Лишь у ворот, за которыми скрылась женка, Гавша догадался, за кем уволокся: признал усадьбу воеводы Перенега Мстишича. Княжий муж не так давно справил свадьбу, оженился вторым разом. Но, видать, плохо умел потешить молодую. Напоследок она неприметно кивнула ратнику и мгновенье помедлила у открытой воротины.

Гавша спешился, увидев на мостовой под ногами коня нечто блеснувшее. Молодка украдкой потеряла серебряное рясно. Гавша усмехнулся: нужно вернуть его хозяйке. Веселый выдался день.

– Никак жениться сдумал?

Княжий отрок сжал в кулаке подвеску, обернулся. На него ясными глазами взирал поп Никифор, клирик церкви Богородицы Десятинной.

– На ком тут жениться, батько, боярин Перенег дочек не завел.

– А коли так, чего тут высматриваешь? Иль холопка какая ни то глянулась?

– Это, отче, не твое дело. Некогда мне.

Гавша хотел сесть на коня, но поп остановил его за плечо.

– Епитимью исполняешь, какую я тебе положил?

– Исполняю, а как же. Две седмицы мяса не едал, аж тошно стало.

– Оженишься-то когда? – помягчел клирик.

– А зачем? Мне и так хорошо.

– Ятрам твоим нехорошо, – строго сказал поп. – Не в свои стойла всё метят.

– Так это дело молодое, батько.

Гавша подтянул подпругу седла, нетерпеливо ткнул ногу в стремя. Глядел скучно.

– Смотри, поклоны бить в другой раз велю, – безнадежно погрозил поп.

– Ну и отобью.

– Женись, а? – ласково попросил отец Никифор.

– Так ведь бить буду, жену-то, – полувопросил Гавша.

– За что ж сразу бить?

– А за что ни то. Перво-наперво, чтоб тебе, отче, на меня не сказывала. Знаю же, как у вас, попов, заведено на исповедях выспрашивать.

Гавша взметнулся в седло.

– Муж и жена едина плоть, – объяснил клирик. – Оба несут единый крест.

– Ты, батько, скажи лучше, – отрок нагнулся к попу, – пошто мне брюхо свое мучить, коли душа не в брюхе?

– А как же еще вас, зверовидных, к кротости приводить? К душе дорога через утеснение брюха лежит.

Гавша подумал.

– Мяса две седмицы в нутро не кидал. А нынче, батько, я холопа зарубил.

Он вытянул меч и показал, как зарубил.

– Хрясь. Башка пополам. Во так.

Поп шатнулся от клинка.

– За раба по закону русскому не казнят, – сказал, помедлив. – Перед Богом тебе держать ответ. Покайся.

– Покаюсь, – равнодушно обещал Гавша и пустил коня вскачь.

После чтения «Шестоднева» Иоанна, экзарха Болгарского, отец Евагрий распустил учеников по домам. Сказал, что дьякон Ионафан захворал и занятий по греческому языку не будет. Мальчишки собрали вощаницы и писала в котомки, чинной гурьбой спустились с верхнего гульбища, а внизу разделились с шумом и толканьем. Поповские отпрыски и прочие, кто победнее, побежали вперегонки к воротам владычного двора. Боярские сынки и остальные из нарочитой чади отправились к коновязям, где поджидали холопы с куском пирога или ветчины в плетенке – чаду подкрепиться перед обедом. Верховод Коснячич собрал вокруг себя малую дружину товарищей и поджидал у лестницы. Несда, как всегда, спускался последним – не любил бестолковых забав, которые случались среди учеников после занятий.

Заметив шайку, он остановился на предпоследней ступеньке, посмотрел исподлобья. Коснячич был настроен как будто миролюбиво. Хотя улыбка на его присыпанном веснушками лице обещала мало хорошего.

– Иди, не бойся, – позвал сын тысяцкого. – Мы тебя не тронем. Ты нынче храбрец.

– Почему?

Несда спустился с лестницы, прижал крепче к боку котомку. Если все же станут бить, ни за что не выпускать ее из рук. Там драгоценная Псалтырь, да еще разобьют вощаницу, а в ней наспех, по памяти, записанный кусок «Шестоднева». Понравившийся. «И сего не разумеешь, откуда произошли человеческие образы, и чудно Божьему творению, как столь многочисленны личины, и нет ни одного человека, подобного другому. Если и до края земли дойдешь, ища такого же – не найдешь; если и найдешь, то будет или носом не похож, или глазами, или иным чем; даже и от единой утробы рожденные не походят друг на друга…»

– Здорово ты Евагрия разозлил, – улыбался Коснячич. – У него аж пасть дергаться стала и пятна по роже пошли.

