– У меня устойчивая, на подсознательном уровне выработанная привычка контролировать свои действия, – возразил я. – Это привычка человека, который практически никогда не расстается с оружием, да и сам во многом является оружием…

– Последствия, – продолжил генерал свою мысль, – если у тебя в руках будет оружие. А его тебе нужно иметь обязательно. Без него в нашей жизни и при наших контактах со многими вооруженными людьми, как сам понимаешь, никак нельзя. Но эту проблему я могу сам решить, без врачей. Не думаю, что ты будешь возражать. Не будешь, надеюсь?

Генерал вопросительно поднял брови и посмотрел на меня в упор. Так держат брови бывшие и настоящие боксеры, при этом еще и подбородок опускают к груди, как и генерал. Из этого я сделал вывод, что Лукьянов когда-то занимался боксом.

– Не буду.

– И, пожалуйста, береги голову. Никто, в том числе и ты, не знает, что может случиться после любой травмы головы, после любого случайного удара. Знаешь, бывает так: идешь по улице, никого не трогаешь, и вдруг – летит удар… Такие случаи ты должен предвидеть и избегать их. Береги голову. Поверь мне, сгодится еще…

А я вдруг осознал плоскость, в которой ведется разговор. Хорошо осознал, как руками пощупал. И мне, честно говоря, не все в этом разговоре понравилось. Очевидно, генерал Лукьянов тоже почувствовал себя врачом; считает, что лучше меня знает, что мне теперь делать, чем мне заниматься, и моего согласия спрашивать даже не желает. Он говорит о моей дальнейшей жизни так, словно он все за меня сам решил, а мое согласие его не интересует. Да, я только что думал о том, что обязан помочь Комитету. Но кто сказал, что я должен в нем служить? А добывать разрешение на оружие человеку, не входящему в штат Комитета, генерал Лукьянов не будет.

– Товарищ генерал, извините, но вы так размышляете, словно я уже написал рапорт о приеме меня на службу в Комитет… Вы меня, кажется, даже не спросили.

– Разве я так размышляю? – удивился Лукьянов и едва заметно улыбнулся.

Улыбка шла его грубому, словно из камня рубленному лицу, очеловечивая его и делая доступнее. Впрочем, я не знаю человека, которому не шла бы улыбка. У меня мама улыбается очень редко, но когда она улыбается, это для меня всегда праздник.

– По крайней мере, вы начинаете решать мои проблемы так, как обычно решают проблемы своих сотрудников. Мне так показалось.

– Не переживай понапрасну, Валар. Без твоего участия женить тебя не будем. Или тебе не нужно оружие? Или ты не участник локальных военных конфликтов и мой Комитет не обязан тебе помогать? С твоей же, естественно, помощью. Пока мы говорим с тобой только на этом уровне, не более.

– Слава богу, если это так.

– Но, раз уж ты встаешь в позу неприкасаемого, я вынужден буду сам задать тебе вопрос о дальнейших планах на жизнь. Во время и после оформления пенсии.

– Остановиться хочется. Осмотреться, подумать… Пока нет никаких планов. Мы все бежим, торопимся жизнь прожить – и не любим останавливаться, не любим задумываться, потому что после раздумий захочется переменить жизнь, а этого мы на подсознательном уровне боимся.

– Признаюсь, мне странно слышать такие слова от офицера спецназа. Пусть даже спецназа ГРУ… Я хорошо знаю, что вы там все себе на уме. Философы войны, грубо говоря. Но как можно останавливаться, осматриваться и задумываться, когда в тебя готовятся стрелять, когда противник уже ствол поднял и предохранитель опустил? Этого я не понимаю…

– В меня опять готовятся стрелять? – спросил я невозмутимо и даже с некоторым удивлением. Но удивление мое естественным не получилось – я прекрасно знал, что подстрелить меня желает очень много людей.

