Роман Пальмстинг снова взглянул в зеркало и поджал губы. Он раздумывал, что будет делать, если пассажир окажется психом и начнет делать что-нибудь странное или опасное, а то и еще похуже. Светофор впереди из зеленого стал желтым, и таксист снова сосредоточил свое внимание на улице. Поэтому он не видел, как рот Этриха внезапно открылся и как тот безвольно откинулся на сиденье, побежденный. Зато Пальмстинг услышал его горестный вопль:

— Нет! Она не могла пойти туда, не могла!

Через несколько минут Этрих велел водителю свернуть с автобана и притормозить у «рейнджровера», который под каким-то странным углом стоял на обочине дороги. Пальмстинг с радостью исполнил эту просьбу и, получив свои деньги, счастливый укатил восвояси. Последнее, что он видел, отъезжая, это как его странный пассажир в строгом костюме стоял, облокотившись на открытую дверцу «ровера», и разговаривал с кем-то внутри. Правда, Пальмстингу показалось, что машина пуста. Значит, этот псих снова разговаривал сам с собой. Таксист, разумеется, не мог видеть крошечного человечка, который сидел на приборной доске автомобиля и внимательно слушал Винсента Этриха.

Джон Фланнери писал в дневнике, когда в дверь позвонили. Он остановился, закрыл колпачком серебряную ручку и перечитал последнюю фразу: «Вблизи почти все женские киски выглядят как жевательная резинка».

Фланнери нравилось вести дневник, и он делал записи много лет подряд. Себя он считал фланером, завсегдатаем бульваров, внимательным наблюдателем и тонким ценителем жизни на земле и, в частности, человеческой жизни. Он любил людей, в самом деле любил. Он без колебаний убивал их и портил им жизнь, но это не мешало ему получать удовольствие от человечества, и он никогда не жаловался на то, что ему приходится работать с ними.

За его спиной раздался легкий шум: это догиня Люба подошла к входной двери и встала перед ней, как делала всегда, когда в дверь кто-то звонил. С каждым днем Фланнери все больше презирал эту псину, но поделать ничего не мог. Когда его назначили сюда, Любу отправили с ним в качестве так называемого партнера. Это значит, что ему все еще не вполне доверяли, хотя он не сделал ничего такого, чтобы это недоверие заслужить. Он был хорошим солдатом — выполнял приказ и никогда не жаловался. И какова награда? Псина размером с авианосец, которая следит за каждым его шагом да еще и стучит на него не реже раза в месяц. К счастью, Флора Воэн терпеть не может собак и потому, приходя сюда, Любу ни разу не видела.

У Джона Фланнери в Вене было две квартиры: одна маленькая, у Дунайского канала, где его посещала Лени. И эта, совсем в другом районе, в трех милях от первой, и снимал ее Кайл Пегг. Квартира Пегга была гораздо лучше, и он почти все свободное время проводил здесь. Она располагалась в верхнем этаже дома постройки девятнадцатого века, и из ее окон открывался прекрасный вид на всю восточную часть города. Свой письменный стол он поставил так, чтобы любоваться панорамой. Часто он просто сидел у окна со стаканом виски в руках — довольный жизнью человек.

Теперь, вставая, чтобы открыть дверь, он гадал, кто бы это мог быть. Фланнери никого не ждал. Лени об этой квартире не знала, к тому же она умерла. Флора дома. Для почтальона уже поздно. Может, это какие-нибудь сектанты ходят по квартирам и торгуют своей версией Бога, неизменно привлекательной. Фанатики всегда доставляли ему большое удовольствие.

Псина загородила собой всю дверь, так что Фланнери было никак не подойти. Такое случалось и раньше. Зверюга словно дразнила его своими размерами. Ему до смерти хотелось пнуть чертову скотину в зад, чтобы она убралась с дороги, но он знал, что его босса тут же об этом проинформируют и тогда проблем не оберешься.

— Может, подвинешься?

Их взгляды встретились, но собака не шелохнулась.

— Пожалуйста.

Люба отступила ровно настолько, чтобы он мог протиснуться.

— Спасибо.

Он открыл дверь. Перед ним стоял Винсент Этрих, в том же костюме и галстуке, что и на похоронах, и его легко можно было принять за одного из этих религиозных маньяков. Фланнери неподдельно изумился.

