День оказался для меня не слишком удачным. Я приближался к образу Иисуса с самых разных, порой невероятных направлений, так, как меня наверняка заставил бы поступить директор Ист-Риверского института. Однако мне никак не удавалось сосредоточиться на каком-нибудь одном аспекте более чем на пару минут. Я терял из виду свои лучшие идеи подобно тому, как теряешь друга в огромной толпе. Мой разум странствовал в неописуемых направлениях, и, должен честно признаться, раз пять или шесть я начинал клевать носом.

Ближе к вечеру – при этом даже не вспомнив, что Аманда посоветовала мне это сделать, – я открыл окно в надежде, что приток свежего воздуха немного прояснит мой уставший мозг. Я откинулся на кровати и позволил влажной и легкой атмосфере Скагита коснуться моего тела. На меня опустилась тенистая масса вечернего воздуха, насыщенного ароматом хвои. Под ее воздействием в моей памяти ожили давно забытые воспоминания.

Иисус сидел на камне посреди пустыни, погруженный в размышления и чтение Закона. Откуда ни возьмись верхом на козе к нему подъехал Тарзан. Сын джунглей жевал семена мускатного ореха и наигрывал на губной гармошке.

– Привет, Иисус! – крикнул он.

Иисус подпрыгнул, будто ужаленный скорпионом.

– Ты напугал меня, – пробормотал он. – Я сначала подумал, что это Пан.

Тарзан хихикнул.

– Понимаю, почему тебя это так испугало. Когда ты появился на свет, по всему миру пронесся крик: «Пан умер!» Но, как видишь, я тоже весь покрыт волосами, с головы до ног, совсем как обезьяна. Пан был косматым зверем лишь от пояса и ниже. Выше пупка он был таким же, как ты.

Исхудавшее тело Иисуса содрогнулось.

– Как и я? – спросил он. – Нет, должно быть, это ошибка. А скажи-ка мне, что это ты ешь?

– Семена мускатного ореха, – ухмыляясь, ответил Тарзан. – Вот возьми, если хочешь.

– Нет, спасибо, – поспешил сказать Иисус. – Я на диете. – Слюна переполняла его рот. Он крепко сжал губы, но одна струйка предательски выскользнула наружу и сползла ему на бороду. – Кроме того, эти мускатные орехи, должно быть, наркотики, верно?

– От них действительно можно улететь, если ты это имеешь в виду. Иначе зачем мне их жевать, когда у меня с собой в переметной суме есть и финики, и голуби, и горшок тушеной ягнятины? Если хочешь, я и тебя угощу.

При упоминании о тушеном мясе Иисус утратил контроль над целым озером слюны, скопившимся во рту, и ему пришлось пропыленным рукавом вытереть подбородок. При этом темные щеки его покраснели от смущения, подобно тому, как розовая заря окрашивает многочисленные стихотворные пассажи Гомера.

– Нет-нет, – энергично произнес он. – Иоанн Креститель как-то раз попотчевал меня корнем мандрагоры. Опыт был стоящим, однако повторять его незачем.

Он даже зажмурился от ослепительно ярких воспоминаний.

– Так что я знаю, что такое естественныйулет!

Тарзан слез с козы, улыбнулся и произнес:

– Молодец!

После чего сел рядом с Иисусом и приложил к устам губную гармонику. Зазвучал блюз джунглей.

– Чтобы зазвучала «соль», нужно выдувать импровизированный аккомпанемент в тональности «до», – пояснил он. И тут же подтвердил слова делом.

Иисус, которому не давали покоя собственные мысли, не удержался и спросил:

– Что ты имел в виду, когда сказал, что Пан был очень похож на меня?

– Похож на тебя только от пояса и выше, – поправил Тарзан. – Выше пояса Пан был высокодуховным чуваком. Он пел и играл на дудочке слаще всяких там жаворонков. Лицо его светилось радостью, совсем как залитый солнцем луг весной. В этом безумном похабнике плескалось целое море любви, такое же безбрежное море, как и то, что плещется в тебе самом. Ну, были, конечно, у него рожки. И раздвоенные копытца. А какие – Гуд Голли Мисс Молли! – его волосатые ноги выделывали коленца, когда он пускался в пляс. Правда, запашок от него был – будь здоров! При ясной, безветренной погоде его можно было унюхать за несколько миль. А уж трахальщик он был еще тот! Он бы даже эту мою козочку попользовал, если бы не смог найти себе какую-нибудь нимфу! – Тарзан рассмеялся и дунул в гармонику.

