При этих словах изо рта у Нины вырывается кусочек лука – она спешит возразить Алсане:

– Мое поколение? Да ты, на хрен, всего на два года меня старше, Алси!

Но Алсана продолжает, не обращая на нее внимания, рубя рукой воздух, как грязный язык Позорной Племянницы:

– …что не всякий хочет разведывать мерзкие тайны другого.

– Но, тетенька, – вскрикивает Нина, потому что они дошли как раз до того вопроса, по которому она хочет поспорить, до камня преткновения, брака Алсаны, – как ты можешь жить с человеком, если тебе не кажется, что ты знаешь его с сотворения мира?

Когда собеседник начинает злиться, Алсана любит проявлять веселость, и этим окончательно его доводить. Она подмигивает Нине:

– Потому что, мисс Самая Умная, это гораздо проще. Как раз потому, что Ева не знала Адама от сотворения мира, все у них было хорошо. Хочешь, объясню? Да, я вышла замуж за Самада Икбала в тот же день, как с ним познакомилась. Да, я его совсем не знала. Но я его знала достаточно, чтобы он мне понравился. Мы встретились за завтраком в Дели жарким индийским утром, и он обмахивал меня газетой «Таймс». Я решила, что у него доброе лицо, приятный голос и неплохая задница для его возраста. Очень хорошо. А теперь, чем больше я узнаю его, тем меньше он мне нравится. Так что, как видишь, лучше было, когда мы друг друга не знали.

Нина топает ногой. Ее раздражает такая извращенная логика.

– Кроме того, я все равно никогда его не узнаю до конца. Добиться от него откровенности – как доить молоко, когда ты козел.

Нина не выдерживает – смеется:

– Как от козла молока.

– Да, да. Думаешь, я такая дура. Но в мужчинах я отлично разбираюсь. И вот что я тебе скажу. – Алсана готова выдать заключение. Много лет назад она видела, как это делают гладко причесанные юристы в Дели. – Мужчина – величайшая загадка. Постичь бога гораздо легче, чем мужчину. Ну и хватит философии. – Она снимает крышку с пластиковой баночки. Толстая, красивая, она радуется тому, как ловко подвела черту.

– Просто ужас, что они в тебе, – говорит Нина своей тетке и закуривает. – В смысле, мальчишки. Просто ужас, что у тебя родятся мальчики.

– Что ты этим хочешь сказать?

Это Клара. Они с Ниной держат в секрете от Арчи и Алсаны, что Клара за несколько месяцев прочитала «Женщину-евнуха» Джермены Грир, «Боязнь полета» Эрики Йонг и «Другой пол»[25], которые ей дала Нина, тайно пытаясь освободить Клару от «ложных представлений».

– Я хочу сказать, что за последние сто лет мужчины устроили такой бардак. На свете до хренища мужиков. Если бы я узнала, что беременна и у меня будет мальчик, – она делает паузу, чтобы ее подруги, отравленные ложными представлениями, подготовились к оригинальной мысли, – я бы сделала аборт.

Алсана вскрикивает, прикрывает одной рукой свое ухо, а другой – ухо Клары и закашливается: она подавилась кусочком баклажана. Кларе эта идея почему-то кажется забавной, ужасно, страшно смешной, уморительной, а Позорная Племянница ничего не может понять – она сидит между двумя похожими на яйцо женщинами, причем обе сгибаются пополам, одна от смеха, вторая от ужаса и удушья.

– Дамы, с вами все в порядке?

Это Сол Йозефович – старик, давным-давно решивший, что его долг – патрулировать парк (когда-то он был здесь сторожем, но его сократили). Вот он перед ними и, как всегда, готов прийти на помощь.

– В порядке, мистер Йозефович. Если то, что мы все будем гореть в аду, – это порядок, – объясняет Алсана, взяв себя в руки.

Нина закатывает глаза:

– Говори за себя!

Алсана парирует с ловкостью профессионального фехтовальщика:

– А я, слава Аллаху, за себя и говорю.

– Добрый день, Нина, добрый день, миссис Джонс. – Сол кивает каждой. – Вы уверены, что все в порядке? Миссис Джонс?

У Клары все еще бегут слезы. Она и сама не может понять: смеется она или плачет.

– Все нормально… нормально, извините, что встревожили вас, мистер Йозефович. Правда, все в порядке.

– Не вижу в этом ничего смешного, – бурчит Алсана. – Что смешного в убийстве невинных младенцев?