– А ты надеялся, что от тебя отстали и полностью переключились на меня? Напрасно. Я вообще с боку припека. Я не был даже в первоначальном варианте известного тебе списка людей, подлежащих уничтожению за хорошее выполнение своего воинского долга. Меня в этот список включили только потому, что я со своими людьми сумел защитить тебя. То есть так это выглядит, хотя в действительности ты сам себя защитил… Но торговаться и выяснять, кто играл первую скрипку, мы сейчас не будем. Поговорим о деле. Я объясню, в чем могу помочь тебе. Помимо всего прочего, тебе не обойтись без наших агентурных данных…

Генерал говорил горячо и убедительно, кивая в такт своим словам. Я даже слегка задумался, оценивая его правоту. Но быстро нашел, что ответить:

– Извините, товарищ генерал, но эти агентурные данные не смогли предотвратить нападение на ваш офис и не предупредили о готовящемся нападении на вас. Значит, они неполные, и полагаться на них сложно. Это я не к тому говорю, что мог бы и раньше обходиться без них, а просто констатирую факт. И факт очевидный.

Генерал помрачнел и уже не улыбался.

– В этом ты прав. Наши агентурные данные были полными только тогда, когда все действия планировались там, на Северном Кавказе. А сейчас кто-то из организаторов всей этой охоты засел уже в Москве и руководит отсюда, хотя и согласовывает свои действия с нанявшим его руководством, и потому отголоски информации до нас все же доходят. Однако не в полном объеме, потому что организатор, насколько нам известно, не входит в их систему и полные отчеты и обязательные согласования делать не обязан. Понимаешь, к чему дело пришло?

– Менты с Кавказа кого-то наняли? – Я не скрывал своего удивления. – Менты наняли бандитов? То есть одни бандиты, не справившись, наняли других?

Удивление мое было понятным. Бандиты чаще воюют против своих же ментов, чем против других вооруженных формирований, даже созданных в глубине России, то есть состоящих из иноверцев и иноплеменников. Особенно это касается Дагестана, где менты уже всех достали и больше половины бандитов ушли в горы и в леса только потому, что менты их к этому принудили. Это не домыслы, это статистика допросов сразу после задержания, если таковое было все же произведено. Ведь и сами местные менты, и вооруженные формирования стараются обходиться без пленных, хорошо зная, что скоро эти пленники снова появятся в том же лесу, из которого их извлекли силой.

– Вывозить тела убитых во время прошлых операций мы им не мешали, да и не планировали. Помешали менты. Ты сам видел, как бегал и суетился твой участковый. Взрывы и выстрелы слышали многие, но кто там, рядом с деревней, воевал, – до сих пор не выяснено. Однако после твоих успешных действий потери у противника были такие значительные, что скрыть их было невозможно. Все убитые рядом с твоей деревней были без документов и остались неопознанными. Но, по данным ментовских сводок, в ряде республик Северного Кавказа ситуация вдруг стала слишком опасной. По сообщениям местных правоохранительных органов, резко возросла террористическая угроза. Один за другим стали взрываться ментовские автомобили. Причем взрывались так, что опознать тела было невозможно. Кого взрывали в действительности, мне неизвестно. Я знаю только, что так «списывали» погибших рядом с твоей деревней ментов. И потому инициаторы акции – те, кто составлял список, – решили, что будет лучше, если в следующий раз погибнут бандиты. Не знаю, каким образом, за деньги или шантажом, но они смогли заставить выбраться из леса и перебраться в Москву настоящих подготовленных бандитов-террористов, не знающих жалости парней. По крайней мере, один из тех, кого я подстрелил сегодня утром, давно уже в федеральном розыске за то, что убил главу сельской администрации в Дагестане, а потом вырезал всю его семью вместе с детьми. И таких вот отморозков натравили на нас. Им все равно уже нечего терять, и они прекрасно знают, что жизнь им сохраняет только один лишь случай. В конце концов, их достанут и перебьют. И они к этому готовы, потому за себя будут драться до конца. Это не менты…

– И даже не полицейские, – добавил капитан Магомедов.

– Да, милиционеров стали называть полицейскими, – поправился генерал. – Но и те, и другие так ментами и остались – и по сути своей, и по названию. Пока ничего нового не придумали. А те, местные… От бандитов они отличаются только тем, что воевать, как бандиты, не умеют, потому что привыкли бить тех, кто сопротивления оказать не может. А бандиты готовы воевать со всеми. И даже с нами. У них есть одна черта, которая делает их достаточно опасными, – отчаяние. От него, говорят, даже города берут минимальными силами, потому что отступать некуда. Отчаяние заставило Наполеона победить под деревней Маренго – и это определило всю его личную дальнейшую судьбу и судьбу Европы на многие годы вперед. И нам тоже необходимо с этим считаться…