Она дождалась, пока отец закончил, и сказала:

— Но это, должно быть, стоит целое состояние.

— Деньги тут ни при чем, дорогая, — сказал он.

— Самое главное — ты, — добавила мать.

Как мило это звучало. Будто стихи. Совсем недавно она начала изучать поэзию. Написала сочинение по «Озимандии» Шелли. Люси получила работу назад в понедельник утром — четыре с плюсом за самое первое сочинение о поэзии. И последнее, подумала тогда Люси. В тот вечер, когда она так долго ждала Роя в его комнате, ее вновь и вновь посещала мысль о бегстве. А теперь ей не надо ни бежать, ни выходить замуж. Теперь, она может заниматься учебой, французским, историей, поэзией и больше ни о чем не думать.

— Но где вы их возьмете? — тихо спросила она.

— Это уж моя забота, — ответил отец. — Ладно?

— Ты что, пойдешь работать?

— Уф, — повернулся он к Майре. — Она, верно, никогда не перестанет язвить, твоя дочь. — Краска залила его лицо и не сходила со щек, хотя он старался говорить мягким шутливым тоном. — Ну ладно, Гусенок, что ты говоришь? Может быть, ты все-таки попытаешься поверить в меня еще раз? Где, по-твоему, я был сегодня весь день? Прогуливался по бульвару? Играл в теннис? Чем, по-твоему, я занимался всю жизнь с восемнадцати лет и даже до этого, как ты думаешь? Работал, Люси, вкалывал с утра до ночи.

— У тебя случались и перерывы, — заметила она.

— Что ж, верно… Я часто искал… Это так…

Слезы подступили ей к горлу: опять эти разговоры.

— Слушай, — сказал он, — почему бы тебе не взглянуть на это вот так: у тебя есть отец — мастер на все руки, и ты можешь им гордиться. Ну хватит, Гусенок, как там насчет улыбки? Вроде той, что мне доставалась в доисторические времена. Давно, когда мы играли в «плыг-скок»… Так как, Люся-Гуся?

Люси ощутила, как мать сдавила ей руку.

— Послушай, — продолжал он, — как, по-твоему, зачем люди, что бы там ни было, нанимают Дуайна Нельсона? Потому, что он бьет баклуши? Или потому, что он знает любую машину вдоль и поперек? Так как же? Не такой уж трудный вопрос для рассудительной студентки, правда?

…И когда все это кончится, она будет читать в постели. Задания ей будут присылать по почте, пока она не отлежится. Да, она будет студенткой. И никакого Роя, хоть он не так уж и плох. Просто он не для нее, вот и все. Когда Рой исчезнет из ее жизни, Люси сможет завести новых друзей в колледже, сможет приглашать их к себе на уикенды. И все-все переменится.

Неужели это возможно? Неужели придет конец этим ужасным дням ненависти и одиночества? Подумать только, она начнет вновь разговаривать с родными, рассказывать им обо всем, что происходит в колледже, показывать свои учебники и работы. Прямо здесь, на полу, вложенная в учебник английского, лежала ее работа об «Озимандии». Четыре с плюсом, отзыв преподавателя написан наискосок на первой странице: «Развитие темы — превосходно, понимание значения произведения — хорошо, использование цитат — хорошо, но не надо так перегружать предложения». И верно, она в самом деле чересчур утяжелила те предложения, в которых излагала, как она понимает это произведение. Но уж очень ей хотелось сказать обо всем, ничего при этом не утеряв. «Даже великий король, — начиналась работа, — каким был Озимандис, не мог заглянуть в будущее, уготованное судьбой ему и его королевству. Вот что, по-моему, хотел сказать поэт Перси Биши Шелли своей романтической поэмой „Озимандия“, раскрывшей не только тщету человеческих желаний (в том числе и королевских), но и величие жизни во всей ее „полноте и обнаженности“ и неотвратимость „вселенской гибели“ всего сущего в сравнении с „холодной усмешкой и презрением“, которыми только и располагают, к сожалению, очень многие из смертных».

— Но у него хоть чисто? — спросила она.

— Чище не бывает, — отозвался отец. — Ни единого пятнышка, Люси. Как в больнице.

— А сколько ему? Сколько лет?

— Ну, — ответил отец, — я бы назвал его пожилым.

Молчание.

— Хитришь ведь, да? — опять заговорила Люси.

