– Ну, поехали! – ухмыльнулся Крысий Хват. – С огоньком!

И соединил провода. Полыхнула ослепительная вспышка, и вся шерсть на Крысьем Хвате встала дыбом и затрещала голубыми искорками. Ток от силового провода пронизал его насквозь; тело его забилось в конвульсиях, в мозгу вспыхнули ветвистые молнии. Окна кукольного дома озарились ярким светом, но Крысьего Хвата поглотила непроглядная тьма. Его обмякшее тело лежало в верёвочной сетке, покачиваясь на вечернем ветру. Спустя какое-то время о нём забеспокоились. Зимородок и выпь разыскали его и принесли домой – в ту самую гостиную, которую он собирался поджечь. Его осторожно положили на пол, и всё семейство стояло над ним, охваченное скорбью.

– Бедный дядюшка Хват! – приговаривал мышонок-сын, вышагивая по комнате. – Да-да, я будуназывать его дядюшкой! Он придумал для нас самозавождение! Он сделал наш дом таким красивым! И погиб, чтобы дать нам свет!

– Таким как он – самое место в темноте, – заявил безглазый жестяной козлик. Его товарищи по отряду громко рассмеялись.

– Нет, всё-таки жаль, что его жизнь оборвалась так нелепо, – возразил мышонок-отец. – Под конец он исправился. Его и не узнать было.

– Не стану утверждать, что он мне нравился, – печально промолвила слониха, – но этого я себе не прошу. Это слишком ужасно!

– А по-моему, он не умер, – заметила выпь. – У него глаза открылись.

– Поговорите с нами, дядюшка Хват! – воскликнул мышонок-сын. – Скажите что-нибудь!

Крысий Хват, только что валявшийся на полу мешком, как старая тряпичная кукла, почувствовал, что к нему возвращается жизнь. Он приподнял голову и огляделся. Дом, как видно, не сгорел… и Крысий Хват внезапно обнаружил, что очень этому рад.

– Повтори-ка, – прошептал он слабым голосом.

– Что повторить? – не понял мышонок.

– Как ты нажвал меня, – уточнил Крысий Хват.

– Дядюшка Хват?

Крысий Хват кивнул и улыбнулся беззубой улыбкой, и тьма, заполнявшая его, раскрылась навстречу свету.

И кукольный дом, казалось, достиг совершенства. Каждую ночь он сверкал в темноте, как самоцвет на окраине свалки, и все его обитатели были счастливы и довольны.

– И всё-таки ещё кое-чего не хватает, – однажды сказала слониха. – Сущей мелочи, но всё же. По-моему, нашему дому нужна вывеска с эмблемой.

– Какая именно вывефка? – спросил Крысий Хват. – Я в два фчёта вфё фделаю.

– Ну, точно не знаю, – замялась хозяйка дома. – Что-нибудь простое и благородное… ну, как тебе объяснить? Знаешь, бывают такие дома с именами… «Дом с фронтоном», например. Или «Дом среди вязов»…

– На свете есть только одно имя, которое может носить наш дом, – сказал мышонок-сын.

– И только одна эмблема, которая может принести нам счастье, – добавил отец.

Этикетка с банки «БОНЗО», развевавшаяся вместо флага на дозорной башне, давно превратилась в лохмотья от ветра и дождя. Но вскоре нашли новую этикетку, и Крысий Хват сделал с неё точную копию на овальной доске, перерисовав бесконечных чёрно-белых пёсиков на традиционном оранжевом фоне, а сверху изящным почерком вывел три слова: «ПОСЛЕДНИЙ ВИДИМЫЙ ПЁС». Обзаведясь вывеской, дом преобразился, точно по волшебству: так оживает лицо на портрете, стоит прорисовать глаза. Он словно приосанился и, казалось, стал выше, внушительней и просторней.

– Странное дело, – заметила слониха, разглядывая пёсиков, отступающих в глубину вывески. – Эмблема и впрямь отличная, но с ней наш дом стал похож на трактир или гостиницу.

– На гостиницу? – задумчиво повторил мышонок-отец, проходя мимо жены в своём бесконечном кружении по площадке. – А почему бы и нет? – добавил он, миновав слониху на следующем круге.

– Птицам здесь понравится, – сказала тюлениха. – У нас будут останавливаться путешественники со всего света. Сколько интересного они смогут рассказать!

– Они будут заглядывать к нам дважды в год, – подхватил мышонок-сын, – в перелётах на север и на юг. Будут отдыхать у нас по ночам и в непогоду.

