Но свою практику я начинал еще в «лихие девяностые», когда выковыривал куски свинца из местных и приезжих «авторитетов». Теперь некоторые из них достигли весьма высокого положения в обществе благодаря тому, что в нынешнее время стыдливо называется «эпохой накопления капитала». Удивительно, но все же многие из них остались людьми слова и чести. Разумеется, понятия о чести у них были и остаются до сих пор весьма субъективными. Но меня это устраивает. В итоге – у вашего покорного слуги имеется современный и практически универсальный хирургический комплекс. А уж пользоваться им я умею, будьте уверены.

И от клиентов – теперь уж вообще экзотических, отбоя нет…

Прислоняю «Сайгу» к стене, переодеваюсь и начинаю мыть руки, долго и тщательно. А на операционном столе корчится пациент. В предоперационной кровавым комом валяется его одежда. Ничего, подождет, я не пожарный, чтобы торопиться… Два-три глотка виски – люблю американское пойло. Да, и надеюсь – за здравие… Обрабатываю руки первомуром[5], сушу под струей горячего стерильного воздуха, натягиваю стерильные перчатки, надеваю маску, специальные операционные очки с мощной подсветкой.

Начнем, пожалуй.

Пациент продолжает корчиться.

Накрываю его стерильной простыней – пока еще не с головой. Ставлю физраствор внутривенно. Это его пока поддержит.

Наркоз. Плотно прижата маска к осунувшемуся лицу, шипит по шлангам закись азота – анестезия работает.

Обрабатываю операционное поле йодом. Ага, хреновая рана, как еще дойти-то сумел… Слепое торакоабдоминальное огнестрельное ранение – вот как это называется на суховатом медицинском языке. Одна пуля – в брюхе, вторая «маслина» раздробила ребра с правой стороны, пробила легкое и засела в кости возле позвоночника. Гемоторакс – спавшееся легкое залито кровью. Интересный, блин, случай!..

Скальпель ведет свой тонкий разрез. Потом прохожу подкожную жировую клетчатку, ее почти нет, и расслаиваю мышцы, проникая в брюшину. Раздвигаю ткани, ставлю расширители. Все, я – в брюшине, среди разорванной требухи. Да, блин, с такими ранениями долго не живут…

Орудую пинцетом, убирая в таз кровавые лохмотья. Беру в руки отсос, прижигаю кровящие сосуды. Ага, вот она, пуля, глубоко засела. Поддеваю пинцетом – вытаскиваю. Кусок холодного металла со звоном отправляется в белую эмалированную «почечницу».

Теперь – промыть здесь все, чтобы не было заражения. Понятное дело, моим новым пациентам разлитой перитонит не грозит, но все же: «лучше перебдеть, чем недобдеть»… А вот дренаж я ставить точно не буду – лишняя морока. Ушиваю разорванную требуху. Ниче – зарастет…

Остается самое главное, та пуля, что пробила легкое. Делаю разрез, скальпель в сторону, специальными кусачками перекусываю ребра. Вот она – грудная клетка. Рядом медленно-медленно пульсирует сердце. Тут – море крови, легочная ткань напоминает обугленную рваную мешковину. Картина маслом: «Здравствуй, плеврит!» Тяжелое заражение и воспаление грудной полости гарантировано. Разумеется, если бы пациент, лежащий на операционном столе, был человеком. А так… Да ну его на хрен!

Но где же искать виновницу всех бед? Ужас. Да, впрочем – и хрен с ним. Несколько минут копошусь в ране пальцами и зондом. Запускаю зонд поглубже в рану. Ага, скользнул по чему-то твердому и покатому. Аккуратно пинцетом прихватываю округлый край пули, скальпелем поддеваю ее. И осторожненько, словно хрустальную, вытаскиваю прочь из многострадального организма, который она своей бурной экспансивной деятельностью чуть было не отправила в мир иной.

Фу, елки. Твою мать! Смотрю на зажатый в изогнутых «лапках» пинцета смертоносный снаряд. Вытащил, блин, ну, а это значит, что и пациента с того света вытащил. Теперь осталась сущая ерунда: заштопать легкое и остальную требуху, наложить несколько швов… Ерунда, в общем.

