Первая, это то, что на большом и выпуклом лбу дитяти, что могло бы свидетельствовать о достаточном количестве мозгов, были две симметричные костяные выпуклости, явно напоминающие рожки. А вторая странность заключалась в том, что под крохотным подбородком дитяти имелась клинообразная бородка, состоящая из редких, но весьма длинных и безукоризненно черных волос. Походила она на бороду, что носят козлы и престарелые татарские муллы.
Вскоре собрался врачебный консилиум с приглашенным из Москвы медицинским светилом профессором Пехтеревым, который, досконально обследовав ребенка, пришел к выводу, что данный факт, скорее всего, не что иное, как случай «наследственной мутации», требующий тщательнейшего исследования и наблюдения в течение длительного периода. Потом профессор Пехтерев долго беседовал с роженицей, неделикатно выспрашивая о зачатии: главным образом беседа шла о том, не имела ли она когда-либо близких сношений с козлами? Ибо любое сношение, произведенное когда-либо и с кем-либо, невольно откладывает отпечаток на женский организм, так сказать, производит «половые характеристики» на материнскую утробу, и способно воздействовать на плод даже через десяток лет. Иными словами, ежели женщина в 1854 году отдалась горькому пьянице, а в 1856-м – мужчине, страдающему падучей болезнью, то, зачав в 1864 году от вполне здорового и без вредных привычек господина, она может родить дитя с врожденной склонностью к безмерному питию водки, а то и с предпосылками к развитию в нем падучей болезни. Таков, по сути, есть женский организм: сосуд, способный воспринимать в себя разного рода скверну… Да-с!
Широкой подольской публике было неизвестно, что отвечала профессору Пехтереву на его вопросы вдовица-роженица (было сношение с козлами или не было), однако суть они знали: Облучкова родила ребенка с рожками и бородой, что, собственно, и предсказывала покойная Феонилла Полушкина.
После такого случая все подольское общество принялось ждать, когда же их уездный исправник Матвей Осипович Калганов сблюет на обеде у московского генерал-губернатора. Что такой немыслимый конфуз должен произойти, не сомневался ни один житель Подольска, в том числе и сам Матвей Осипович. Поэтому, хоть и опасаясь вызвать неудовольствие главного своего начальника и некогда сослуживца, уездный исправник дважды отклонил его приглашения на званые обеды: один раз сказавшись больным, а во второй раз, отбыв якобы с ревизией в отдаленные уездные волости. Однако в третий, когда генерал-губернатор пригласил на обед все значимые полицейские чины губернии, за Калгановым специально заехал московский обер-полицмейстер граф Крейц, и отнекаться оттого не получилось. За обедом Матвей Осипович предусмотрительно ничего не ел, опасаясь стравить, однако тост за здоровье государя императора был вынужден выпить, после чего облевался прямо в свою тарелку.
Конфуз вышел невероятнейший! Одно дело, ежели бы Калганова стошнило после обильного пития или еды где-нибудь в закутке комнаты. Этакий факт отнесли бы к рядовому конфузу. Ну, перепил человек или переел – вот и стошнило. С кем не бывает? Да такое практически с каждым может случиться! Однако сблевал Матвей Осипович после принятия рюмки за здравие самого государя императора Александра Освободителя, что могло расцениваться как скрытое нежелание того, чтобы государь император здравствовал. Или как признак антипатии к Самодержцу, к его всемилостивейшей личности. Конечно, никто из гостей не стал педалировать и усугублять состоявшийся факт, и обед у губернатора прошел вполне благочинно, однако по лицу его высокопревосходительства было заметно, что он крайне рассержен и раздосадован. Свидетельством недовольства послужило то, что на обеды генерал-губернатора Тучкова Матвея Осиповича приглашать совершенно перестали.
