Слониха брела еле-еле. Вырвать у неё хоть словечко при свете дня – да и от полуночи до рассвета – было невозможно никакими силами. Она тащилась вслед за хозяином и терпела свой позор молча. Остатки её почерневшего плюша пестрели пятнами ржавчины; её единственное ухо изорвалось и давным-давно уже не слыхало доброго слова, а единственный стеклянный глаз взирал на жизнь с закоренелым недоверием.

– Смотри! – воскликнул мышонок. – Слониха! Мы нашли её, папа!

Никогда ещё он не был так счастлив, никогда ещё не чувствовал себя таким везучим. Он и прежде не сомневался, что мечты его рано или поздно сбудутся, но теперь все оставшиеся трудности и вовсе показались пустяком: и кукольный дом, и тюлениха найдутся непременно, и территорию они себе завоюют, ну и, конечно же, у него теперь будет мама. А потом до малыша дошло, что Крысий Хват пришёл убить их и отнять у них весь этот мир, так нежданно засиявший всеми цветами радуги.

Со слонихой творилось что-то немыслимое. До сих пор она думала только о себе и о том, как несправедливо с ней обошлись, а до мышонка с отцом ей и дела не было. Но эта картина – серое утро, туман, встающий над снегом среди чёрных стволов, усталый мышонок-отец и крошечный сын-мышонок, растерянный, но не простившийся с надеждой, – прорвалась сквозь стекло её единственного глаза и потрясла слониху как ничто в целом свете. Образ мира, полного любви и боли, запечатлелся в её памяти навсегда.

А мышонок-отец молчал, не в силах промолвить ни слова. Возникшие из тумана фигуры вдруг полыхнули так ярко, что на мгновение обратились в оглушающий звук: в ушах у отца зазвенело и загудело, слониха и крыса внезапно разрослись перед его глазами, закрывая всё поле зрения. Слониха стала совсем жалкой и потрёпанной – она давно утратила былую красоту, лишившись глаза и уха, пурпурового чепца и плюшевой шёрстки. Мышонок-отец всё это видел… и не видел ничего: он был сражён, ослеплён исходившим от неё сиянием, огнём, сверкавшим в ней ярче самой новенькой жести, – красотой, неподвластной никаким превратностям судьбы. Защитить её, укрыть от невзгод – вот и всё, о чём мечтал он в этот миг, когда Крысий Хват уже заносил над его головой смертоносный камень. Мышонок-отец встретил свою любовь и готовился встретить смерть.

Крысий Хват вздохнул с неимоверным облегчением: его мир, чуть не рассыпавшийся на куски, опять пришёл в порядок. Привычные довольство и лёгкость опять были тут как тут, и головную боль, с недавних пор донимавшую его постоянно, как рукой сняло. Он шагнул вперёд, поднимая камень ещё выше, но в этот миг любопытство пересилило в нём жажду раздавить наконец этих противоестественно живучих заводяшек.

– Вот оно, значит, как! – ухмыльнулся он. – Зимние виды спорта, значит? Чем же это вы тут занимаетесь? Ума не приложу… Ну и ну! – вырвалось у него. – Хотите повалить дерево?! Да оно ж огромное! Вы хоть представляете себе, какой будет шум, когда оно рухнет?! И сколько, по-вашему, вы с ним ещё провозитесь?!

– Теперь-то какая разница? – прошептал отец.

– Нет уж, я хочу своими глазами увидеть, чем это кончится! – воскликнул Крысий Хват. – Давайте-ка малость ускорим дело. – Он отбросил камень, схватился за бечёвку, привязанную к руке мышонка-отца, и со всех лап припустил по колее, волоча мышат за собой. Топор ударял по стволу всё чаще и чаще, и звонкие отголоски катились через пруд к дальнему берегу.

Судорога дрожи пробежала по серому стволу осины до самых верхних веток, чернеющих на фоне неба. Медленно поначалу, но всё быстрей и быстрей ствол кренился к земле с оглушительным треском, и вот последние волокна, соединявшие его с основанием, разорвались, и дерево рухнуло.

Выхухоль собирался направить последние удары топора так, чтобы дерево упало в воду, никому не причинив вреда. Но предоставленная воле случая, осина зацепила в падении дерево повыше, разбитое молнией, а оно в свою очередь сшибло древнего великана, гнившего у самой кромки воды. Одно за другим деревья обрушились с грохотом, и последнее, повалившись прямиком на бобровую запруду, разнесло её вдребезги. Брызги колоссального «ПЛЮХ!» взметнулись до небес, сучья и ветки полетели во все стороны, как спички, и воды пруда, вырвавшись из оков, хлынули в долину.

