– Это не сюда, а вот сюда, – сказал он, внезапно выйдя из-за прилавка и показывая Кики на щиколотку.

– Это что же, ножной браслет?

– Примерьте его, примерьте, пожалуйста.

Кики спустила на землю Мердока и позволила продавцу поставить ее ногу на бамбуковый стульчик. Чтобы сохранить равновесие, ей пришлось ухватиться за его плечо. Парео распахнулось и обнажило бедро Кики. Ее пухлые коленные сгибы стали влажными. Мужчина словно бы и не заметил этого, сосредоточенно соединяя скользкие концы цепочки вокруг ее щиколотки. В этой-то эксцентричной позе Кики и атаковали сзади. Мужские руки схватили ее за талию, а затем, словно морда чеширского кота, перед ней возникла красная физиономия и чмокнула ее во влажную щеку.

– Джей, перестань…

– Кикс, ну ты даешь, вот это ножки-шоу! Чем это ты тут, убей меня бог, занимаешься?

– О, господи, Уоррен – привет. Ты из меня чуть дух не вышиб – подкрался как лис, я думала, это Джером, он тут где-то вертится… Я и не знала, ребята, что вы уже вернулись. Как Италия? А где…

Тут Кики заметила ту, о ком спрашивала: Клер Малколм только что отошла от палатки с массажным маслом. Клер смутилась, в лице мелькнул чуть ли не ужас, но потом она с улыбкой помахала Кики. В ответ Кики изобразила изумление и поводила рукой вверх и вниз, показывая, что оценила перемену: зеленый сарафанчик вместо черной кожаной куртки, черной водолазки и черных джинсов, в которых Клер проходила зиму. Подумать только, она с зимы не видела Клер! Какой румяный средиземноморский загар – из-за него ее светло-голубые глаза стали еще светлее. Кики поманила Клер к себе. Гаитянин, застегнувший-таки браслет, отпустил ее ногу и с тревогой взглянул на нее.

– Уоррен, подожди минутку, я закончу. Так сколько с меня?

– Пятнадцать. Этот – пятнадцать.

– Вы, кажется, говорили, что браслеты по десять – извини, Уоррен, я сейчас – разве нет?

– Этот – пятнадцать. Пятнадцать, пожалуйста.

Кики полезла в сумку за кошельком. Уоррен Крейн стоял рядом – огромная голова, слишком мощная для ладного мускулистого тела рабочего из Нью-Джерси, скрещенные на груди здоровенные моряцкие руки и хитрое выражение лица, словно у зрителя, ожидающего появления комедианта. Когда ты выключена из мира секса – состарилась, растолстела или просто не внушаешь известных чувств, – ты открываешь новый спектр мужских реакций. Одна из них – ирония. Ты кажешься им забавной. Впрочем, подумала Кики, их ведь так воспитывали, этих белых американских мальчишек: я для них тетушка Джемайма с коробки любимого в детстве печенья, пара толстых лодыжек, вокруг которых носятся Том и Джерри. Еще бы я для них не забавная. И все-таки, отправься я хоть в Бостон – прохода не дадут. На прошлой неделе какой-то парень, который мне в сыновья годится, битый час преследовал меня в Ньюбери и не отстал до тех пор, пока я не посулила ему свидание; пришлось дать ему случайный номер телефона.

– Деньги не нужны, Кикс? – спросил Уоррен. – А то могу подкинуть.

Кики засмеялась. Наконец она нашла кошелек, заплатила и распрощалась с торговцем.

– Смотрится шикарно, – подтвердил Уоррен, переводя взгляд с ее лица на щиколотку и обратно. – Правда, ты и так шикарная женщина.

Это их вторая особенность. Они отчаянно флиртуют с тобой, поскольку это ни при каких обстоятельствах не всерьез.

– Что она купила, что-нибудь эдакое? Какая прелесть! – сказала Клер, подходя и глядя Кики на ноги. Ее крошечное тело вжалось Уоррену в живот. Фотографии удлиняли Клер, делая ее выше и крепче, но в жизни эта американская поэтесса была чуть больше полутора метров и выглядела как подросток даже в свои пятьдесят четыре. На нее пошло минимум вещества. Можно было проследить малейшее движение ее пальца, током пробегавшее по венам, которые тянулись вдоль ее тонких рук и забирались на шею, похожую своими аккуратными складками на мехи аккордеона. Игрушечная головка Клер в каштановом бобрике как раз вмещалась в ладонь ее возлюбленного. Кики они казались такими счастливыми, но стоило ли этому верить? Веллингтонские пары гениально изображают счастье.

