– Что такое, Мяс?

– Не видишь? Электричество вырубили.

Сначала я подумал, что ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИИ наказал нас за то, что свет горел всю ночь, но после того, как мы три недели бились без электричества и носили воду из реки и копали себе ямки для этого дела, выяснилось, что отключения добились граждане Беллингена, словно мы – террористы, которых надо выкурить из норы. Сверх того обрушились ОРДЕР О ВЫСЕЛЕНИИ и ПОСТАНОВЛЕНИЕ О СНОСЕ – дом Жан-Поля стоял слишком близко к реке. Разумеется, много лет назад городской совет разрешил здесь строительство. Наверное, за это время дом сдвинулся с места и подошел к реке. В общем, СПЛОШНОЕ ВРАНЬЕ, а когда нас все-таки выгнали, дом сам собой вернулся на место, где ему разрешено стоять.

Что: касается самого Жан-Поля, его, по словам Мясника, будет судить Совет Райда за то, что его задница нависает над пешеходной дорожкой, и пока мы ехали обратно в Сидней, целых восемь часов подряд, он только и делал, что отпускал подобного рода саркастические замечания в адрес БУРЖУАЗНЫХ КОЛЛЕКЦИОНЕРОВ ИСКУССТВА. Но поездка мне понравилась. Сначала он повез нас в Дорриго, благослови его бог, потом в нагорья Армидейла, где летом сухо и пастбища золотые, мы опустили окна в машине, пристяжные ремни хлопали – шлеп-шлеп-шлеп – по дверям. В нашей развалюхе нет кондиционера, только ВЕНТИЛЯТОР, как нажмешь на длинный рычаг, выдувается застоявшаяся пыль. Господи, а запахи – мед и камедь и резиновые шланги. Мы – Бойны, ребята крепкие, нам тесновато рядом, жопа к жопе, на ухабах бьемся головой о крышу. Братец за рулем напряжен, всего пугается, но и скорость ниже девяносто миль в час не сбавляет, потому что иначе кривой карданный вал начинает жутко трясти. Он водит машину, как отец до него: расставит локти, грудь колесом, злобные глазки неотрывно смотрят вперед. Так мы и мчались, словно бесы, час за часом, сквозь золото и синеву, как будто мы – это СЭР АРТУР НАХРЕН СТРИТОН[26] или ФРЕДЕРИК МАККАББИН,[27] этих художников Батчер ценит, хоть и фыркает.

Пукнув, я восклицал: «Огонь!» Если вы видели картину Стритона, шутка ясна.

В пригород Сиднея мы въехали без денег, последние, что выручили за удобрение, ушли на бензин. На Эппинг-роуд мы свернули с Тихоокеанского шоссе, извилистой змейки, старинного пути чернокожих, и покатили по Лейн-Ков и Ист-Райд Оба мы глаз не сводили со счетчика бензина, и так, тихо и задумчиво, вступили в знакомую страну РАЗВОДА и ОПЕКИ – обе они расположены на одной и той же улице. Помоги нам Бог! Перед мостом Глэйдсвилл мы свернули на Виктория-роуд, потом прямиком на Монаш-роуд, а когда въехали на Орчард-Корт, тем самым уже нарушили судебное постановление, запрещавшее нам обоим приближаться на пять миль к СУПРУЖЕСКОМУ ДОМУ. Яйца мои съежились. Что с нами будет? Братец привычным движением свернул направо, мимо Супружеского Безумия, к дому Жан-Поля. И тут Мясник Бойн открыл бардачок и вытащил оттуда молоток – что он затеял, Господи Боже ты мой?

Этот закоулок знаком мне, как штанины собственных пижамных штанов, и на ухоженный газон Жан-Поля я въехал с полным сознанием того, что сейчас будет: не успею я заглушить мотор, как соседи уже позвонят моему патрону.

Я прожил изрядный кусок жизни в Орчард-Корт, знаменитым художником, идиотом, одуревшим от любви. Сюда я привез свою жену. Я построил ей башню, башню для медитаций, черт побери, и потрясающий шалаш, о каком мальчишка может только мечтать и никогда не увидит наяву, – прямо на дереве, три площадки, две лесенки, спрятанные в ветвях славного старого палисандра, его роскошные фиолетовые лепестки, опавшие два месяца назад, теперь гнили – о печаль! – на темно-серой крыше. В те дни я был другим человеком, таким наивным, что полиция с адвокатами ухитрились превратить мои картины в «общее имущество супругов», то есть отнять их у меня. Теперь холсты хранились здесь, работа всей моей жизни, которой, как «суд постановил», истица может распоряжаться по собственному усмотрению.

