– Нет, мне шестнадцать. А тебе?

– Двадцать.

Этот ответ немедленно осадил Леви.

– То есть ты вроде как в колледже?

– Да нет, я малый неученый… – У Карла была старомодная, театральная манера говорить, перебирая в воздухе длинными изящными пальцами. Это пальцеверчение напомнило Леви его дедушку по материнской линии с его любовью к «витийству», как называла это Кики. – Я вроде как напал на свои книги, идя своим путем.

– Обалдеть.

– Я учусь на всех перекрестках, например когда хожу на такие вот бесплатные вечера. Если где-то что-то устраивают и вход свободный, я иду.

Леви уже махали его домашние. Он надеялся, что Карл пойдет к воротам какой-нибудь другой дорогой, но, разумеется, выход из парка был только один.

– Ну наконец-то, – приветствовал их Говард.

Теперь Карл почувствовал себя не в своей тарелке. Он надвинул козырек на глаза и сунул руки в карманы.

– Ой, привет, – сказала Зора в крайнем смущении.

Карл ответил ей кивком.

– Ну, я тебе позвоню, – сказал Леви, надеясь предотвратить церемонию знакомства, неумолимо, как он с ужасом чуял, надвигавшуюся. Увы, он опоздал.

– Привет, – сказала Кики. – Ты друг Леви?

Карл смешался.

– Э… это Карл. Зора стащила у него «Дискман».

– Ничего я у него не…

– Вы из Веллингтона? Знакомое лицо, – сказал Говард озабоченно, выискивая глазами такси. Карл рассмеялся странным искусственным смехом, в котором было больше гнева, чем веселости.

– Разве я похож на кого-то из Веллингтона?

– Не все ходят в твой чертов колледж, – встрял Леви, краснея. – Других дел, что ли, мало? Он уличный поэт.

– Правда? – с любопытством спросил Джером.

– Не совсем так. Я действительно сочиняю ритмы, но уличным поэтом я бы себя, наверное, не назвал.

– Споукен-ворд? – переспросил Говард.

Зора, считавшая себя главным посредником между уличной культурой Веллингтона и академической культурой своих родителей, пояснила:

– Это вроде устной поэзии в афроамериканском духе, Клер Малколм ее обожает. Говорит, что в ней дышит земная жизнь, и все такое. Она даже ходит со своим выводком в «Остановку», чтобы услышать что-нибудь новенькое.

Пренебрежение Зоры было наигранным: в прошлом семестре она сунулась в поэтическую мастерскую Клер, но ее не приняли.

– Я несколько раз читал свои ритмы в «Остановке», – спокойно сказал Карл. – Классное место. В Веллингтоне таких больше нет. Последний раз я читал там во вторник.

Он поднес большой палец к козырьку и приподнял бейсболку, чтобы получше рассмотреть этих людей. Белый чувак – отец, что ли?

– Клер Малколм слушает стихи по остановкам? – изумился Говард, напряженно шаря глазами вдоль улицы.

– Помолчи, пап, – сказала Зора. – Ты знаешь Клер Малколм?

– Нет, не думаю. – Карл одарил их еще одной подкупающей улыбкой. Возможно, он просто нервничал, но чем чаще он улыбался, тем больше располагал к себе.

– Ну, она прям поэт-поэт, – объяснила Зора.

– Ах вот как. – Улыбка сползла с лица Карла.

– Уймись, Зур, – сказал Джером.

– Рубенс! – вдруг воскликнул Говард. – Я про ваше лицо. «Эскиз головы негра в четырех ракурсах». Рад нашей встрече.

Семья Говарда уставилась на него. Говард сошел с тротуара и помахал проезжающему такси. Карл натянул поверх бейсболки капюшон и стал оглядываться по сторонам.

– Тебе стоит познакомиться с Клер, – с воодушевлением сказала Кики, стараясь загладить неловкость. Вот так лицо у этого парня – чего только не сделаешь, чтобы снова увидеть на нем улыбку. – У нее есть авторитет, говорят, она хорошо пишет.

– Такси! – заорал Говард. – Оно подъедет с другой стороны, идемте.

– Ты говоришь так, будто Клер для тебя терра инкогнита, – сказала Зора. – Ты же читала ее, мам, так вырази свое мнение – не убьют же тебя за это.

Кики пропустила это мимо ушей.

– Уверена, она будет рада встрече с молодым поэтом, она очень отзывчивая – кстати, у нас тут скоро вечеринка…

– Ну идемте же, – канючил Говард с островка безопасности.

– С чего ты взяла, что ему интересна твоя вечеринка? – в ужасе спросил Леви. – Она же юбилейная.