Почуяв, как вода уходит из-под лап, канадские гуси взвились, отчаянно замолотив крыльями. Бобры высыпали из хатки и, вынырнув из-под вороха веток, оценили ситуацию вмиг.

– Пруд уходит! – закричали они. – За ним, ребята!

– Прощай, школа! – вопили Джеб и Дзеб, задом наперёд уносясь на пенном гребне навстречу приключениям.

– Конец света! – в панике пищали рыбки.

Знаток прикладной и чистой науки, мирно завтракавший в своей норе, почуял, как содрогнулась земля. Светлячки погасли от ужаса; кое-как пробившись сквозь груды хлама, Выхухоль выбрался на свет. Тучи разошлись, утренний туман рассеивался под лучами солнца. Нежный запах весны стоял в воздухе. Выхухоль окинул взором широкий простор зловонного ила, сора и спутанных водорослей по берегам узенького, едва заметного ручейка. Пока он стоял и вертел головой, пытаясь понять, куда же подевался пруд, подоспела сойка.

– Какие новости? – крикнула она с высоты.

– Почемужды Как равняется Что, – пробормотал Выхухоль, обведя лапой картину опустошения.

– Пруд минус Плотина равняется Грязь! – передразнила сойка, проносясь мимо. – Тоже мне новости!

Крысий Хват вовремя отпустил бечёвку, но мышонок с отцом были к ней привязаны. И когда верхушка дерева ударилась о землю, бечёвка перехлестнулась через комель и отца с сыном зашвырнуло далеко по ту сторону пруда, в набегающую волну разлива.

– Стойте! – взвизгнул Крысий Хват, но было поздно. На какой-то миг всё его существо содрогнулось от муки. Он понял, что сейчас опять их упустит, и жизнь внезапно показалась ему пустой и скудной, бессмысленной до странности.

Слониха стояла лицом к пруду, и взор её единственного глаза был прикован к точке, откуда только что исчезли мышонок с отцом. Судорожные, неудержимые всхлипы сотрясали её тело, пружина разрывалась от горя. Крысий Хват завёл её, и, всё ещё плача навзрыд, слониха побрела за ним следом обратно на свалку.

Хват не сомневался, что заводяшки камнем пошли на дно стремительно мелеющего пруда и погребены под заносами ила навеки. Но вышло так, что отец с сыном угодили в сетку переплетённых веток, оставшихся от запруды, волна подхватила их и, как на плоту, увлекла за собой в долину.

По горло в воде, мышонок с отцом мчались среди обломков и щепок вниз по течению. Пятна света и тени, деревья, коряги и камни мелькали у них перед глазами, как в калейдоскопе, а ледяная вода то и дело захлёстывала их с головой. Проносясь через стремнины и натыкаясь на отмели, минуя головокружительные излучины, отец с сыном одолели весь путь до следующего пруда, во многих милях от того, где рухнуло дерево, – и тут ручей наконец замедлил свой бег.

Но и этот пруд вышел из берегов под натиском могучей волны и хлынул на окрестные топи. Плот закружился в водовороте, счастливая монета натянула шнурок и потащила мышат на дно. Ещё мгновение барабанчик из ореховой скорлупки удерживал их на плаву, но затем соскользнул с шеи малыша. Волны сомкнулись над ними, и отец с сыном погрузились во тьму следом за поблёскивающей сквозь толщу воды монетой.

Осколки деревьев и неба застыли снова в зеркальной недвижности, нарушаемой лишь медленной зыбью от барабанчика, покачивающегося на воде. А под неспешно расходящимися кругами, в тягостном смраде тьмы, затонувших ботинок и бутылок, колышущихся водорослей и гниющей листвы, мышонок с отцом воткнулись в донный ил вверх тормашками.

– Что случилось? – спросил мышонок, и слова его пузырьками поплыли вверх, сквозь жидкую грязь и мутную воду.

– Ты еще спрашиваешь! – воскликнул отец. – Почемужды Как равняется Что! Это и случилось. И вот мы здесь – и ни на шаг не ближе к самозавождению.

– И слониху мы опять потеряли, сразу как только нашли! – добавил мышонок. – Даже поговорить с ней не успели!