В машине уместились только краски и холсты, и отнюдь не случайно мой громадный шедевр с алым ализарином лежал сверху. Я снял чехол и набросился с гвоздодером на ящик. Гвозди из нержавейки визжали, как жертвы маньяка. В павильоне возле бассейна уже трезвонил телефон.

Я подергал Хью за ухо, чтобы вытащить его из машины – сначала он извивался, потом дошло: постановление там суда или не постановление, а в его же интересах побыстрее раскатать это полотно на лужайке нашего мецената.

Жан-Поль – бессердечное дерьмо, но его похоть к искусству не знает себе равных, и хотя его глаз не назовешь сколько-нибудь просвещенным, он легко приходит в возбуждение, отчего и накупил много всякого дерьма и подчас побивал рекорды аукционов. Да, я нанес ущерб его «скромному домику» и внес разлад в Землю Обетованную, воровал удобрение и по всякому обманывал его, но все будет прощено и забыто, если, бросив взгляд на свою лужайку, он хоть капельку поймет, что я такое сделал. Тогда из кучи жидкого навоза он тут же обратится в нечто блестящее и переливающееся.

От вечерних облаков на подготовленные мной декорации ложилась розовая дымка – не беда. Картина с легкостью поглощала и розовый свет, и чересчур аккуратный газон, и скрытый бассейн и все зло, которое они воплощали. Гоночный болид, цел, сколько ни бей. И с нетерпением дожидаясь выхода своего патрона, с какой самоуверенностью покачивался я на пятках рядом с несчастным запуганным Хью, а у того сопли текли и рот расползся в усмешке – сейчас дерьмо запихают, – застывшая гримаса надежды и страха, и оба мы предвкушали появление идеального пробора, волосы убраны со лба и уложены феном, чтобы для льстеца – ох, и подлецом же был я в свое время! – проступило безошибочное сходство Жан-Поля с Дж. Ф.К.[28]

План битвы казался безукоризненным – автомобиль на лужайке, телефон в домике у бассейна, картина выложена как надо, и вот уже лицо моего патрона мелькнуло в окне кабинета.

Но то было не его лицо. Господи, я не сразу ее узнал – истицу, соседку Жан-Поля, женщину, которую я имел вдоль и поперек во все отверстия, прижимал к себе ночью, прекраснейшее создание на всем белом свете. Вот она, мать моего сына, ханжески поджатые губы, острый недоверчивый носик, недешевый загар, а самую дорогостоящую деталь, ее туфли, отсюда не видно. Лишь на секунду мелькнула она за окном, и Хью, завизжав, бросился к машине и захлопнул за собой дверь.

Бомба тикала. Я ждал Жан-Поля. Он не замедлил явиться и заглотнуть наживку – я это почувствовал и через пару минут подсек его: вот он выходит ко мне, мой патрон, в чересчур узких плавках, торчат гладкие загорелые ноги, сверху вязаный из хлопковых нитей свитер, темные очки в руках. Выйдя на лужайку, он не стал тратить время на приветствия, но сразу направился к картине, покружил со всех сторон, пристально ее разглядывая, – обычный блеф коллекционера. Сколько я уже имел дело с Жан-Полем, так что могу вам сказать, о чем он думал на самом деле, трепыхая крыльями солнечных очков «Рэй-Бэн»: «Что это за хрень? За сколько я сумею ее заполучить?»

– Штуку, – предложил он. – Наличными. Прямо сейчас.

Я знал, что он на крючке, знал со всей очевидностью, сан-суси,[29] если говорить по-французски, сан, блядь, вопросов, так что молча принялся сворачивать холст. Отсоси, мысленно предложил я ему. Штуку, блядь, ara!

– Полно, друг, – гнул он свое. – Ты же знаешь, что будет на аукционе.

Только дурак торгуется с мясником, а он еще назвал меня «другом», выдав свое желание, и появление полиции – забился в тике проблесковый маячок, спеша на подмогу в Орчард-Корт, – нисколько не помогло ему.

Хью распростерся на полу нашего автомобиля. Полицейский припарковался рядом и, как я заметил, запер дверцу. И тут мой малыш, мой здоровый, крепкий восьмилетний сынишка выскочил из дома Жан-Поля. С ужасным криком, подобным карканью вороны или реву осла, он бросился на меня, маленький злобный паршивец, неистовый, с острыми локтями, коленками, прекрасный. Обвил руками мою шею, и тут я разглядел его лицо – он рыдал, – а посреди всего этого Жан-Поль, подлый лицемер, совал мне две тысячи, и коп уже направлялся ко мне с решимостью на харе, и тогда Хью, благослови его боже, выскочил из машины, помчался, пригнувшись к земле, бесшумный и проворный, как вомбат в ночи. Коп был немолод и не слишком храбр с виду, он громко завопил, когда Хью налетел на него сбоку, и оба они покатились по земле к дороге.