Когда сбылось последнее предсказание Феониллы Полушкиной, Капе исполнилось уже девять годков, и ее детство подошло к концу. К тому времени ее отчим выжил тетку Наталью из дому и стал единолично владеть двухэтажным домом в Мещанском квартале и постоялым двором с кабаком близ Варшавской заставы. Денежки у него водились, однако Капу он не баловал, а, напротив, заставлял работать, прислуживая гостям и насельникам постоялого двора. Приемная дочь прислугой была дармовой, а потому денежного содержания не получала. И вообще, как только стал Герасим Пантелеевич единоличным хозяином всего, что имела Феонилла Полушкина, то сделался в одночасье до денег падким и крайне прижимистым. Что весьма часто случается с людьми, у которых ранее в карманах не было ни гроша, да вдруг нежданно появился алтын, и даже более. То бишь портятся такие люди характером и черствеют душой.
Ну, да и черт с ними!
Капа была девочкой исполнительной и весьма трудолюбивой, работы никакой не гнушалась и особых хлопот отчиму не доставляла. Ежели, конечно, не считать того, что в последний год он стал на нее как-то странно посматривать. Иногда при виде Капы глаза Герасима Пантелеевича затягивались сладкой поволокой, и если он в это время сидел, то начинал нервически ерзать, а ежели стоял, то несколько выпячивал зад, стараясь скрыть восставшее естество.
К десяти годам закончилось и образование Капы. Гувернантка, которую наняла девочке еще Феонилла Полушкина, научила ее читать, писать, правильно и толково говорить, а также всем четырем арифметическим действиям. Верно посчитав, что история Древней Греции и Рима девочке ни к чему, равно как латынь, понимание физических и химических процессов и сложение стихов, Герасим Пантелеевич рассчитал гувернантку, зажав при этом целых восемь рублей серебром, и на этом, как уже было сказано, образование Капы завершилось. Да и то сказать, зачем девице познания в астрономии или в естествознании? Только голову забивать никчемными мыслями, которые, как известно, портят и отравляют жизнь. Ведь чем меньше человек думает и рассуждает, тем менее сомневается, а от сомнений и происходят разного рода неприятности, а то и беды.
Работы на постоялом дворе было через край. Особенно когда постояльцами были заняты все комнаты, каковых было восемь. В них надлежало ежедневно убираться; когда постоялец выезжал – менять белье, едва ли не каждодневно мыть длиннющий коридор на втором этаже, а иногда и подавать проезжим постояльцам еду в кабаке на первом.
Конечно, при постоялом дворе и кабаке были повара, половые, посудомойки, прачки, коридорный и прочая обслуга, только вот работали они спустя рукава, потому как Герасим Пантелеевич платил скверно и вычитал из жалованья за каждую провинность, каковой могло служить, помимо проступков, даже слово, сказанное поперек хозяйского. И Капа была вынуждена доделывать за них то, что они должны были делать сами: мыла посуду, гладила постельное белье, ставила самовар, разносила воду. И так из месяца в месяц, из года в год… Подруг у Капы не имелось, а на тетку Наталью, изредка приезжающую проведать ее, отчим смотрел косо, поэтому по прошествии одного-двух дней она отбывала обратно в Москву.
Выходные дни и праздники у Капы случались нечасто. В эти дни она была предоставлена сама себе, всецело погружаясь в мечты. А они были разными. Но по большей части Капа воображала себя богатой и расфранченною дамой, каковых видела на картинках какого-то старого французского журнала, оставленного в одной из комнат постоялого двора.
Ах, какой все же нарядной она могла бы быть!
Перво-наперво белье… Оно должно было быть непременно из белоснежного батиста, с гладкими фильдеперсовыми чулочками такого же цвета, как платье. Корсет? Нет, корсет ей не обязателен, ведь от природы у нее нет ничего лишнего, и ей совершенно не обязательно скрывать свои «формы». Нижняя юбка должна быть непременно с воланчиками. Платье – кринолин из самого лучшего бархата, украшенное завитыми перьями птиц, бисером и кружевами с тесьмой и бахромой. На голове – шляпка «ток» с лентами из атласа, газа и тюля и обязательно с шелковыми цветами и страусиными перьями. На ногах вышитые прюнелевые ботики, обязательно с бантами и кружевами. В руках, конечно же, ридикюль, с бисером, на длинном шелковом шнурке…
