– Ясно, – сказал Рой, посмотрев, в чем дело. – Мотор екнулся, и одна гусеница полетела. Нужно звать помощь по радио и сидеть ждать, покамест они не приедут. Ничего тут мы сами не сделаем.

– Даже пробовать не станешь? – спросил Самад.

– И не надо, – вступился Дикинсон-Смит. – Рядовой Макинтош прав. Для устранения такого рода поломки у нас нет оборудования. Будем ждать помощи.

– А долго нам ждать?

– День, – пропел Джонсон. – Мы оторвались от остальных.

– Капитан Смит, а есть ли необходимость сидеть внутри все эти двадцать четыре часа? – поинтересовался Самад, который страдал от личной гигиены Роя и вовсе не жаждал находиться с ним рядом в душный, безветренный вечер.

– А ведь точно, день отгула – мысль неплохая, – пророкотал Рой.

– Да-да… Отчего бы нам не поразмяться – нет смысла торчать всем в этой норе. Вы с Джонсом идите первыми, все разведайте, а когда вернетесь, пойдем мы с Джонсоном и рядовым Макинтошем.

Таким образом, Самад и Арчи отправились в деревню и три часа пили там самбуку и слушали рассказ хозяина корчмы о мимолетном вторжении двух нацистов: те появились внезапно, съели все его припасы, подловили двух гулящих деревенских девок и убили выстрелом в голову человека, недостаточно быстро сообщившего им дорогу к ближайшему селению.

– Какие-то они были нетерпеливые, – говорил старик, качая головой. Самад уплатил по счету.

На обратном пути Арчи, пытаясь завязать беседу, сказал:

– Ха, да их особо-то и не приходится завоевывать и грабить.

– Двое людей – сильный и слабый – уже колония, сапер Джонс, – ответил Самад.

Вернувшись к танку, Арчи с Самадом обнаружили, что рядовой Макинтош, Джонсон и капитан Томас Дикинсон-Смит мертвы. Джонсон был задушен проволокой для резки сыра, Рой убит выстрелом в затылок. Из его распахнутого рта исчезли все серебряные пломбы; только клещи остались торчать, как железный язык. А Томас Дикинсон-Смит, увидев надвигающегося убийцу, успел отвернуться от уготованной судьбы и выстрелить себе в лицо. Он стал единственным Дикинсон-Смитом, который погиб от руки англичанина.

В то время как Арчи и Самад обмозговывали ситуацию, генерал-полковник Йодль сидел в маленьком красном здании школы в Реймсе и тряс чернильную ручку. Взмах, другой. Затем ручка исполнила вдоль пунктирной линии торжественный танец, вписав имя генерал-полковника в историю. Война в Европе окончилась. Человек, стоящий за плечом, быстро выхватил из-под руки Йодля бумагу, и тот понурился, в полной мере осознав совершившееся. Но Арчи и Самад узнают об этом спустя целых две недели.

В это странное время и завязалась между Икбалом и Джонсом дружба. В тот день вся Европа ликовала, а Самад с Арчи стояли на обочине дороги в Болгарии, и Самад сжимал здоровой рукой деревяшки, куски проволоки и металлической обшивки.

– Радио – вдребезги, черт бы его побрал, – сказал Самад. – Придется начинать все сначала. Плохи дела, Джонс. Весьма плохи. Мы потеряли средства связи, передвижения и защиты. Хуже того: мы потеряли командира. У кого на войне нет командира, у того дела действительно плохи.

Арчи отвернулся от Самада и опрометью бросился в кусты. Вопреки своей похвальбе, рядовой Макинтош обгадился у врат Святого Петра, и запах, проникая в легкие Арчи, дурно действовал на его нервы, чувство страха и завтрак.

Самад теоретически знал, как починить радио, а у Арчи имелись руки и определенная сноровка, обнаруживавшаяся, когда дело доходило до проволоки, гвоздей или клея. Они склонились над крохотными полосками металла, которые могли спасти их обоих, и между теорией и практикой развернулось забавное сражение.

– Не подашь мне тот трехомный резистор?

Арчи, густо покраснел, не зная, какую именно деталь просит Самад. Его рука нерешительно застыла над коробкой с проволокой и всякой мелкой всячиной. Когда его мизинец случайно потянулся в направлении нужного предмета, Самад деликатно кашлянул. Индиец указывает англичанину, что делать, – вот так конфуз, но им хватило спокойствия и мужества, чтобы его преодолеть. Тогда-то Арчи впервые понял, что умелые руки, молоток и гвозди – отличный способ общения: они способны с успехом заменить разные там существительные да прилагательные. Этот урок он запомнил на всю жизнь.