– Детка, дай мне сказать, ладно? Не такая уж она и юбилейная. Между нами говоря, – якобы по секрету сообщила Кики Карлу, – два-три братана на ней совсем не помешают.

Ни от кого не укрылось, что Кики флиртует. Братана, зло подумала Зора, с каких это пор Кики говорит братаны.

– Мне надо идти, – сказал Карл, проводя ладонью по взмокшему лбу. – Я знаю телефон Леви, так что мы можем как-нибудь созвониться.

– Да, конечно…

Они мирно попрощались с Карлом и неуверенно помахали ему вслед, но было видно, что тот дал от них тягу. Зора повернулась к матери и сделала большие глаза:

– Какой еще к черту Рубенс?!

– Милый мальчик, – грустно сказала Кики.

– Айда в машину, – сказал Леви.

– Симпатичный, правда? – Глаза Кики проводили фигуру Карла за угол. Говард стоял на противоположной стороне дороги, одна рука на дверце минивэна, другая сгребает воздух, зазывая домочадцев в салон.

Настала суббота, день вечеринки у Белси. За двенадцать часов до начала веселья дом стоял на ушах, и отлучиться из него можно было только под железным предлогом. К счастью для Леви, предки ему такой предлог обеспечили. Не они ли зудели: найди да найди себе субботнюю работу. Вот он и нашел, и теперь ему надо идти на нее, ничего не попишешь. Леви с радостью оставил Зору с Джеромом начищать дверные ручки и отправился на свою торговую вахту в бостонский музыкальный гипермаркет. В самой работе радости было мало: он терпеть не мог носить эту отстойную бейсболку и продавать эту унылую попсу; не выносил менеджера этажа, законченного лоха, вообразившего, что Леви его раб, и мамочек, не знающих ни имени певца, ни названия сингла и склоняющихся над прилавком, чтобы фальшиво промычать отрывок песни. Зато у него была возможность смыться из этого игрушечного Веллингтона, заработать деньжат и здесь же, в Бостоне, их потратить, раз уж он тут оказался. Каждое субботнее утро он ловил автобус до ближайшей остановки метро и ехал в единственный известный ему город. Не Нью-Йорк, конечно, но хоть что-то: Леви обожал городские лабиринты, так же как предыдущие поколения его соплеменников обожали зеленые луга. Он воспел бы город, если бы мог, но у него не было способностей (он проверял: исписал немало блокнотов неуклюжими, напыщенными строчками). Пришлось оставить это дело ребятам, жонглирующим словами в его наушниках, современным поэтам Америки, рэперам.

Смена Леви закончилась в четыре. Он уезжал из города неохотно, как всегда. Снова спустился в метро, а затем сел в автобус, с ужасом глядя на вырастающий за чумазыми окнами Веллингтон. Девственно белые шпили колледжа казались ему вышками тюрьмы, которая ждала его вновь. Он поплелся к дому, перевалив через последний пригорок и слушая музыку. Судьба парня из его наушников, коротающего вечер в камере, была не так уж далека от его собственной: Леви предстояла кишащая профессорами юбилейная вечеринка.

Войдя в тоннель из поникших ив на Редвуд Авеню, Леви обнаружил, что ему даже головой кивать неохота (он всегда инстинктивно кивал в такт музыке). На середине аллеи он с раздражением понял, что за ним следят. Дряхлая чернокожая старуха, сидевшая на своем крыльце, сверлила его глазами так, словно в жизни ничего интереснее не видела. Он попытался смутить ее ответным наглым взглядом, но она и не думала отворачиваться. Сидела себе на крыльце дома под сенью желтой листвы и таращилась, будто ее для этого наняли. Господи, до чего же она старая и тощая! И волосы кое-как на затылке собраны. Видно, никто за ней не ухаживает. Волосы вон во все стороны торчат. Для Леви это было невыносимое зрелище: старики без присмотра. И одета она нелепо: красное платье не подпоясано, а просто висит, как у королев в детских книжках, скрепленное у горла огромной брошью в форме золотого пальмового листа. На крыльце вокруг нее стояли ящики с тряпьем, чашками-тарелками – нищенка какая-то, с собственным, правда, домом. Ну глазей, глазей, только… черт! А по телевизору, мадам, ничего не показывают? Может, мне футболку купить с надписью: НЕ БОЙТЕСЬ – НЕ ИЗНАСИЛУЮ? Могла бы пригодиться. Раза три на дню пришлась бы кстати. Вокруг полно старых леди, у которых есть сомнения на этот счет. Ну что она там? Выбирается из кресла – ноги в сандалиях, как палочки. Сказать что-то хочет, о боже…