Крысий Хват смастерил ещё одну вывеску, поменьше, и повесил её под первой. «ПЕРЕЛЁТНЫМ ПТИЦАМ СЮДА» – значилось на ней, и теперь кукольный дом наконец обрёл своё истинное «я». Вывески покачивались на ветру так плавно и величаво и поскрипывали таким закалённым, бывалым скрипом, что сразу становилось понятно: и они, и весь дом заняли место, отведённое им судьбой от начала времён, – именно здесь, на окраине свалки, у железной дороги, между землёй и небом. «Вот он я, – без обиняков объявляли они всему миру, – Последний Видимый Пёс. К вашим услугам, дамы и господа! Кров и радушный приём для усталого путника. Добро пожаловать!»

И гости не заставили себя долго ждать. Птицы, предпочитавшие дневные перелёты и державшие курс по солнцу, замечали ярко окрашенную гостиницу на краю свалки и останавливались переночевать. Ночные путники, определявшие направление по звёздам, устремлялись к сиявшему, как маяк, Последнему Видимому Псу в часы перед рассветом. Гуси трубили, пролетая над маленькой гостиницей, и отмечали её как ориентир на своих навигационных картах, которые всегда держали в голове. Большинство перелётных птиц уже покинуло эти края, но запоздавшие с отбытием дрозды и славки присаживались отдохнуть на площадку; ласточки и скворцы, иволги, и танагры, и тихие горлицы на все голоса восхваляли гостеприимство кукольного дома и обещали непременно заглянуть на обратном пути.

Квак, зимородок и выпь вновь развернули бурную деятельность. Стульев и столов в доме становилось всё больше и больше; появились скатерти в красно-белую клеточку и цветы в горшках. Дом откликался на суету прибытий и прощаний. Как только обустраивали новую комнату, её тотчас занимали постояльцы; и площадку за эту осень дважды пришлось расширять.

Крысий Хват отремонтировал музыкантов из фуражирского отряда, и они аккомпанировали пернатым певцам на музыкальных вечерах; жестяные клоуны и жонглёры развлекали жильцов; жестяные зверюшки показывали разные трюки; безглазый козлик разносил бутерброды, а затем тюлениха, напевая нежные баллады, покачивалась между столиками в полумраке (Крысий Хват регулировал освещение с помощью трансформатора). Отец и сын без устали расхаживали по гостиной, повествуя о своих странствиях и приключениях, выслушивая рассказы постояльцев, каждого привечая и помогая всем почувствовать себя как дома. Зимородок стал шеф-поваром, а выпь, когда-то нелюдимая затворница, превратилась в радушную зазывалу и несла дозор на башне, окликая всех пролетающих мимо птиц. Но самой яркой личностью в гостинице оставалась слониха: её глубочайшее чувство собственного достоинства и величавая осанка в очаровательном контрасте с залихватской чёрной повязкой на глазу и пиратской косынкой придавали всему заведению особый дух бесшабашного аристократизма, не восхищаться которым было просто невозможно.

Новости разлетелись на птичьих крыльях по всей округе, и к началу зимы владельцы гостиницы уже повсеместно славились как непревзойдённые в своём радушии хозяева. Сведущие птицы утверждали, что «Последний видимый пёс» – единственное место, где можно спокойно передохнуть на перелёте через свалку. Даже когда схлынули волны мигрантов, недостатка в гостях не было: синички и воробьи, поползни и кардиналы собирались на досуге в гостиной у камина из пивных банок, сложенного Крысьим Хватом. Сойка-репортёрша, по-прежнему неутомимая в своих поисках новостей, важных и не очень, тоже облюбовала гостиную и в зимнюю пору каждый день заглядывала сюда погреться и перекусить: у камина всегда стоял поднос с птичьим кормом. Здесь она проводила большую часть времени, перемывая косточки обитателям всей округи и пересказывая свежие сплетни.

И всё же кукольному дому ещё лишь предстояло вознестись на вершину предначертанной ему славы. Слухи о заводном семействе с тремя дядюшками и тётушкой-выпью расходились по окрестностям, как круги по воде. Перемены начались с визитом «Последнего карка моды»: Ворон и его труппа навестили старых друзей, переоборудовали площадку, на которой стояла гостиница, в театральную сцену, и благополучно представили постояльцам «Последнего видимого пса» все три акта «Последнего видимого пса». Окрылённые успехом, они учредили ежегодный театральный фестиваль, который впоследствии стал одним из самых значительных светских событий на свалке. Сам Ворон и его супруга вели мастер-классы, соперничать с которыми по посещаемости мог только ежегодный Симпозиум Глубокой Мысли под основательным и веским председательством Серпентины. Поговаривали, что нагрузка, какая выпадала на долю подъёмного крана при доставке голоса болота и пруда на гостиничную площадку, знакома разве что мозгам местных интеллектуалов, усердно скрипящим под грузом черепашьих идей; однако все как один утверждали, что пропустить подобное мероприятие было бы очень досадно.