— Что?

— Наверное, он старый-престарый.

— Смотря что ты понимаешь под этим — «старый-престарый»? Во всяком случае, он по-настоящему опытный врач.

— Он только этим и занимается?

— Люси, это обычный доктор, настоящий доктор, и он оказывает нам одолжение, вот и все.

— Но ведь потом он предъявляет счет, так ты сказал?

— Ясное дело.

— Тогда это не одолжение. Он делает это ради, денег.

— Ну, каждый должен оплачивать свои счета. И каждый должен получать плату за свою работу.

Но она уже видела себя мертвой. Врач будет плохой, и она умрет.

— Откуда ты его знаешь?

— А потому, что… — Тут отец встал и поддернул брюки. — Через одного знакомого, — ответил он наконец.

— Какого знакомого?

— Люси, боюсь, что это секрет.

— Но где ты услышал о нем? — Да и где бы ему услышать о таком докторе?! — Конечно, в твоем драгоценном «Погребке Эрла»?

— Люси, не это важно, — вступила мать.

Отец вновь отошел к окну. Он стоял, очищая стекло ладонью.

— Ну, — произнес он, — вот и снег перестал. Снег перестал идти, если вас это интересует.

— Все, что я хотела сказать… — начала Люси.

— Что? — он опять повернулся к ней.

— Ну… ты знаешь кого-нибудь, кому он это делал? Вот что я хотела знать.

— Между прочим, да, если тебе так уж интересно.

— И они живы?

— К твоему сведению, живы!

— Речь идет о моей жизни. Я имею право знать.

А почему ты мне не веришь? Я не хочу убивать тебя!

— О Дуайн, — сказала мать, — ей это известно.

— Не говори за меня, мама.

— Ты слышишь? — крикнул он жене.

— Ну, вдруг он окажется каким-нибудь шарлатаном, каким-нибудь пьянчужкой, который только говорит, будто он доктор. Откуда мне знать, мама? Может, это сам Эрл в своих красных подтяжках.

— Да, конечно же, это он! — закричал отец. — Эрл Дюваль! Собственной персоной! Что с тобой творится? Думаешь, я вру, когда говорю, что больше всего хочу, чтобы ты кончила колледж?

— Ну, конечно, он этого хочет. Ведь ты его дочь.

— Это еще не значит, что он знает, какой это врач — хороший или плохой, мама. А вдруг я умру!

— Но я же сказал, — крикнул отец, грозя ей кулаком, — ты не умрешь!

— Ты-то откуда знаешь?

— Потому что она ведь не умерла, не так, что ли?

— Кто «она»?

Никто не отозвался.

— Нет, нет, — Люси медленно отодвинулась к спинке кровати.

Мать, сидевшая в ногах, закрыла лицо руками.

— Когда? — спросила Люси.

— Но она ведь жива, не так ли? — Он стал рвать рубашку на груди. — Отвечай на мои вопросы! Я тебе говорю — она не умерла! Ей это ничуть не повредило!

— Мама, — Люси повернулась к ней. — Когда?

Но мать только трясла головой. Люси вылезла из постели.

— Когда он тебя заставил?

— Он не заставлял.

— Ох, мама, — сказала Люси, останавливаясь перед ней. — Ох, мама-мама.

— Люси, это случилось во время депрессии. Ты была еще совсем маленькой. Вот как давно. И все это забыто, Люси. Папа Уилл и бабушка ничего не знают, — прошептала она, — и не должны знать…

— Но депрессия кончилась, когда мне было три, ну, четыре.

— Что? — закричал отец. — Ты смеешься? — Он повернулся к жене. — Она смеется.

— Люси, — проговорила мать, — мы пошли на это ради тебя.

— Конечно, — отозвалась она, опять залезая в постель, — ради меня, все только ради меня.

— Люси, мы не могли завести еще одного ребенка, — сказала мать. — Ведь мы тогда еще только пытались встать на ноги…

— Если бы он занялся своим делом! Если бы он перестал быть тряпкой!

— Слушай, — сказал он гневно, подступая к Люси, — ты не представляешь, что такое депрессия, даже не знаешь, когда она была, — поэтому думай, что говоришь!

— Прекрасно знаю!

— Вся страна оказалась за флагом, не только я! Если уж ты ругаешь меня, лучше крой сразу Соединенные Штаты!