— Мистер Фланнери или мистер Пегг — как прикажете вас называть? — Ни малейшего напряжения или неуверенности, ни следа страха в голосе Винсента не было.

Физиономия Джона Фланнери расцвела улыбкой. Какое впечатляющее начало! Он и не представлял, что Винсент Этрих окажется таким спокойным во время их первой встречи, однако браво. Так гораздо интереснее, чем если бы он дрожал от страха, словно трусливая мышь.

— Предпочитаю Фланнери, если вы не возражаете. Входите, пожалуйста.

Этрих шагнул через порог, бросил взгляд на огромную черно-белую собаку и, не останавливаясь, прошел в гостиную. Фланнери снова удивился. Большинство людей, увидев Любу впервые, либо замирали в нерешительности, либо неуверенно ухмылялись чудовищу. Этрих не сделал ни того ни другого. Он посмотрел на собаку, как будто она была журнальным столом, и прошел мимо.

В гостиной он остановился у одного из окон и стал разглядывать впечатляющий вид. Фланнери подошел и молча встал у него за спиной. Ему не терпелось увидеть, как Этрих разыграет эту сцену. Раз он знает, что Джон Фланнери и Кайл Пегг — это одно лицо, то ему многое известно, однако, похоже, он ничуть не боится.

— Это Флора дала вам мой адрес?

— Да. Я только что говорил с ней, — ответил Этрих, не оборачиваясь.

Что было очень грубо. Улыбка Фланнери погасла. Это ему не понравилось. Этриху следовало повернуться к нему лицом, ответить на вопрос, а уж потом продолжать любоваться видом. Ведь это его, Фланнери, квартира, а Винсент Этрих здесь незваный гость.

— А Лени когда-нибудь сюда приходила, мистер Фланнери?

— Нет.

— Только Флора?

— Да.

Этрих потянулся вперед и двумя пальцами коснулся медной защелки на окне. Фланнери на мгновение показалось, что он хочет его открыть.

— Вы убили Лени. — Это было утверждение, а не вопрос.

У Фланнери не было причин лгать или изворачиваться.

— Да. Полагаю, можно сказать и так. Да, убил.

— А Флору вы бы тоже убили, чтобы заставить Изабеллу уйти туда?

— Может быть, но я никогда об этом не думал, — с готовностью ответил Фланнери.

В комнату вошла Люба и направилась к поролоновой лежанке, устроенной специально для нее под одним из окон.

— Не возражаете, если я сяду? — спросил Этрих все тем же спокойным тоном светской беседы. Никакой тревоги, никакого отчаяния.

— Нисколько. Может, выпьете что-нибудь? Кофе?

— Нет, спасибо. Я только присяду.

Винсент отошел от окна и приблизился к изящной черной кожаной кушетке, которую Фланнери очень любил. Это был один из уникальных предметов мебели в этой комнате. На поиски он потратил месяцы и в конце концов нашел ее в демонстрационном зале города Удин, в Италии. Стоила она семь тысяч долларов. Она была красивой, сексуальной, уютной и совершенной. Он едва не прибил Любу, когда, придя однажды домой, застал ее спящей на этой кушетке, вытянувшись во весь рост. Когда он согнал ее, на черной коже остались белесые пятна от ее слюны и (наверное) мочи, которые пришлось потом отскребать.

Усаживаясь на кушетку, Этрих сказал:

— Я хочу поговорить о раке.

Предложение настолько не вязалось с их прежним разговором, что Фланнери остановился и замер, совершенно озадаченный:

— О раке?

— Да. — Винсент положил обе руки на кушетку ладонями вниз.

С каждой минутой становилось все интереснее и интереснее. Фланнери уселся на другой конец кушетки.

— Расскажите мне что-нибудь, — продолжал Этрих. — Вы должны в этом разбираться, это же как раз по вашей части.

Их первая встреча оборачивалась не так, как планировал Фланнери, а совсем по-другому.

— Я ничего в раке не понимаю.

Фланнери всматривался в Этриха, пытаясь понять, не разыгрывает ли его он. Нет ли какой усмешки в его голосе или улыбки в глазах, указывающих на то, что он блефует?