– Я не… я вовсе не хотел.

– Он не хотел, – ухмылялась дружина. – Он Евагрия любит. Ученый осел.

– Цыц вы. Все равно он храбрец. – Коснячич придвинулся и закинул руку на плечо Несды. – Я с ним после этого дружить хочу.

От такой дружбы Несда ожидал лишь подвоха. Но руку нежданного друга сбрасывать не стал.

– Правда? – спросил только, посмотрев в близкие глаза Коснячича.

– Правда. Пошли. Покажем тебе кой-чего. Да не бойся, понравится.

Дружина согласно кивала.

Всей компанией отправились по нижнему гульбищу вокруг храма. Тысяцкий сын держал Несду за плечи, будто боялся, что убежит. Говорил:

– Вот давно хотел спросить тебя. У тебя же батька купец?

– Купец.

– Лавку в торгу имеет, обозы с товаром снаряжает. Так?

– Так.

– А братья у тебя есть?

– Сестренка.

– Вот видишь. Единственный сын. Что ж тебя батька не оденет получше? Ходишь в посконине, будто смерд или холоп какой.

– Жадный батька-то! – засмеялись в дружине.

– Не жадный, – твердо сказал Несда.

– Не любит тебя? Так если за училище платит, значит, любит.

– Любит. Одежда хорошая у меня есть.

– И чего? – не понимал Коснячич.

– Так, ничего. – Несда смутился. – Мне в этой удобнее.

– Вот соврал так соврал, – захохотал Коснячич, хлопнув его по спине.

Несде и впрямь захотелось убежать.

– Ну вот, пришли.

Коснячич остановился у одного из столпов гульбища.

– Гляди.

– Куда?

Несда стоял носом к опоре, но ничего не видел, кроме гладкой поверхности камня, из которого сложен собор, и розоватой извести.

– Да вот же. – Коснячич показал пальцем.

Сперва Несда ничего не понял. Смотрел на процарапанный ножом рисунок и не мог разобраться в переплетении линий.

Потом, с дрожащими губами, обернулся. В глазах стояла изумленная обида. От волнения не мог выговорить слова:

– З… з… зачем?

– Это не мы, Несда, – невинно сказала дружина. – Мы просто нашли.

Кто-то, да отсохнут у кощунника руки, осквернил Святую Софию рисунком на тему «муж да любит жену свою». Или не муж. И не совсем жену.

– Зачем на храме? – выкрикнул Несда и сжал кулаки, будто собирался броситься на мерзко хихикающих обидчиков.

– Мы не знаем, – смеялись мальчишки. – Мы просто тебе показать.

– Мы думали, ты не знаешь, откуда дети родятся, – громче всех заливался Коснячич. – Верно, думаешь, что их Бог в раю лепит из праха и в капусту подбрасывает.

Несда пытался затереть рисунок рукавом, но тот лишь четче обозначался.

– Что ты делаешь! – насмехались боярчата. – Это же твой родич. Гавша. Это он. Точно он. С черницей сблудил. А митрополит за это виру с него. Сто гривен за порченую монашку!

– Дурачье, – скрипнул зубами Несда.

Коснячич перестал смеяться.

– Ладно, хватит, – бросил он дружине. – А то сейчас расплачется. Пошли митрополичье вино пробовать.

– Как это? – удивились мальчишки, тотчас забыв про Несду. – Какое вино? Кто ж нам его даст?

– Давеча церковное вино привозили. Целый обоз. Мне знакомый холоп сказал. Мой отец продал его митрополичьему тиуну за покражу. Он и у митрополита что хочешь стянет и продаст. Мне обещался. Ну что, идете? Я церковного еще не пробовал. У нас в доме только зеленое вино подают.

– Как же не пробовал? А в причастии? – спросил самый маленький мальчик.

– В прича-астии, – передразнил его Коснячич и щелкнул по макушке. – В причастии оно водой разбавлено, да еще с хлебом.

– А крепкое оно?

– Вот и узнаем. Ты с нами иди, – велел Несде тысяцкий сын.

– Никуда я с вами не пойду.

– Почему это?

– Церковное красть – грех.

– А не церковное? – криво усмехнулся боярич.

– Тоже.