Слова о сексуальных подвигах козлоногого бога не вызвали у Иисуса должного отклика. Он попытался снова вернуться мыслями к Закону. Но как только его испуганный Интеллект касался поверхности взбаламученного моря иудейских наставлений, перед ним в виде рыбацкой лодки возникал образ Пана. Наконец он все-таки решительно отодвинул Моисея в сторону и спросил:

– Но ты сказал, что он во многом похож на меня.

– Я что, так и сказал, дружище? В самом деле? Я ведь сказал, что он такой, как ты, но в другом роде. Пан был богом лесов и пастбищ, божеством стад животных и их пастырей. Он обожал дикую природу, но не в меньшей степени любил и музыку. Он был наполовину человек, наполовину зверь. Он всегда смеялся над своим мохнатым хвостом. Пан являл собой союз природы и культуры, плоти и духа. Союз, дружище, обрати внимание. Вот потому-то мы, старомодные люди, так не хотели его смерти.

Глашатаи паранойи принялись совать свои дешевые газетки прямо Иисусу под нос. Это были те же назойливые мальчишки, которые будут крутиться у него под ногами, когда он предскажет своим учениками предательство одного и отречение другого; они будут при нем, когда он в своем предпоследнем слове обвинит Бога, что тот оставил его.

– Ты обвиняешь меня? – спросил он.

Взгляд его был подобен новенькой стальной мышеловке – такой же холодный и нервный.

Тарзан, похоже, вконец опьянел. Он не желал никаких неприятностей.

– Все, что я знаю, я читаю в газетах, – сказал он. Потом помахал своей губной гармошкой, и она сверкнула на солнце. – Есть у тебя любимая мелодия?

– Мне нравится все, в чем чувствуется душа, – ответил Иисус. – Но не сейчас. Скажи мне, Тарзан, какое отношение мое рождение имеет к кончине Пана?

– Иисус, старина, я ведь не какой-то там иудей-интеллектуал и не могу вовлечь тебя ни в какие забавные теологические споры, какие ты привык вести в синагогах. Но если ты мне пообещаешь, если дашь честное скаутское слово, что не будешь меня втягивать во всякие дискуссии, я расскажу тебе все, что я знаю.

– Даю тебе слово, – сказал Иисус. Он украдкой посмотрел в согласованном направлении Рая, после чего впервые заметил парящего в небесной выси ангела, совершавшего ленивые круги в унылом небе пустыни.

Этот ангел доложит все, что только услышит, подумал Иисус и решил внимательно следить за собственными словами.

Тарзан тоже заметил ангела, однако обратил на него не столь пристальное внимание. Когда он в последний раз от души полакомился семенами мускатного ореха, он видел целую голубятню точно таких же крылатых созданий. Одно из них даже спикировало ему на голову и пометило ее чем-то белым.

– В давние времена, – начал Тарзан, – люди были более конкретными. Я имею в виду, что они не слишком часто обменивались абстракциями и спиритуализмом. Они знали, что когда плоть разлагается, то становится питательной средой для растений, и благодаря этому вырастает урожай. Они своими глазами видели, что и навоз благотворно влияет на почву. Они понимали и то, что выращенные таким образом съедобные растения, если их употреблять в пищу, помогают им существовать. Они очень быстро установили ту связь, что соединяет такие разные вещи, как кровь, дерьмо и растительность. Связь между животным, человеком и растением. Когда они принесли животное в жертву урожаю кукурузы, это была уступка очевидной связи между смертью и плодородием. Ну в чем, скажи, меньше мистики? Нет никакого сомнения в том, что это была настоящая церемония, однако малая толика шоу-бизнеса никогда не мешала человеческой морали. Мы были связаны с растительностью. В мире растительности ничто не умирает. Просто растение прекращает существовать и возвращается в мир в новой, измененной форме. Энергия вечна, она никуда не исчезает. Мы сеяли в землю наших мертвых так, как сеяли семена. После недолгого отдыха энергия погребенного в земле тела или семени возвращается в той или иной форме. Из смерти возникает новая жизнь. Мы любили землю из-за той радости, добра и умиротворенности, которыми сопровождается наша любовь к ней. Нам не нужно было «спасаться» от нее. Мы никогда не замышляли побегов на Небеса. Мы не боялись смерти, потому что крепко держались за природу, за природные циклы. Наблюдая за природой, мы видели, что смерть – неотъемлемая часть жизни. Только после того, как отдельные люди – иудейские племена – перестали возделывать землю и разучились следовать циклам растительности, они утратили веру в материальное воскрешение плоти. Они закапывали в землю мертвого быка или мертвую овцу и замечали, что из могилы ничего не вырастает – ни нового быка, ни новой овцы. Поэтому они встревожились, забыли уроки растительного мира и в отчаянии выработали концепцию духовноговозрождения.