладно, чё ты, не кисни, – попытался успокоить ее парень. – Руки-ноги на месте, жива-здорова, что еще надобно?

– Надо еще кушать и иметь крышу над головой, – резонно ответила Капитолина.