– Молодец, – сказал Самад, когда Арчи подал ему электрод, но вскоре обнаружил, что одной рукой неудобно наматывать проволоку на панель радио, и возвратил его Арчи, показав, куда его требуется приделать.

– Да мы его враз сделаем, – весело сказал Арчи.

– Жвачка! Пожалуйста, мистер!

На четвертый день танк окружила ватага деревенской ребятни, привлеченной недавним жутким убийством, зелеными глазами Самада и имеющейся у Арчи американской жвачкой.

– Мистер солдат, – старательно проговаривал английские слова мальчик-воробушек с каштановыми волосами, – жвачка пожалуйста-спасибо.

Арчи достал из кармана пять тонких розовых пластинок. Мальчик с покровительственным видом разделил их среди товарищей. Те, наслаждаясь постепенно слабеющим вкусом лакомства, с немым обожанием смотрели на своего благодетеля. Спустя несколько минут прежнего тощенького мальчика снова послали говорить от имени народа.

– Мистер солдат. – Протянулась рука. – Жвачка пожалуйста спасибовам.

– Больше нет, – сказал Арчи, полагаясь скорее на язык жестов. – У меня больше нет.

– Пожалуйста-спасибо. Пожалуйста? – не унимался мальчик.

– Ради Аллаха, – отрезал Самад. – Нам нужно починить радио и привести в движение эту штуковину. Давай этим и будем заниматься, хорошо?

– Жвачка, мистер, мистер солдат, жвачка. – Это походило уже на речитатив; дети наугад раз за разом повторяли все немногие известные им английские слова.

– Пожалуйста? – Мальчуган тянул руку так усердно, что даже подался вперед, став на мысочки.

Вдруг он разжал руку и лукаво улыбнулся, предлагая сделку. На ладони лежали четыре зеленых, смятых, как пучок травы, банкноты.

– Доллары, мистер!

– Где вы их взяли? – попытался выхватить деньги Самад. Мальчик отдернул руку. Он непрерывно переминался с ноги на ногу – этому вертлявому танцу детей научила война. Случись чего, можно мигом удрать.

– Сначала жвачка, мистер.

– Скажи, где вы их взяли? И не вздумай меня дурить.

Резко нагнувшись, Самад ухватил мальчика за рукав. Тот отчаянно извивался. Его друзья потихоньку отходили, бросая в одиночестве своего стремительно тонущего вожака.

– Ты кого-то убил и взял деньги?

Вена на Самадовом лбу билась так неистово, словно хотела вырваться наружу. Он защищал чужую страну и мстил за смерть людей, которые не признавали его на улицах в мирное время. Это потрясло Арчи. Для него любая страна была своей; худо-бедно, более-менее, но Арчи хоть и ощущал свою малость, все же являлся одним из многих важных дисков ее позвоночника.

– Нет, мистер, нет, нет. Я у него. У него.

Свободной рукой он показал на большой заброшенный дом, жирной наседкой угнездившийся на горизонте.

– Наших убил кто-то из того дома? – рявкнул Самад.

– Что вы говорите, мистер? – пропищал мальчик.

– Кто там живет?

– Он доктор. Он там живет. Но болеет. Не ходит. Доктор Болен.

Дети, которых осталась всего горстка, взволновано закивали головами. Доктор Болен, мистер, доктор Болен.

– А что с ним?

Обрадованный вниманием, мальчик живописно изобразил плачущего человека.

– Он англичанин? Как мы? Немец? Француз? Болгарин? Грек? – Самад, устав стоять в неудобной позе, ослабил хватку.

– Не-а. Он просто доктор Болен, – с облегчением сказал мальчик. – Жвачка?

Прошло еще несколько дней, а помощь не приходила. Держаться все время в состоянии боевой готовности было тягостно, и мало-помалу Арчи с Самадом все больше расслаблялись, ощущая себя почти что на гражданке. Каждый вечер они ходили ужинать в корчму старого Гозана. Жидкий суп обходился в пять сигарет. За рыбу отдавали медаль небольшого достоинства. У Арчи совсем порвалась форма, и теперь он носил один из мундиров Дикинсон-Смита, так что мог покупать на медали погибших разные лакомства и насущные вещи: кофе, мыло, шоколад. За кусок свинины Арчи сдал затертую карточку Дороти Ламор, которую носил на заду, в кармане брюк, с самого призыва.