Поднимаю пинцет с зажатой в нем пулей на уровень глаз и внимательно рассматриваю. Хороша «маслинка»: калибр убойный – «45.ACP», это по-нашенски, в метрической системе мер 11,43 миллиметра. Экспансивная – вона как головную часть-то разворотило. При попадании в податливое тело такая пуля увеличивает и так не маленький свой диаметр еще на два-три калибра. В итоге все, что внутри, превращается в кровавую кашу, приправленную костными отломками. Я еще раз внимательно осматриваю экспансивную пулю сорок пятого калибра, отлитую из серебра и клейменную крестом. Все же интересно, кто это моему странному визитеру «объявил выговор с занесением в грудную клетку»?..

Моих нынешних пациентов обычным оружием не убить. Они не болеют, по крайней мере, человеческими болезнями. Они обладают практически невероятными физическими и умственными качествами, недоступными простым смертным. Они почти всесильны.

И все же им нужен я.

Война, страшная и кровавая, идет уже много тысяч лет, от сотворения этого несовершенного мира. Видимо, Творец пребывал в изрядной эйфории и перебрал амброзии, создавая его. Иначе как объяснить черный юмор Господа Бога? Создавая нас по образу и подобию, он немного напортачил с генами – и вот результат… С результатами пьяной удали Всевышнего мне приходится иметь дело практически каждую ночь.

Я не мифический Ван Хелсинг, не афроамериканский «антивампир» Блэйд и не бегаю за ними ночи напролет. Это они ко мне приходят, приползают, скребутся в дверь. Как наркоманы к своему наркодилеру. Истинные властители ночи, наверное, убьют меня за то, что я для них делаю. Ибо негоже простому смертному, обычному мясу, объекту ночной охоты Всесильных, видеть их слабость.

Но ни один вампир не в силах вынести вида крови – это сильнее даже их Повелителей. Жажда крови у них в крови. Вот такой каламбур получается. Но кто-то должен же их латать? Оперировать, извлекать куски ядовитого серебра, сшивать страшные рваные раны, пришивать обратно оторванные конечности…

Как там у Дмитрия Громова в «Пути проклятых»: «Добрый доктор Айболит, он на кладбище сидит, приходи к нему лечиться и вампир, и упырица»! Думаю, эти строки мне вполне сгодятся когда-нибудь для эпитафии на собственном могильном камне – настолько точно они передают характер весьма экзотической профессии.

Вампиры все же смертны и, как всякие смертные, жаждут жить! Законы физиологии и биохимии объективны и беспощадны: все живое наделено способностью умирать. Но всякая тварь – по-разному. Возьмите многоклеточную гидру и протрите ее сквозь мелкое сито – каждая ее клетка даст начало новому организму, в этом случае древнегреческий миф о медузе Горгоне весьма недалек от истины. Перережь лопатой жирного дождевого червя, и обе его половинки продолжат свое земляное, «безоблачное» существование. У жаб и ящериц отрастают конечности. А вот у человека, увы, нет. Так вот, разорванный пополам вампир близок, скорее, к дождевому червю…

Восстанавливается он практически мгновенно, но зависит от степени повреждения, а еще – от наличия крови. И крови нужно очень много…

В организме вампиров в процессе их нечеловеческой эволюции развился комплекс специальных ферментов, расщепляющих гемоглобин и белок крови – билирубин. Ее энергетическая ценность тем более высока, что усваивается весь комплекс сложных белков. Ну а метаболиты, продукты жизнедеятельности клеток, содержащиеся в крови, не сильно влияли на этот дьявольский обмен веществ.

Организм совершенных ночных хищников перестроился на иной тип энергообмена. Клетки вампиров до предела насыщены митохондриями. Этот органоид клетки является как бы маленькой «электростанцией», которая производит энергию на субклеточном уровне, насыщая ею весь огромный организм. Клеток-то очень много. Митохондриальная внутриклеточная система вампиров также перестроена, и теперь энергоотдача увеличилась во много раз. Правда, соответственно увеличился и «аппетит».

Но главное заключается не в этом. Питер Уотс, гениальный ученый и писатель-фантаст, в романе «Ложная слепота» как бы в шутку описал физиологию вампиров. Он и не подозревал, насколько его научный подход оказался близок к истине. Дело, действительно, в том, что организм вампиров не может синтезировать важнейший белок – «ε-протокадерин Y», который встречается только у человекоподобных обезьян и у людей. Синтез этого видоспецифичного белка кодируется генами, расположенными в Y-хромосоме.