– Вот это день! Там и то так жарко не было – мы вернулись неделю назад. Солнце сегодня как лимон. Как огромная лимонная капля. Просто невероятно, – говорила Клер, в то время как Уоррен легонько ерошил ее макушку. Она слегка запиналась – первые минуты разговора Клер всегда нервничала. Она училась с Говардом в магистратуре, и Кики была знакома с ней тридцать лет, только вряд ли они хорошо друг друга знали. Закадычными подругами они не были. В каком-то смысле Кики каждый раз встречалась с Клер впервые.

– Ты потрясающе выглядишь! – продолжала Клер. – Просто пир для глаз! Какой наряд! Как на закате – красный, желтый, терракотовый. Ты, Кикс, заходящее солнце.

– Да уж, – сказала Кики, поводя головой с той грацией, которая, как она знала, очаровывала белых, – мое солнце зашло.

У Клер вырвался резкий смешок. Уже не в первый раз Кики отметила отрешенность ее умных глаз, противостоящих инерции смеха.

– Ну пойдем, пройдемся с нами, – сказала Клер умоляюще, толкая Уоррена в центр между собой и Кики, словно ребенка. Странный маневр – получалось, что разговаривать они должны через Уоррена.

– Хорошо, главное, не потерять Джерома, он где-то тут. Ну и как Италия?

– Великолепно! Правда, здорово? – спросила Клер, глядя на Уоррена с нажимом, отвечавшим смутному представлению Кики о художниках: страстных наблюдателях, устремляющих весь жар своей души на любой пустяк.

– Это был отдых? Или тебе там что-то вручали?

– А, премия Данте, – ерунда, это совсем неинтересно. А вот Уоррен пропадал на рапсовом поле – чуть не доконал себя своей теорией о вредных агентах над генно-модифицированными полями. Ты не представляешь, Кики, что они там открыли… Теперь он на пальцах может доказать, что эта… как ее?.. перекрестная диссеминация – или инсеминация – ну, в общем, то, про что нам в правительстве врут без зазрения совести, а наука на самом деле… – Клер изобразила, как откидывается крышка черепа, являя миру его содержимое. – Уоррен, расскажи Кики сам. Я так путано объясняю, но это что-то фантастическое… Уоррен?

– Не так уж это и интересно, – буднично сказал Уоррен. – Мы пытаемся прищучить правительство в вопросе о ГМО. Проделана гигантская лабораторная работа, но пока все разваливается – нужно центральное, железное доказательство… Ох, Клер, здесь так жарко, и это скучная тема…

– Ну что ты… – слабо возразила Кики.

– Совсем не скучная! – воскликнула Клер. – Меня не волнуют технологические тонкости и как именно все это отразится на биосфере. Я не хочу ждать ни десять лет, ни пятьдесят – мне это сейчас важно. Это гнусно, гнусно, это ад – вот какое слово меня осенило. Вы понимаете? Мы провалились в новый круг, в глубочайший круг ада. Земля погибнет у нас на глазах при таком раскладе…

– Да-да, – твердила Кики во время тирады Клер. Эта женщина и удивляла, и утомляла ее: не было вещи, которую она не могла бы восторженно приукрасить или расчленить. Кики вспомнила знаменитое стихотворение Клер об оргазме, где она разъяла оргазм на части и методично описала их, словно механик, разбирающий мотор. Это было одно из немногих произведений Клер, которое Кики понимала без разъяснений мужа или дочери.

– Дорогая… – Уоррен мягко, но решительно взял Клер за руку. – Кстати, а где Говард?

– Пропал без вести, – сказала Кики и дружески улыбнулась Уоррену. – Кажется, он с Эрскайном в баре.

– Боже, я сто лет не видела Говарда! – объявила Клер.

– До сих пор над Рембрандтом работает? – допытывался Уоррен. Он был сыном пожарного, и это особенно нравилось в нем Кики, хотя она отдавала себе отчет, что романтический ореол вокруг этого обстоятельства – плод ее фантазии, не имеющий отношения к реальному житью-бытью трудяги-биохимика. Уоррен задавал вопросы, проявлял интерес, вызывал интерес, редко говорил о себе. Уоррен мог спокойно обсуждать самые страшные события и катастрофы.

– Угу, – сказала Кики, кивнула, улыбнулась и поняла, что исчерпала набор реакций, позволяющих не развивать эту тему дальше.