– Ничего, насколько могу судить по опыту, миссис Икбал, ничего, – сдержанно отвечает Сол (он всегда говорит сдержанно) и протягивает Кларе носовой платок. И трех женщин вдруг осенило – внезапно, как может потрясти история, словно вспышка, – по какому именно опыту может судить этот бывший сторож. Они примолкли.

– Ну тогда, раз с вами все в порядке, я пойду, – говорит Сол и кивает Кларе: она может оставить себе его платок. Потом старомодно приподнимает шляпу. Еще раз коротко кланяется и медленно уходит, продолжая обход парка против часовой стрелки.

Как только Сол оказывается за пределами слышимости, Нина говорит:

– Ладно, тетя Алси, прошу прощения, извини, пожалуйста… Чего же тебе еще?

– Много чего. – Голос Алсаны больше не звучит сердито, становится мягче. – Я хочу понять весь этот мир, чтобы его смысл можно было выразить в двух словах. Я стараюсь понять, но ничего не понимаю.

Она вздыхает и, не дожидаясь ответа, глядя не на Нину, а туда, где исчезает сгорбленная фигура Сола, мелькая между тисами, продолжает:

– Может быть, ты и права насчет Самада… и насчет всего остального. Может быть, хороших мужчин не бывает, и те двое, у меня в животе, тоже не будут хорошими людьми… И может быть, я слишком мало с ним разговариваю, может быть, я вышла замуж за человека, которого совершенно не знала. Наверно, ты все понимаешь лучше меня. Что я могу знать… босоногая деревенская девочка, которая в университетах не обучалась.

– Алси, – говорит Нина, пытаясь пробраться между слов Алсаны, как уток сквозь основу будущего гобелена. – Ты же знаешь, что я совсем не то имела в виду.

– Но я не могу все время думать об истине. Мне нужна только правда, с которой можно жить. А разница между ними, как между сумасшедшей попыткой выпить соленое море и глотком из ручья. Моя Позорная Племянница верит в целительную силу разговоров, да? – Алсана усмехается. – Бесконечные разговоры, разговоры, разговоры, и никаких проблем. Будь искренним, вскрой свою душу и залей кровью все вокруг. Но прошлое, милочка, – это не просто слова. Мы вышли замуж за стариков, понимаешь? Отцы этих детей, – Алсана похлопывает свой живот и живот Клары, – всегда будут длинноногими дядюшками. Одна нога в прошлом, другая – в настоящем. И никакие разговоры тут не помогут. Их корни всегда будут спутаны и, как всякие корни, будут вылезать из земли. Погляди у меня в саду: каждый божий день птицы летают вокруг кориандра и…

Сол Йозефович доходит до ворот, оборачивается, машет им. Они машут в ответ. Клара машет над головой кремовым платком, и ей кажется, что это похоже на спектакль. Как будто она провожает кого-то, кто уезжает за границу.

– Как они познакомились? – спрашивает Нина, пытаясь развеять тучи, сгустившиеся над их пикником. – Мистер Джонс и Самад Миа?

Алсана откидывает голову, решая забыть о споре.

– А, на войне. Когда убивали каких-то бедняг, которые, скорее всего, этого не заслуживали. И чего добились? У Арчибальда что-то там с ногой, а Самад Миа остался без руки. Большая польза, просто огромная.

– У Арчи в правой ноге, – тихо говорит Клара и показывает на своем бедре место, куда Арчи ранен, – осколок, кажется. Но он ничё мне не рассказывает.

– А кому интересно?! – взрывается Алсана. – Я скорее поверю Вишну, многорукому карманнику, чем этим двоим.

Но Клара лелеет образ юного солдата Арчи, особенно когда на ней лежит старый, дряблый Арчи – служащий типографии.

– Ну все-таки… откуда мы знаем, какие…

Алсана с чувством плюет в траву.

– Вранье собачье! Если они герои, то где доказательства? Где всякие геройские штуки? У героев всегда что-нибудь такое остается. У них есть разные геройские принадлежности. Их сразу видно. Я ни разу не видела у него медалей… или хотя бы фотографий. – Алсана производит некий гортанный звук, так она выражает недоверие. – Подумай – нет, милочка, так надо – хорошенько подумай. Подумай о том, что из этого вышло. У Самада одна рука. Он говорит, что ищет Бога, но правда в том, что Бог давно оставил его. Вот уже два года, как Самад подает в каком-то индийском ресторане жилистую говядину белым, которые тоже ничего не понимают, а Арчибальд… подумай хорошенько…